Главная страница сайта

Карта сайта

Библиотека сайта

Написать автору статьи

В.А. Эльканович «Логика и философия интеллекта» (Хабаровск, 2006)

Начало книги

1. Вместо введения: в поисках форм

2. Некоторые предварительные уточнения

4. Логика мышления человека

5. Продолжение философии логики (вместо заключения)

3. ФИЛОСОФИЯ МЫШЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА

Разумеется, способностью мыслить обладает не только человек. Но мы будем говорить именно о человеческом мышлении, изредка сравнивая его с мышлением высших животных. При этом следует всегда иметь в виду, что мышление не существует само по себе, без человеческой деятельности и без поведенческих реакций. Однако ни сама деятельность, ни поведенческие реакции (ни даже «простые» психические функции, такие как, например, восприятие, память и др. – как мы убедились выше) не обходятся без умственных действий, то есть без мышления. Более того, в своих поведенческих реакциях человек почти ничем не отличается от животных, за исключением разве того, что его собственно человеческое поведение имеет социально-культурное происхождение, то есть воспитание (у домашних животных, кстати, – тоже).

Мышление и язык, общение, деятельность

Знание справедливо считается, с одной стороны, продуктом общественной материальной и духовной деятельности людей, а с другой стороны, – идеальным выражением в знаковой форме объективных свойств и связей мира, природного и общественного [1](см. 37). Таким образом, во-первых, в ходе материальной и духовной общественной деятельности люди познают объективные свойства и связи природного и общественного мира, и, во-вторых, люди выражают это приобретённое знание идеально в знаковой форме. Знание, само являясь идеальным отражением познанной действительности, не тождественно идеальной форме своего выражения.

Любое знание представляет собой часть общественного сознания.

«Содержание общественного сознания чрезвычайно многообразно, и оно включает как общечеловеческие компоненты (логические, лингвистические, математические правила, так называемые простые нормы морали и справедливости, общепризнанные художественные ценности и т.д.), так и классовые, национальные, профессиональные и т.п. Естественно, что ни одно отдельно взятое индивидуальное сознание не вмещает всего этого содержательного разнообразия, значительная часть которого к тому же представляет собой взаимоисключающие идеи, взгляды, концепции, ценностные установки». [2](14, стр. 158).

С другой стороны, «нет общественного сознания, которое существовало бы вне и помимо множества индивидуальных сознаний». [3](14, стр. 159).

Прежде всего, здесь следует обратить внимание на то, что, говоря в данном контексте об индивидуальном сознании, мы имеем в виду так называемое содержание сознания – специфический устоявшийся термин, отнюдь не тождественный собственно феномену сознания (об этом – в дальнейшем).

Приобретение, передача, хранение и развитие знания суть результат совместной деятельности миллиардов людей. При этом каждая индивидуальная деятельность оказывается общественной деятельностью, а каждое индивидуальное знание – общественным знанием.

Передача знания от одного человека к другому осуществляется при помощи универсального средства общения – языка. И в этом состоит принципиальное отличие социальности человека от социальности животных, которые ведь тоже пользуются своим «языком».

Дело в том, что «субъект-субъектное отношение мы рассматриваем принципиально как орудийно опосредованное или конституированное культурным орудием деятельности. Следует заметить, что любой исследователь проблем общения не может не признавать наличия культурных средств общения (бесспорным, например, является наличие языка), но никто не выходит за рамки логики бинарной оппозиции в принципиальном плане. В точном значении субъект-субъектное отношение – это отношение одного животного к другому. Общение сознательных субъектов по своей фундаментальной онтологической определённости имеет опосредованную структуру. Люди на самом деле редуцируют своё поведение к животному, когда элиминируют культурное опосредование своего взаимодействия.

Здесь мы опять-таки исходим из того фактического положения вещей, что сознание другого субъекта может быть дано мне только в форме некоторой общезначимой (имеющей общий смысл) предметности: в виде слова, жеста, интонации – Его произведения. Это есть условие, без которого нет межличностного отношения (общения)». [4](32, стр. 51).

Остальные указанные процессы – приобретение, хранение и развитие каждого индивидуального знания – осуществляются в процессе мышления, включённого в общественную трудовую деятельность человека. Таким образом, если язык есть средство информационного общения (социальной коммуникации), то мышление есть средство обработки получаемой информации и превращения её в своё новое знание (изменение, духовное обогащение своей субъективной реальности), хранения вновь поступившего знания в совокупности с имеющимся, затем превращения какой-то определённой части своего знания в передаваемую информацию.

Обработка получаемой информации начинается с отделения идеальной знаковой формы от её материального носителя – процесс распредмечивания. Индивидуальное знание существует отнюдь не в виде разрозненных сведений – отдельных элементов объёма и содержания понятия. Знание есть система этих элементов. Причём новое знание должно либо влиться в уже готовую систему и просто дополнить её, либо преобразовать все имеющиеся элементы в новую систему субъективной реальности. В последнем случае мышление с необходимостью должно столкнуться с противоречием и преодолеть внутренний конфликт между старыми представлениями и новыми познанными фактами, не соответствующими этим старым представлениям (подробнее об этом – в дальнейшем). Иначе новая информация в целом останется нерасшифрованной (хотя отдельные слова будут понятны) и не превратится в новое знание – так, к сожалению, бывает очень часто. Превращение же части своего знания в передаваемую информацию заканчивается воплощением идеальной знаковой формы в материальный носитель – процесс опредмечивания.

Очень многие ошибочно полагают, будто мышление невозможно без языка, поскольку последний непосредственно связан с мышлением (и при этом обычно ссылаются на феномен формирования и дальнейшего функционирования так называемой свёрнутой речи – этот феномен будет рассмотрен в дальнейшем). Однако анализ языка (грамматический, лингвистический, филологический, этимологический и т.д.) ничего не даёт в понимании логики мышления. Тем более ничего не даёт в этом отношении так называемый формально-графический анализ искусственных языков, используемый математиками для так называемого «машинного мышления».

«Одним из следствий тезиса о неразрывном единстве мышления и языка является мнение, будто критерием владения понятием вещи служит способность дать ей вербальное определение, правильное с формально-логической точки зрения. Если, однако, обратиться к сфере бытийных орудийных навыков человека, то легко убедиться, что на деле субъект вполне владеет сущностью орудия, но правильного определения ему дать не может. Специальные исследования показали, что даже взрослые люди без специального обучения очень слабо владеют навыками вербально-логического определения понятия... С другой стороны, можно вполне уверенно утверждать, что даже маленькие дети, ещё плохо владеющие языком, обладают понятием таких предметов, как нож, ложка, стул и пр.». [5](32, стр. 69).

Следовательно, уже малые дети хорошо представляют себе всё известное им богатство содержания понятия о тех предметах, которыми научились правильно пользоваться. Кроме того, хорошо известно, что болтливость, которой страдают некоторые люди (порой, начиная с детского возраста), никак не характеризует их мышление.

«Язык, безусловно, есть самое мощное конструктивное орудие сознательной деятельности, наиболее широко раскрывающее перспективы становления Бытия, его потаённые возможности, но именно как орудие конструктивной работы сознания язык не может быть понят из себя самого. Следует взглянуть на фактическое положение вещей, которое состоит в том, что членораздельная речь не могла появиться ранее 50 тыс. лет тому назад (что установлено палеоантропологическими изысканиями), а деятельность по производству и использованию орудий насчитывает по меньшей мере полуторамиллионную историю».[6] (32, стр. 13 – 14).

Одно и то же знание можно передать разной информацией, – к примеру, на разных языках. Даже на одном языке одну и ту же мысль словесно-фразеологически можно выразить по-разному, практически бесконечно многообразно (каждый человек обладает сугубо индивидуальным стилем выражения своих мыслей). Причём одно и то же слово (казалось бы, единое информационное имя одного и того же понятия) в разных фразеологических оборотах («языковых играх», как говорит Витгенштейн в своих «Философских исследованиях») может иметь совершенно разное значение (к примеру, омоним – одно имя разных понятий). И многие знают, как порой бывает трудно (а то и невозможно в принципе) передать какую-либо мысль – буквально «нет слов»:

«В свидетели утверждения, что связь мышления с предметно-практическим действием более фундаментальна, чем связь его с языком, можно взять и интроспективный опыт каждого человека. Выполнение простых работ, которое требует тем не менее изощрённых истинно человеческих навыков (любая ремесленная профессия), не сопровождается вербальной рефлексией. Если человек и думает о чём-то постороннем, когда занят столярным делом, то только тогда, когда совершает привычные операции. Решение же творческих предметных задач (какую форму придать этой детали, допустим) осуществляется непосредственно, без речевого сопровождения. Станет ли кто-нибудь утверждать, что такие практические дела не требуют сознания, что эта деятельность не носит осознанного характера?»[7] (32, стр. 73).

Действительно каждый при желании мог бы убедиться, что ход его собственного мышления детерминируется отнюдь не речью (внутренней, свёрнутой речью), но, наоборот, эта речь детерминируется его мышлением. Однако дело, оказывается, в том, что «для современного человека этот опыт (интроспективный – В.Э.) затемнён нормами рефлексивного вербального мышления».[8] (32, стр. 46).

С другой стороны, одна и та же информация может передавать различное знание, – к примеру, сообщение, зашифрованное в обычном тексте. И распознаётся эта зашифрованная мысль в сознании отнюдь не формально-графически (в чём особо преуспели математики – специалисты по теории формального вывода, а также конструкторы кибернетических устройств), а исключительно по смыслу (маститые писатели умеют в одном контексте передавать сразу несколько смыслов сказанного, как бы «между строк»). Более того, зачастую высказываются именно для того, чтобы скрыть свои подлинные мысли (намерения или проделки). К примеру, смысл фразы, применённой в качестве метафоры (либо с использованием жаргонных слов, специфических терминов, которые не являются общеупотребительными), но в неадекватной ситуации, зачастую оказывается недоступен для понимания. Причём всякое опредмечивание мысли есть именно её зашифровывание в языковую (или иную) информацию, а всякое распредмечивание языковой (или иной) информации есть расшифровывание мысли, переданной при помощи языка (или иных средств).

«Специфичность человеческого осмысления действительности состоит в том, что смысловая структура, вырабатываемая человеком, обладает социальным, надындивидуальным значением (смыслом), опосредствующим его отношение к действительности. В этом социальном значении отражается знание о ней с той степенью полноты, которая доступна обществу на данном этапе его развития. Социальные значения реализуются как определённые функции, выполняемые элементами культуры в конкретных видах деятельности. Поэтому механизмы формирования смысла и понимания многообразны, как многообразна человеческая практика, производящая и использующая ценности.

Социальные значения есть система связей и функций элементов культуры в контексте социальной деятельности. Этот контекст – «ситуация деятельности» и воссоздаётся человеком в процессе осмысления знака (явления, орудия, текста и т.д.), усвоения его социального значения. Процесс такого осмысления, по сути дела, есть процесс воссоздания культурной деятельности, связанной с данным знаком, осознание его «сделанности».

С этой точки зрения понимание есть конструктивный процесс». [9](9, С. 52-53).

В математической логике и семиотике под смыслом понимается тот способ, каким знак «сам указывает» на своё значение. Но такое весьма узкое понимание смысла продиктовано сугубо утилитарным математическим термином «смысл», не имеющим отношения к реальному мышлению. В учебнике традиционной логики В.Ф. Асмуса значение слова (лексическое значение) определяется как совокупность признаков, связываемая с определённым звуковым комплексом. Это вполне согласуется с современным пониманием процессов восприятия и связанных с ними процессов ассоциативного мышления (см. выше). Смысл же определяется отношением данной совокупности признаков (содержания) к общественной практике.

«Интересно» в этом отношении традиционное для отечественной психологи и педагогики понимание знания, умения и навыка. Знание понимается как простая осведомлённость о чём-либо. Навык – как доведённая до автоматизма сравнительно простая трудовая (или иная – спортивная, например) операция. Умение – как совокупность навыков, выполняемых осознанно и последовательно на основании знания. Таким образом, умение «оказывается» более высокой степенью образованности, нежели знание.

Но такое упрощённое понимание знания не согласуется со смыслом, который приобретает знание в качестве продукта общественной деятельности людей. «Сделанность» (орудийность, технологичность) знания уже предполагает некоторое умение в качестве части своего содержания. Всякая система субъективной реальности есть отражение индивидуального опыта продуктивной общественной деятельности. «Субъект лишь тогда действительно знает сущность предмета, когда способен его произвести, сделать сам (В противном случае, как и животное, он довольствуется общим представлением, схватывающим внешние признаки). [10](32, стр. 58).

Ведь уже на первом этапе познания – в процессе восприятия человека «неизбежно участвуют наряду с рецепторными также и эффекторные, двигательные компоненты, которые на первых этапах формирования перцепторного действия выступают в развёрнутом виде, а затем принимают свёрнутый характер». [11](19, стр. 231).

Именно в продуктивной общественной деятельности (пусть даже воображаемой, на основе части имеющегося и вновь приобретённого «чисто» теоретического знания) достигается понимание того, что может быть выражено в зашифрованной языковой информации (поскольку в последней не может быть выражено ничего, кроме содержания всё той же продуктивной общественной деятельности). «Знание» без умения – это начётничество. Весьма показательно, кстати, хорошо известное утверждение Гегеля о том, что теория (объективное знание) только тогда достигает своей зрелости, когда становится способной «снять» себя в метод (объективное умение).

Столь же «интересны» в этом отношении попытки некоторых педагогов воспитать высоконравственную личность, ограничиваясь чисто «теоретическим» подходом к делу – зачитыванием (для последующего зазубривания) из словарей и учебников формальных определений моральных категорий и норм. Такая «мораль», не связанная с повседневным нравственным упражнением, изначально лишена смысла (хотя формально имеет значение – лексическое значение), поскольку оторвана от личного участия слушателей в общественной материальной и духовной деятельности. И наоборот, «человек лишь в той мере способен осознавать содержание своей жизни, в какой его жизнедеятельность имеет внутреннюю завершённость, сделана им самим».[12] (32, стр. 59).

Процессы распредмечивания, опредмечивания и все остальные вышеназванные операции мышления – суть умственные действия, то есть, с точки зрения формальных отношений мышления – это умозаключения. Об особенностях этих умозаключений будет сказано в дальнейшем. Здесь же отметим ещё один феномен, вытекающий из относительной независимости мышления и языка.

«Любой сознательный акт жизни, помимо внешней цели, направленной на удовлетворение некой потребности, имеет и внутреннюю завершённость тем, что достигнутое изменение положения вещей изменяет содержание самой этой деятельности (и самого субъекта), которая породила данный результат. Именно этот феномен связан со странной, на первый взгляд, чертой всех разновидностей деятельности: каждая из них как бы совершается для себя самой (как игра), вне какой-либо внешней целесообразности, служит «самовыражению» субъекта». [13](32, стр. 59).

Таким образом, каждый, кто передаёт какое-либо сообщение, передаёт его не столько для другого, сколько для себя. В этой связи успех социальной коммуникации во многом зависит от одинакового понятийного понимания (практически недостижимого равенства объёмов и содержаний) переданного и полученного знания, зашифрованного в языковой (и иной) информации. Проблема заключается в том, что индивидуальный социальный опыт у всех людей практически разный – отсюда и возможное разное толкование распредмеченной информации (самый простой пример – эквивокация), что приводит к взаимному непониманию и нарушению социальной коммуникации.

Особенно это касается проблемы одинакового осмысления общих понятий (а таких в любой фразе – подавляющее большинство, поэтому практически любая произвольно сказанная фраза оказывается «недоопределённой»), поскольку «одно и то же может быть и тем, и другим и даже в одно и то же время, если оно взято как общее».[14] (1, стр. 271).

С чисто формальной стороны, с этой проблемой, казалось бы, справиться довольно легко – путь её решения указывает сам великий основоположник логики: «Несомненно, что те, кто намерен участвовать в беседе, должны сколько-нибудь понимать друг друга. Если это не достигается, то как можно беседовать друг с другом? Поэтому каждое слово должно быть понято и обозначать что-то, и именно не многое, а только одно; если же оно имеет несколько значений, то надо разъяснить, в каком именно оно употребляется».[15] (1, стр. 279 – 280).

В действительности, однако, дело обстоит намного сложнее. Вопрос – что и для кого следует разъяснять? – не будет даже поставлен, пока мы не столкнёмся с непониманием. И только тогда конструктивная (либо иная) коммуникация на время прекращается до выяснения соответствия смыслов переданного и полученного сообщений. Но эту закономерность мы наблюдаем буквально на каждом шагу, поскольку чаще всего даже при одном значении разные люди имеют в виду разный смысл – означаемое одинаково осмысливается по-разному. В этом – не просто относительная независимость и самостоятельность, но извечное противоречие мышления и языка.

«Но не менее реально и стремление низвести другого человека до объекта и это стремление вырастает не столько из сознательного намерения, сколько из-за самой диалектики деятельности, того, что она одновременно и предметна и орудийна. Допустим, я слышу речь другого человека. Его слово всегда презентирует мне чужую мысль, с одной стороны, и некую предметность, с другой (то, о чём идёт речь – таким предметом может быть и тело другого). В зависимости от того, что меня больше интересует – мысль другого или предмет разговора, я буду существенно по-разному воспринимать ситуацию. В идеале существует некое равновесие мотивов, но чтобы сохранить это равновесие, нужно быть в постоянной духовной работе (собственным субъективным усилием заполнять операционально-предметное пространство орудийного действия – согласно общему принципу), а чисто практически это трудно, наше внимание соскальзывает либо в одну, либо в другую сторону». [16](32, стр. 51 – 52).

----------

Второе добавление в электронную версию

Когда мы говорим, что язык есть средство общения, то это означает лишь то, что общение возможно посредством языка. Однако при этом следует иметь в виду, что общении посредством языка возможно только в том случае, когда язык применяется в качестве орудия (а не собственно средства) общения. Собственно же средством общения выступает материальная среда, в которой языковые информационные знаки в качестве орудийных оставляют свои следы, тем самым изменяя эту материальную среду (процесс опредмечивания).

----------

Третье добавление в электронную версию

Примерно 50 тыс. лет – таков археологический возраст находок скелетов древних людей, уже имевших форму черепа, сходную с формой черепа современного человека. У них уже был чётко выражен подбородок. Именно такое строение позволяет производить собственно человеческую артикуляцию. У более древних гоминид форма черепа напоминала скорее обезьянью, нежели человеческую – чисто физиологически чёткое и членораздельное произнесение звуков человеческой речи с такой формой черепа невозможно.

С.Е. Ячин напоминает нам, что «деятельность по производству и использованию орудий насчитывает по меньшей мере полуторамиллионную историю». Насколько мне известно, последние археологические данные свидетельствуют даже о намного более ранней – о трёхмиллионнолетней истории сознательной целеполагающей деятельности первобытного человека, ещё не знавшего членораздельной речи.

Несомненно то, что данный исторический факт есть убедительнейшее свидетельство того, что собственно человеческое мышление своим происхождением отнюдь не обязано языку. Наоборот, язык в качестве орудия общения людей возник намного позже в ходе, с одной стороны, усложнения структуры человеческой общественной деятельности и структуры самого человеческого общества и, с другой стороны, продолжавшейся биологической эволюции человеческого организма. Оба этих фактора, взаимовлияя друг на друга, взаимообусловливая друг друга, и привели, в конце концов, к возникновению языка общения.

----------

Мышление и логика

(начало философии логики)

Логика мышления – это наука о формах мысли и мышления. Столь, казалось бы, самоочевидное и несколько тавтологичное определение, тем не менее, нуждается в более детальном анализе.

Во-первых, в данном определении предполагается, что само понятие логики мышления каким-то образом связано с тривиально привычным именем «логика».

Этим именем средневековые последователи великого Аристотеля стали обозначать то, что сам он называл Аналитикой, а все его трактаты по данной тематике были объединены под общим именем Органон. Это учение, получившее мощный импульс развития в разработках средневековых схоластов, известно сегодня под именем «традиционная логика». Авторы абсолютно всех учебников традиционной логики, будто сговорившись, объявляют её наукой о формах правильного мышления.

Не станем, разумеется, иронизировать по поводу того, что, изучив традиционную логику, мы тем самым якобы научимся мыслить «правильно». Сошлёмся на Гегеля:

«Мыслить, как полагают, может всякий и без помощи логики, подобно тому как мы можем переваривать пищу, не изучая физиологии. Если мы даже и изучаем логику, то мы всё же мыслим так же, как и до этого изучения, может быть, методичнее, но без особых перемен». [17](6, стр. 110).

Однако, объявляя логику наукой о правильном мышлении, авторы учебников сами обрекают себя на «неправильность» собственного мышления. Ведь можно исследовать формы действительного мышления – и это будет наукой. А можно разработать учение только о «правильных логических формах» – но это уже не будет иметь отношения к действительному мышлению. После Гегеля и Гуссерля это осознали некоторые математики (например, Лукасевич). Именно математики разработали так называемую математическую логику, чем окончательно запутали вопрос о связи логики с мышлением.

Надо отдать должное математикам. Подхватив идеи античных стоиков, они разработали специальный математический аппарат, с помощью которого придали логическим отношениям функционально-истинностный смысл, который легко вычисляется по заданному алгоритму. Результаты логических исследований математиков, кроме прочих направлений своего применения, легли в основу кибернетических разработок – только одним этим математики снискали себе неувядаемую славу подвижников технологического прогресса.

Сравнительно недавно стали говорить об искусственном интеллекте, искусственном разуме, электронном мозге, кибернетическом организме и тому подобном. При этом предполагается, что поставленные таким образом цели принципиально достижимы в не столь отдалённом будущем. Это всеобщее эйфорическое заблуждение проистекает оттого, что электронное кибернетическое устройство обладает способностью производить некоторые интеллектуальные («обдумывающие») операции по программам, составленным человеком специально для таких операций. Многие полагают, что, если подобное устройство технически усовершенствовать, то оно станет электронной копией человеческого мозга, только намного мощнее и «правильнее», т.е. логичнее, поскольку в основу «мышления» такого устройства кладётся современный аппарат математической логики, которая, как теперь считается, намного превосходнее традиционной логики (последняя объявляется лишь устарелой и примитивной частью более общей логической теории).

Один из величайших «научных» мифов современности! Ведь очевидно: для того, чтобы исследовать логику собственно мышления, надо исследовать… именно логику мышления, а не искусственно созданный функционально-истинностный математико-логический аппарат. Человек, в отличие от самой совершенной машины (по крайней мере, до сего дня), способен программировать сам себя. И для того, чтобы попытаться создать электронную копию мозга, необходимо сперва понять, как работает оригинал. Увы, математики пока далеки от этого.

Во-вторых, в данном выше определении логики мышления предполагается, что это – наука. Наука, как известно, – одна из форм общественного сознания (духовной культуры). Среди прочих форм общественного сознания можно перечислить такие, как мифология, религия, мораль, право, философия, математика, искусство, идеология, менталитет и, возможно, ряд других.

Как можно видеть из перечисленного, философию и даже математику, как это ни покажется странным, я не отношу к науке. Дело в том, что основное, фундаментальное предназначение науки – исследование тех или иных сторон объективной действительности. И дело вовсе не в том, использует ли данная конкретная наука (к примеру, история философских учений) ту или иную философско-мировоззренческую методологию или рационально устроенный математический и математико-логический аппарат.

В соответствии с этим, как совершенно справедливо полагают специалисты по математической логике, истины бывают онтологические и аналитические. И это деление надо чётко себе представлять. Онтологические истины – это истины научные, основанные на соответствии высказываемых положений объективной действительности (подробнее об этом – в дальнейшем). В то же время, положения, признаваемые (чаще всего, в математике) аналитически истинными, ничему реально-конкретному в объективной действительности не соответствуют. К примеру, хорошо известная из школьного курса математики формула

(a+b)2=a2+2ab+b2

всеми единодушно признаётся истинным высказыванием, …которому в объективной действительности абсолютно ничего не соответствует.

Дело в том, что математика представляет собой широко разветвлённый логико-технологический аппарат, разработанный (по «соглашению») на основе неких «интуитивных» озарений (об этом – в дальнейшем), применение которого в тех или иных отраслях науки и общественной практики приводит к желаемым результатам. Таким образом, математика сама есть Органон – орудие познания и практической деятельности. И о правильности математических теорий мы судим косвенно – по результатам практической деятельности и научных изысканий.

Однако, оказав неоценимую услугу наукам (в первую очередь, физике, а затем и другим отраслям естествознания), математика стала для них образцом «научности», превратив свой чисто математический метод в псевдонаучную самоцель. О такой деформации изначального смысла науки хорошо сказал Гуссерль [18](см. 10). И хотя Гуссерль имел в виду науку Нового времени, всё же первым на собственную «удочку» попался Пифагор. Открыв числовые отношения в гармонических рядах, он «выстроил» планеты в соответствии с этим методом, превратив вселенную в космос – то есть гармонически «упорядочив» расположение небесных тел.

В наше цивилизованное и высокотехнологичное время мы наблюдаем примерно то же самое, по крайней мере, в отношении логики и мышления. Открыв некоторые формальные соотношения, позволяющие при любых возможных преобразованиях сохранять так называемый семиотический (семантический и/или синтаксический) языковый инвариант, математики объявили эти соотношения образцом логической правильности, а построенный в соответствии с найденными формальными соотношениями искусственный язык – образцом безупречности языка общения [19](см., к примеру, 24).

Комично выглядит, в этой связи, то, что для создания искусственного (машинного) языка математикам пришлось общаться между собой на обычном «неправильном» языке человеческого общения, используя при этом традиционную (то есть «примитивную») логику. Вследствие этого обычный язык выступает по отношению к «правильному» языку в качестве метаязыка, а «более совершенная» логическая теория оказывается производной своей «части» – традиционной логики – как своего основания.

Между тем, логика искусственного языка и логика действительного мышления – далеко не одно и то же. О последнем и пойдёт речь в дальнейшем. Здесь же заметим, что подлинно научное исследование действительного мышления не может заключаться в подгонке логической теории под достигнутый к настоящему времени математический метод. Этот метод (исчисление высказываний, исчисление предикатов, теория формального вывода и прочие приложения математической логики) по большей части пока ещё не пригоден для применения в исследовании логики мышления. Математикам, надеюсь, ещё предстоит сказать своё веское слово. Но для этого им необходимо вникнуть в сущность научной проблематики.

***

Традиционная логика предстаёт перед нами как триединое учение – о понятии, о суждение и об умозаключении. К этому следует добавить логические законы и так называемые принципы логичности (и то, и другое неверно трактуется как законы и принципы правильного мышления).

Понятие, как уже было замечено выше, характеризуется объёмом и содержанием. Некоторые авторы говорят об объёмах не понятия, а имени. Полагаю, что это заблуждение. Имя – это всего лишь обозначение предмета понятия, его «этикетка». Имя может быть собственным (имя единичного понятия – индивида) либо нарицательным (имя общего понятия), понятие же, в свою очередь, может быть единичным либо общим – в зависимости от мыслимого объёма. Таким образом, если имя предмета относится к языку, то понятие предмета относится к мышлению.

Объём понятия – это множество мыслимых предметов (материальных или идеальных), каждый из которых обладает в совокупности одинаковым набором мыслимых общих признаков (материальных или идеальных). Причём данная совокупность общих признаков является уникальной для данного понятия и составляет его содержание, отличающее данное понятие от другого понятия – поэтому общие признаки содержания понятия в своей уникальной совокупности называются отличительными.

В учебниках традиционной логики практически невозможно провести чёткую границу между приводимыми в качестве примеров объёмами и содержаниями реальных предметов и мыслимых предметов (хотя и говорится, что содержания понятий развиваются в связи с развитием наших знаний о предметах). Фихте, по-видимому, был глубоко прав в том, что для каждого человека знание об окружающем мире, о не-Я всегда выступает как полагание его Я, т.е. как чисто субъективно мыслимый феномен. Но нас, как правило, это не устраивает, и мы вопрошаем: а каково же на самом деле? И, отвечая «правильно» на таким образом поставленный вопрос, мы неизбежно впадаем в «неправильность», поскольку о том, каково не-Я «на самом деле», мы можем узнать, только сделав его достоянием нашего Я, т.е. в мышлении о нём – полагая не-Я частью нашего Я, то есть умозаключая об окружающем нас мире.

Данное противоречие поставило в тупик Юма [20](см. 31). Дело в том, что, используя органы ощущений для приёма информации извне и мышление для её обработки, мы правильно ориентируемся во внешней среде. Но как это возможно, если мы не знаем об этой внешней среде ничего, за исключением того, что проникает к нам через органы ощущений (т.е. не знаем, каково же «на самом деле»)? О том, что обработка поступающей информации – это и есть цепь умозаключений, ни Юм, ни пытавшийся вслед за ним разрешить эту проблему Кант и думать не смели, поскольку были воспитаны на понимании умозаключения исключительно в духе Аристотелевых силлогизмов (этим, к сожалению, страдают и большинство современных философов).

«Аристотель был первым, заметившим и описавшим различные формы и так называемые фигуры умозаключения в их субъективном значении, и он сделал это так точно и определённо, что ничего существенно нового к этому нельзя было прибавить. Но хотя это создание Аристотеля делает ему великую честь, однако в своих собственных философских исследованиях он отнюдь не пользовался ни формами рассудочного умозаключения, ни вообще формами конечного мышления». [21](6, стр. 369 – 370).

Гегель замечает, что если бы знание физики основывалось только на восприятиях и восприятия были бы только свидетельствами наших чувств, то вся работа физики заключалась бы в осматривании, прислушивании, обнюхивании и т.д., и животные были бы также физиками. В действительности, – говорит Гегель, – видит, слышит и т.д. дух, мыслящее существо. И мы действительно много знаем о том, чего не видим, не слышим и т.д., то есть вообще никак не ощущаем.

«У муравьёв иные глаза, чем у нас, они видят химические... световые лучи..., но мы в познании этих невидимых для нас лучей ушли значительно дальше, чем муравьи, и уже тот факт, что мы можем доказать, что муравьи видят вещи, которые для нас невидимы, и что доказательство этого основывается на одних только восприятиях нашего глаза, показывает, что специальное устройство нашего глаза не является абсолютной границей для человеческого познания.

К нашему глазу присоединяются не только ещё другие чувства, но и деятельность нашего мышления». [22](30, стр. 206 – 207).

Вопрос, стало быть, в том, как это происходит – в каких логических формах?

Оставим пока данную проблему и обратим внимание ещё на одну особенность традиционной логики. Аристотель был первым, кто исследовал категории – предельно широкие по объёму понятия, к которым, как к своим предельным родам тяготеют все остальные мыслимые понятия. Общеизвестно, что Ленин «хвалил» Аристотеля за то, что сквозь его логическую субъективность всюду видна «объективная логика». Я же считаю это недостатком его логического учения. Так, в учении Аристотеля о категориях (и это отмечают комментаторы) невозможно чётко разграничить, где он говорит о категориях мышления, где – о категориях языка, а где – о категориях метафизики. Авторы учебников традиционной логики также не задумываются над этой проблемой, по-видимому, попросту не замечая её.

Камнем преткновения для математиков, пытавшихся изложить Аристотелеву силлогистику в терминах современной математической логики, оказалась так называемая экзистенциальная проблема. Надуманность её становится очевидной, как только начинаешь понимать, что в действительном мышлении объём мыслимого понятия никогда не бывает пустым множеством. Более того, объём самого же понятия «пустое множество» не есть пустое множество, ибо пустых множеств много. Неэкзистенциальное понятие в традиционной логике считается нулевым. Но точно так же, как и экзистенциальное (ненулевое), оно может быть единичным и общим. К примеру, «Белоснежка» – единичное нулевое понятие, а «гном» – общее нулевое понятие. При этом само свойство экзистенциальности (неэкзистенциальности) входит в содержание понятия в качестве одного из признаков.

В традиционном учении о суждении, прежде всего, обращает на себя внимание само определение того, что есть суждение. Это форма мышления, которая характеризуется двумя отличительными особенностями: во-первых, в суждении нечто утверждается либо отрицается; во-вторых, суждение обладает способностью выражать истину, либо ложь. Именно этими двумя фундаментальными признаками суждение отличается от остальных форм высказывания мыслей – нормы, побуждения (пожелания), вопроса и оценки. В этом отношении под большим вопросом остаётся нечто похожее на суждение, но высказанное в форме повествовательного предложения в будущем времени. Проблемными также остаются и так называемые экзистенциальные суждения, такие, к примеру, как «Есть бог» и «Нет бога», которые не подвержены ни процедуре верификации, ни процедуре фальсификации, вследствие чего этим «суждениям» невозможно приписать один из важнейших признаков суждения – признак истинности. К ним примыкают те, что можно назвать «категориальными» (нечто «среднее» между атрибутивными и экзистенциальными). Иммануил Кант на примерах четырёх своих знаменитых антиномий познания блестяще продемонстрировал принципиальную невозможность установления истинностного значения таких «суждений».

Что касается понятия, то традиционно считается, что понятие также не обладает способностью выражать истину. Полагаю, что это – одно из традиционно-логических заблуждений. В тех же учебниках традиционной логики справедливо утверждается, что содержание суждения намного беднее содержания каждого из входящих в него понятий. К примеру, в суждении

«Роза есть красная»

утверждается только об одном признаке содержания понятия, обозначенного в языке именем «Роза». Само же имя «Роза», обозначающее соответствующее понятие, вызывает в мышлении в качестве ряда ассоциаций все признаки своего содержания (хотя в субъективной реальности «всплывающие» ассоциации обычно не ограничиваются объёмом и содержанием понятия). Причём эти признаки (либо некоторые из них) могут и не соответствовать объективной действительности, т.е. тому, как «на самом деле». В таком случае это мыслимое понятие можно было бы признать неистинным (ложным).

В учебниках традиционной логики, как правило, отмечается, что понятия изменяются как в процессе индивидуального развития человека (я называю этот процесс логическим онтогенезом), так и в процессе развития всего человеческого общества, его науки и общественного сознания в целом (я называю этот процесс логическим филогенезом). Оба процесса ведут к тому, что наши понятия становятся всё более адекватными, следовательно, всё более истинными. Как эти процессы протекают?, какова логика этих процессов? – данные вопросы и составляют содержание собственно логики мышления, на чём мы впоследствии остановимся более подробно.

До сих пор ни одну попытку каким-либо образом интерпретировать традиционно-логически описываемое суждение в терминах математической логики нельзя признать удачной. Дело, прежде всего, в том, что термины суждения (будем в данной работе рассматривать только простые категорические атрибутивные суждения, лишь иногда для сравнения касаясь условных суждений) – субъект суждения и предикат – это не математические термы, а понятия, каждое из которых обладает своим собственным объёмом и содержанием. Само же суждение – это не высказывание в логико-математическом смысле исчисления высказываний либо исчисления предикатов.

Математическое исчисление высказываний упрощает и огрубляет понимание того, как может быть высказана мысль. Так, сложное суждение «Солнце светит, но не греет» выражается в исчислении высказываний при помощи знака конъюнкции: «Солнце светит И Солнце не греет». То противопоставление смыслов простых составляющих сложного суждения, которое выражено в суждении союзом «но», не может найти своего адекватного выражения в математической логике, поскольку у неё просто нет такого аппарата. И подобных примеров – масса.

Но вернёмся к простым атрибутивным категорическим суждениям. Так, математики полагают, что традиионно-логическую формулу категорического общеутвердительного суждения

«Все S суть P»

можно чётко и однозначно интерпретировать единственным способом:

x(S(x)P(x)).

В действительном мышлении категорическое и условное суждения – существенно разные. Имеющийся математический аппарат пока не способен адекватно отразить глубинные нюансы этого различия. Хотя Бочаров, по-видимому, прав, говоря о том, что категорическое суждение, в отличие от условного, содержит в себе признак экзистенциальности [23](см. 4). Но ограничимся тем, что имеем.

В нашем примере S – предикативное свойство «быть розой», а P – предикативное свойство «быть красной». Оставим вопрос об истинности данного утверждения. Важнее другое – учебники традиционной логики справедливо говорят о двух типах атрибутивных суждений. В суждениях одного типа указывается на принадлежность свойства предмету, в суждениях другого типа указывается на принадлежность предмета классу предметов, например:

«Роза есть цветок».

Для аналитики Аристотеля главенствующую роль играет понятийное отношение род-вид, через призму которого анализируются все суждения и так называемые умозаключения. Это упрощает и огрубляет традиционную логику по сравнению с логикой мышления, оставляя практически без внимания категориальную принадлежность терминов суждения. Так, в первом примере мы оставляем практически без внимания интенсиональный аспект, утверждая:

«Роза принадлежит классу предметов красного цвета».

Теперь уже термины суждения – S и P – это не просто предикативные свойства, а некоторые множества, равные объёмам понятий субъекта суждения и предиката. Для общеутвердительного суждения традиционная логика рассматривает два равновозможных варианта:

SP либо S=P.

В последнем случае категорическое суждение в математических терминах следовало бы интерпретировать так:

x(S(x)P(x)).

Однако подлинная проблема заключается в том, что при помощи чисто логических (формальных) средств нельзя сделать выбор в пользу того или иного варианта интерпретации. Для этого необходимо вникнуть в содержание суждения, то есть выйти за рамки логической науки и обратиться за советом к специалистам в той области знания, к которой относится содержание данного конкретного суждения.

Легче всего, казалось бы, решается вопрос интерпретации в отношении общеотрицательного суждения:

«Ни одно S не есть P».

В таком суждении его термины как понятия – внеположны, то есть их объёмы как множества не пересекаются. Математики привыкли интерпретировать такое суждение следующим образом:

x(S(x)).

Подобная трактовка в настоящее время – единственно возможная, поскольку у современной математической логики не хватает адекватного аппарата.

Дело в том, что традиционная логика в качестве одной из классификации подразделяет понятия на положительные и отрицательные. У разных авторов учебников традиционной логики это определяется по-разному (порой диаметрально противоположно). К примеру, кое-кто полагает, что в содержании положительного понятия не должно быть ни одного отрицательного признака. Поэтому, дескать, «параллельные прямые» – отрицательное понятие (поскольку данные прямые не пересекаются – отрицательный признак), а «несчастье» – положительное понятие (горестное событие). Тот факт, что несчастье – это отсутствие счастья, в расчёт здесь не принимается, поскольку, дескать, «грамматические признаки» слов, которыми выражены понятия, не должны играть роль. Однако если вникнуть в содержание любого понятия, мы найдём там массу как отрицательных, так и положительных признаков, лишая себя, тем самым, критерия (основания) деления понятий на положительные и отрицательные. И у нас, таким образом, не остаётся другого критерия (основания деления), кроме «грамматического» (точнее – терминологического, именного).

В нашем примере термин P выражен положительным понятием, а отрицание ставится перед связкой «есть». В математической же интерпретации отрицание над предикатом означает результат операции превращения исходного отрицательного суждения. Другими словами, мы получаем утвердительное суждение с отрицательным предикатом:

«Все S суть не-P».

Правда, в обоих случаях понятия S и P внеположны (пересечение их объёмов равно пустому множеству), но во втором случае подчёркивается, что субъект суждения принадлежит дополнению P, причём само понятие P уже не является предикатом.

В гораздо более сложную и запутанную ситуацию мы попадаем при попытке математически интерпретировать частные суждения. Так частноутвердительное суждение

«Некоторые S суть P»

может отражать, в зависимости от содержания (что опять-таки выходит за рамки логического анализа), четыре разных типа отношений между субъектом и предикатом.

Во-первых, S и P – перекрещивающиеся понятия, то есть их объёмы как множества пересекаются. Тогда (но только в качестве частного случая) можно было бы признать относительную формальную справедливость привычной математической интерпретации:

x(S(x)P(x)).

Тем не менее, эта формула не адекватна подлинному смыслу суждения, в котором отражается понятийный смысл отношения терминов как рода и вида (на что мы уже обращали внимание):

«Некоторые розы принадлежат классу предметов красного цвета».

Поэтому более адекватной математической интерпретацией всё же будет следующая:

x(S(x)P(x)).

Тем более что данное частное суждение является неопределённым, указывающим лишь на ограниченность наших знаний относительно исследования свойств элементов множества S (к примеру, в результате неполной индукции). Впоследствии вполне может оказаться, что

«Все S суть P».

Это, кстати, – второй и третий варианты частноутвердительного суждения, которые объективно полностью совпадают с обоими вариантами общеутвердительного суждения.

Четвёртый вариант отражает ситуацию, когда предикат как понятие является видом субъекта суждения как своего рода:

PS.

Например:

«Некоторые спортсмены являются мастерами спорта».

Это суждение можно рассматривать как результат предварительного обращения с ограничением общеутвердительного суждения

«Все мастера спорта суть спортсмены».

В подобных случаях математики ведут речь о так называемом универсуме рассуждения и спорят о том, какая графическая модель более адекватно отражает отношения между терминами в суждениях – по Эйлеру, по Венну, по Кейнсу или по Бочарову? Такое стремление уместно и даже похвально, коль скоро речь идёт о построении «всеобъемлющей» непротиворечивой математико-логической системы (для каких-то конкретных технических либо чисто теоретических целей – например, при попытках создания абсолютно «правильных» языков).

Но это совершенно неуместно и даже абсурдно при логическом анализе действительного мышления. Во-первых, потому, что, как уже говорилось, такой содержательный анализ выходит за рамки логики. Во-вторых, действительное мышление, живое и развивающееся, как мы увидим в дальнейшем, не может не быть противоречивым – в противном случае оно не было бы живым и развивающимся. А раз так, то оно не может быть и всеобъемлющим – никто не может знать заранее, насколько полны наши сегодняшние знания, по сравнению с теми, что будут получены завтра. (Проблема графического отображения объёмов наших знаний связана с проблемой распределённости терминов в суждениях, о чём будет сказано ниже).

Примерно такую же попытку создать всеобъемлющую теоретическую картину всего имеющегося знания предприняли математики, когда обнаружились парадоксы в «безупречной» теории множеств. Для этого Бертран Рассел сформулировал так называемую теорию «типов», на которые должны подразделяться абсолютно все объекты, о которых мы рассуждаем. «К нулевому типу объектов относятся индивиды, к следующему (первому) типу относятся свойства и отношения (признаки) индивидов, к следующему типу – признаки признаков и т.д.» [24](4, стр. 21).

«Элиминация парадоксов достигалась Расселом за счёт следующего требования: то, что предицируется, всегда должно относиться к объектам более высокого типа по сравнению с типом объектов, относительно которых осуществляется предикация». [25](4, стр. 21). Значит, Рассел потребовал, чтобы мы не рассуждали об объектах, пока не выясним, к какому типу они относятся (иначе мы допустим «логическую» ошибку, наподобие той, какую допускаем, когда хотим определить «множество всех таких множеств, которые не являются элементами самих себя»). Но как же это выяснить, если не рассуждать о них? Таким образом, Рассел сам поставил заведомо противоречивое (читай – невыполнимое) условие. И мы опять упираемся в проблему относительности наших знаний.

Математик кладёт в основание «всеобъемлющей» системы формального вывода несколько простых формул и величин, утверждая, что это, дескать, и есть начало процесса мышления. Но когда ему задают вопрос, как он пришёл к выводу о том, что в основание системы формального вывода надо положить именно данные формулы и величины, он не знает, что ответить (чаще всего математики отвечают, что этот вопрос не имеет значения для формального вывода – в этом они, безусловно, правы). Ибо математик не в состоянии логически описать процесс собственного мышления – он не знает, что именно требуется описывать. Он лишь может «уложить» в систему то, что ему известно на данный момент, что уже открыто предшествующим движением познающего мышления. Но описать логику собственно процесса познания он пока не в состоянии.

Между тем, логичное обоснование «начал» формально-логической системы чрезвычайно важно. «Логично то, что обосновано логически. Если начало логического движения само логически не обосновано, оно не может быть логическим основанием всего последующего движения. Тогда говорить о логике невозможно не только в начальном пункте, но вообще, в целом, тогда такой штуки, как логика, вовсе не существует – ни в смысле действительной характеристики процесса мышления, ни в смысле науки логики». [26](3, стр. 15).

Образец научной добросовестности в этом вопросе показывает нам Рене Декарт, положивший в начало своей систему «простую» формулу: «Мыслю, следовательно, существую». Однако Декарт говорит, что эта формула есть начало его философской системы (но отнюдь не процесса его мышления). И он также рассказывает о своих долгих сомнениях и исканиях (то есть именно о процессе мышления), приведших к данной формуле. [27](См. 11).

Возвращаясь к нашему частноутвердительному суждению, можно сделать общий вывод о том, что, несомненно, для всех четырёх рассмотренных вариантов подходит одна и та же формула импликативного высказывания, где переменная связывается квантором существования.

Не менее сложной и запутанной оказывается ситуация с математической интерпретацией частноотрицательного суждения. Традицинно-логическая формула

«Некоторые S не суть P»

предполагает три различных по содержанию варианта отношений между терминами.

Во-первых, опять же S и P – перекрещивающиеся понятия. Этот вариант математики интерпретируют однозначно (другие варианты математиками не рассматриваются):

x(S(x)).

В отношении знака отрицания над предикатом и знака конъюнкции между терминами сохраняют силу те же замечания, что были сделаны по поводу интерпретации общеотрицательного и частноутвердительного суждений. И здесь, ввиду ограниченности математического аппарата, адекватнее интерпретировать данный вариант следующим образом:

x(S(x)).

И точно так же следует интерпретировать остальные два варианта частноотрицательного суждения. То есть, во-вторых, когда опять-таки имеем:

PS.

Например:

«Некоторые спортсмены не достигли уровня мастера спорта».

И, наконец, в-третьих, когда термины суждения объективно – внеположные понятия. Это, как и в случае с частноутвердительным суждением, можно рассматривать в качестве результата неполной индукции при исследовании свойств элементов множества S.

Кроме всего вышеизложенного, следует заметить, что применение в математической интерпретации частных суждений знака конъюнкции вместо импликации является нарушением закона тождества. Применение во всех четырёх типах категорических суждений (совместное деление по количеству и качеству – логический квадрат) знака импликации продиктовано, прежде всего, традиционным пониманием суждений в духе Аристотеля – именно понятийным смыслом отношения терминов (субъекта суждения и предиката) как рода и вида.

Суждение типа A: Суждение типа E:

«Все (S принадлежат P)». «Ни одно (S (не) принадлежит P)».

Суждение типа I: Суждение типа O:

«Некоторые (S принадлежат P)». «Некоторые (S (не) принадлежат P)».

Подкванторное выражение (выделенное жирным и взятое в скобки) должно в любом случае оставаться равным самому себе по формуле закона тождества

A = A,

независимо от применяемого квантора, либо другой какой-либо операции (в нашем примере – отрицания), внешней по отношению к данному выражению.

Теперь, когда проанализированы и относительно адекватно интерпретированы четыре основных типа категорических суждений, можно убедиться, что в такой интерпретации, без чрезмерного нагромождения математических формул, выполняются все традиционно-логические соотношения. По-видимому, также без лишних дополнительных ограничений и условностей можно теперь интерпретировать всю традиционную силлогистику. Однако в настоящей работе мы этим заниматься не будем, поскольку наша задача – рассмотреть традиционную логику с точки зрения логики мышления.

***

Прежде чем вкратце охарактеризовать те логические формы, которые традиционно именуются умозаключениями, необходимо подчеркнуть очень важный для этого логический фактор, который, почему-то, замалчивается математиками – интерпретаторами силлогистики. Это – так называемая распределённость терминов в суждении.

Термин называется распределённым, когда он мыслится в суждении во всём своём объёме, т.е. когда его объём либо полностью включён в объём другого термина, либо полностью исключён из него. С точки зрения гносеологии, распределённость термина показывает полноту знания о предмете мысли. В разных типах суждений (в зависимости от качества и количества – в логическом квадрате) распределённость как субъекта, так и предиката легко вычисляется. При этом устанавливается как аподиктическая, так и проблематическая распределённость.

А именно, субъект суждения с необходимостью распределён в общих суждениях, тогда как предикат с необходимостью распределён в отрицательных суждениях. Это отнюдь не означает, что данные термины не могут оказаться распределёнными в других типах суждений – это вполне возможно, но неопределимо чисто логическими (формальными) средствами, так как для этого придётся выйти за рамки логики и вникнуть в содержание суждения.

Уже при осуществлении операции непосредственного умозаключения приходится считаться с фактором распределённости терминов. Так, к примеру, из посылки

«Все розы суть цветы»

можно вывести заключение

«Некоторые цветы суть розы».

Данное обращение суждения мы вынуждены производить только с ограничением количества (меняется квантор), поскольку предикат исходного общего суждения не имеет аподиктической распределённости. Другими словами, исходная посылка задаёт нам изначальное условие неполного знания о цветах – мы знаем достоверно только о некоторых из них, которые являются розами.

Более того, при обращении полученного частного суждения мы не вправе расширить объём понятия «розы», так как в этом суждении оно играет роль аподиктически нераспределенного предиката. В результате получаем:

«Некоторые розы суть цветы».

Разумеется, все мы изучали в школе ботанику и знаем «правильный ответ». Но этот «ответ» не следует традиционно-логически из данной частноутвердительной посылки. С точки зрения гносеологии, это означает, что традиционно-логическое умозаключение отнюдь не даёт принципиально нового знания. Оно лишь выявляет (анализирует) логически инвариантные (в функционально-истинностном смысле) отношения между посылкой (посылками – в опосредованном умозаключении) и заключением. (Поэтому, кстати, «заранее» построенная графическая модель отношений объёмов понятий «цветы» и «розы» ничего нам не даст).

Подкрепим этот наш вывод примером из силлогистики. Для простоты возьмём первый модус первой фигуры:

Все люди суть смертны

Все греки суть люди

Все греки суть смертны

По правилам силлогизма, средний термин (здесь – «люди») должен быть распределён хотя бы в одной из посылок. Иначе он не выполнит своей роли – связующего звена обеих посылок. Если, к примеру, оказалось бы, что не все люди смертны (а только некоторые из них), то из второй посылки было бы не ясно, к какой именно части класса людей следует отнести греков – смертной или несмертной.

Другое правило силлогизма гласит, что термин, нераспределённый ни в одной из посылок, не может быть распределён в заключении. Смысл этого правила понятен уже из примера непосредственного умозаключения.

Обычно подобные мысли высказывают в форме энтимем:

«Греки смертны, как и все люди».

Здесь термин «греки» уже имплицитно содержится в термине «люди», а последний – в термине «смертны». Разворачивая энтимему в «канонический» силлогизм, мы лишь уточняем отношения между терминами, но никакого принципиально нового знания не получаем. «Быть смертным» – это один из признаков содержания как понятия «люди», так и понятия «греки», а «быть людьми» – это один из признаков содержания понятия «греки». Без этих признаков данные понятия вообще не мыслятся.

Таким образом, дедукция – это наилучший (методически) способ демонстрации и логического анализа добытых ранее знаний, но не метод собственно добывания знаний (в чём, по-видимому, были глубоко правы английские философы XVII века). А для ученика дедукция – это наилучший (методически) способ усвоения знаний, достигнутых человечеством в ходе цивилизационного развития.

Дедукция – единственный способ доказательства достоверности какого-либо утверждения (но только тогда, когда относительно достоверности общего основания менее общего утверждения мы, как принято говорить, «пришли к соглашению»). Дело в том, что именно в дедукции так называемые законы и принципы логики выступают в своей самоочевидности, поскольку «совершенно ясно, что все «чисто логические» законы истинны «a priori». Они обосновываются и оправдываются не через индукцию, а через аподиктическую очевидность!» [28](10, стр. 220).

В своих «Логических исследованиях» Гуссерль впервые открыто заявил, что «идеальность истины образует её объективность». [29](10, стр. 308). Объективная идеальность – это есть идеальность, независимая от содержания действительного мышления как субъективной реальности. Чтобы представить себе такой феномен, достаточно непредвзято взглянуть на законы и принципы логики хотя бы даже с позиции их традиционного понимания как законов и принципов «правильного мышления» с точки зрения оценки при их посредстве реального человеческого мышления. «Мы измеряем эмпирическое мышление рациональным и констатируем, что первое в некотором объёме фактически протекает так, как будто оно ясно руководилось идеальными принципами». [30](10, стр. 319).

Гуссерль ясно говорит об основополагающих законах традиционной логики – законе тождества, законе противоречия и законе исключённого третьего, – а также о правилах построения так называемых правильных модусов (сводимых, как учил Аристотель, к самоочевидным модусам первой фигуры), которые в совокупности определяют ещё один основополагающий закон традиционной логики – закон достаточного основания. К примеру, закон противоречия безразличен к содержанию мышления, поскольку отнюдь не запрещает мыслить противоречие, но всего лишь предупреждает, что из двух противоречащих суждений только одно может быть истинным. И это объективно.

В нашем «учебном» примере признак смертности всех людей есть достаточное основание для признака смертности греков именно потому, что объём понятия «греки» принадлежит объёму понятия «люди». Такая самоочевидная правильность модуса совершенно не зависит от содержательной наполненности данной формы. Стало быть, логическая форма, будучи идеальной, тем не менее, объективна и в таком объективном качестве есть нормативный критерий истинности (достоверности) заключения силлогизма, но опять же при нашем общем «соглашении» об истинности посылок.

Таким образом, традиционную логику не интересует процесс получения истинных знаний (то есть процесс действительного познающего мышления). Она есть философская дисциплина, дающая некий критерий возможной истинности отдельных суждений (вновь полученных знаний), на основании сопоставления данных суждений с другими суждениями, которые заведомо признаются истинными.

Это, кстати, означает, что не истинное тоже может быть логичным. Однако намного сложнее обстоит дело, когда вновь полученное знание при сопоставление с уже имеющимся даёт неправильный модус (нарушаются законы логики), но при этом само продолжает оставаться истинным. Признание вследствие этого неистинными устоявшихся положений (парадигм) – процедура весьма болезненная, долгая и сложная. Более подробно это будет рассмотрено в дальнейшем.

----------

Четвёртое добавление в электронную версию

Традиционная логика рассматривает истинность либо ложность суждения с точки зрения того, соответствует ли предикат суждения тому свойству, которым в действительности обладает (не обладает) предмет, обозначаемый субъектом суждения.

Говоря об «ущербности» традиционной логики, некоторые математики приводят в качестве примера бессмысленное суждение с пустым по объёму субъектом суждения, которому нельзя приписать никакого предикативного свойства:

«Первый король США носил бороду».

Но это как раз тот пример, который лишний раз доказывает необходимость рассмотрения понятия с точки зрения его истинности. Сам факт существования (свойство экзистенциальности) «первого короля США» является одним из признаков содержания данного понятия субъекта (это, как было сказано выше, характерно для любого категорического суждения). И его нельзя рассматривать отдельно от другого признака содержания этого же понятия – указания на мифологичность (сказочность, художественный вымысел и т.д.) персонажа, обозначаемого данным именем.

В случае ложности обоих признаков данное суждение признаётся ни истинным, ни ложным – а только бессмысленным. Такое суждение действительно не может находиться в качестве посылки даже в правильном модусе умозаключения.

Но дело в том, что, как будет показано в дальнейшем, подавляющее большинство наших мыслей находятся в проблематической модальности, т.е. могут в ходе сопоставления с объективной реальностью оказаться ложными или бессмысленными ассерторическими суждениями. Тем не менее, мы много раз в день (не отдавая себе в этом отчёта) проводим с ними самые разнообразные логические операции (эти операции будут описаны в дальнейшем).

Всё это требует своего исследования. В частности, в этой связи, наверное, можно говорить о предпосылке не только вопроса, но также суждения и, вероятно, других форм высказывания мысли.

----------

Пятое добавление в электронную версию

Вопрос о положительных и отрицательных понятиях встаёт только тогда, когда нам приходится выполнять операцию превращения понятий. Во всех других случаях этот вопрос даже не ставится, поскольку не имеет никакой значимости. Но даже для операции превращения понятий обозначение данного понятия как положительного либо отрицательного имеет смысл лишь в соотношении – до и после операции превращения. Т.е. если до операции превращения мы, к примеру, условно назовём понятие предиката «положительным», то после операции превращения оно получает дополнительное отрицание и становится «отрицательным»:

____Все S суть P____

Ни одно S не есть не-P

Когда-то Кант попытался ввести в логику так называемое «бесконечное суждение», подкрепляя его примером:

«Лошадь не есть верблюд».

Это новшество в логической теории не прижилось. Тем не менее, пример Канта великолепен – он ярчайшим образом иллюстрирует, что в содержании любого понятия присутствует хотя бы один отрицательный признак. На самом деле отрицательных признаков в содержании каждого понятия бесконечно много:

- лошадь не есть верблюд;

- лошадь не есть тигр;

- лошадь не есть заяц;

- лошадь не есть волк и т.д.

Следовательно, сам факт наличия отрицательных признаков в содержании понятии не может служить критерием отнесения данного понятия к положительным либо отрицательным, ибо в таком случае абсолютно все понятия следует признать отрицательными.

----------

Шестое добавление в электронную версию

Имели место попытки «доказать» основополагающие законы традиционные логики, приравняв их к обычным тавтологиям (общезначимым выражениям). Однако все такие попытки – не что иное, как предвосхищения основания. В частности, для того чтобы доказать формально-логическую тавтологичность формулы, выражающую закон тождества, производили некоторые преобразования, в том числе и по известному правилу подстановки. Между тем, сама подстановка уже предполагает, что то, что берётся для подстановки из одной формулы, и то, что подставлено в другую формулу, – одно и то же. Таким образом, формула А=А должна применяться в собственном доказательстве для того, чтобы быть «доказанной».

Если обозначить неопределённое (по количеству) утвердительное категорическое суждение как P(x), то логический квадрат примет следующий вид.

Суждение типа A: Суждение типа E:

xP(x) x

Суждение типа I: Суждение типа O:

xP(x) x

Во всех четырёх случаях P(x)=P(x). Это и есть закон тождества. Далее можно развернуть внутреннюю структуру суждения: P(x)=(S(x)P(x)). Полученное в правой части равенства развёрнутое выражение (в скобках) нужно подставлять вместо краткого выражения в левой части в углы логического квадрата без изменения как подкванторное, применяя, где необходимо, знак отрицания.

Математики почему-то над этим не задумываются – они привычно меняют в частных суждениях знак импликации на знак конъюнкции, чем и нарушают закон тождества.

----------

Мышление и сознание

Когда мы обладаем каким-то знанием, то мы знаем о том, что мы обладаем этим знанием. Откуда же мы знаем о том, что мы что-то знаем? Более того: приобретение знания о своём знании есть также процесс познания, но не объективной, а субъективной реальности (рефлексия). И далее: приобретение знания о процессе познания своей субъективной реальности, то есть познание объективной идеальности или, другими словами, «познание и правомерное утверждение истины предполагает сознание её очевидности». [31](10, стр. 302).

Известен заочный спор Гегеля с Кантом по поводу понимания и правильного истолкования упомянутого выше знаменитого афоризма Декарта:

«Мыслю, следовательно, существую».

Сам Декарт считал это положение основополагающим в своей рационально построенной философской системе.

Кант же (в «Критике чистого разума») увидел в таком толковании формулы Декарта прямо-таки школярскую логическую ошибку. А именно, Декарт не заметил, что в его формуле скрыта энтимема, то есть свёрнутый силлогизм:

Всё мыслящее существует.

Я мыслю.

Я существую.

Отсюда явственно видно, что подлинным основанием является большая посылка, в то время как субъект «Я-мыслящее» как вид принадлежит роду «Всё-мыслящее». Поэтому данная дедуктивная логическая система не может исходить из основания Я, то есть в сущности не является рациональной.

В ответ на это Гегель (в малой «Науке логики») заметил, что в формуле Декарта на самом деле отсутствует средний термин, поэтому данная формула вообще не может считаться умозаключением. Наличие же слова «следовательно» само по себе (без среднего термина) ни о чём не говорит. Таким, образом, начало Декарта, – говорит Гегель, – не умозаключение, а непосредственное видение.

По-видимому, правы оба – каждый в своей части. Афоризм Декарта действительно представляет собой энтимему, которая разворачивается в силлогизм, имеющий средний термин «мыслящее». Однако меньшая посылка «Я мыслю» представляет собой словесное выражение феномена непосредственного внутреннего видения.

Этот сугубо человеческий феномен (хотя его зачатки имеются и у высших животных) превращает всю мою субъективную реальность в нечто родственное объективной реальности, находящейся вне и независимо от моего Я, поскольку и субъективная (непосредственно), и объективная (опосредованно через субъективную) реальности теперь почти одинаково противостоят моему Я в качестве его не-Я, то есть в качестве объекта вне моего Я-как-такогого (Я-для-себя). Таким образом, моё Я полностью теряет свою телесность (и даже последнюю видимость какой-либо предметности), являя нам эффект чистого самоощущения как такового – ощущения высшего уровня. Об этом изящно высказался молодой Витгенштейн:

«Философское «Я» – это не человек, не человеческое тело или человеческая душа, с которой имеет дело психология, но метафизический субъект, граница – а не часть – мира». [32](5, стр.57).

Именно моё Я ощущает мои ощущения, мои восприятия и представления, моё мышление, мои переживания, мои чувства, мои эмоции. Именно поэтому я знаю, что я ощущаю, о чём мыслю, что чувствую и переживаю, в каком пребываю настроении. И именно эта способность человека непосредственно ощущать свою субъективную реальность как нечто объективно противостоящее его Я, даёт ему власть над собственной психикой. Человек может произвольно направлять ход своих мыслей и даже переживаний, скрывать (либо, наоборот, имитировать) свои чувства, сдерживать (либо, наоборот, инсценировать) эмоции, подавлять условные рефлексы и даже инстинкты, противостоять раздражимости и т.д. (кстати, некоторые высшие животные также умеют искусно притворяться).

«Сверхпсихический характер сознания и позволяет последнему управлять психическими силами и функциями». [33](32, стр. 21). Стало быть, «сущность или закон, по которому функционирует сознательное, в принципе отличается от закона психического». [34](32, стр. 21).

Как известно, психика (в переводе с греческого – душа) есть и у высших животных. Поэтому им, как и человеку, присущи ощущения, восприятия, представления, память, мышление, непроизвольное внимание, эмоции (возможно, и собственно чувства), а также целеустремлённость ради удовлетворения потребностей и другие реакции на основе раздражимости, инстинктов и рефлексов.

Человек, обладая сознанием, оказывается способным не только к целеустремлённости, но также и к целеполаганию (дух правит душой). Для этого, кроме потребностей и инстинктов с рефлексами, у него теперь есть мотив, воля, произвольное внимание (включая внутреннее – сосредоточение на собственных мыслях) и, как следствие, произвольное действие.

Маркс подчёркивал, что «самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил её в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении работника, т.е. идеально. Работник отличается от пчелы не только тем, что изменяет форму того, что дано природой: в том, что дано природой, он осуществляет в то же время и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю». [35](21, стр. 198).

Умственный труд человека аналогичен физическому (духовное производство аналогично материальному). Так, оригинально описал процесс опредмечивания Витгенштейн в своих «Философских исследованиях»:

«Что происходит, когда мы стараемся, например, при написании письма найти правильное выражение для наших мыслей? – Данный способ выражения уподобляет такой процесс переводу или описанию: мысли уже наличествуют (возможно, уже заранее даны) и мы просто ищем их выражение». [36](5, стр. 191).

В обоих случаях первичным оказывается идеальное, которое затем воплощается в материальном как вторичном – либо в виде материального продукта, либо в виде опредмеченной информации. Так что результат любой человеческой деятельности – это не что иное, как материализация духа.

И животным, и человеку свойственно опережающее отражение, формирующееся на основании прошлого опыта. В этом участвует не один лишь головной мозг, а все системы организма: происходит так называемый афферентный синтез информации, в результате чего определяется цель будущих конкретных действия, способ её достижения (то есть сама последовательность этих действий) и прогнозируется возможный результат – реализация определённой (у человека, кроме того, – поставленной) цели. Вся эта многосложная модель «настраивания» организма на достижение цели есть так называемый акцептор действия (об участии двигательных компонентов уже на этапе восприятия – см. выше).

У человека же любое действие под контролем сознания происходит в принципе точно так же. Обратимся в качестве примера к речи – опредмечиванию мысли в звуковую информацию.

«Анализ её структуры (с позиций нейрофизиологии) показывает весьма любопытные вещи. Решение сказать какую-либо фразу или высказать суждение складывается абсолютно так же, как и всякое другое решение, то есть после стадии афферентного синтеза. При этом решение что-то высказать формирует акцептор действия со всеми признаками будущей фразы.

Следовательно, здесь нет, как обычно представляют, каждого слова в отдельности. Акцептор действия формируется на каждую фразу с последовательным расположением слов, на целую смысловую систему. Последующее произнесение слов фразы с поэтапным контролем исключает возможность ошибки в выражении целой мысли, сформированной в стадии «решения». Никакой другой возможности произнести длинную фразу без смещения слов или даже, наоборот, с вариацией их расположения, но без потери смысла, нельзя представить себе, если не учитывать существования акцептора действия.

Это становится особенно явным, когда слово, произносимое первым, имеет смысл, находящийся в прямой зависимости от слова, произносимого позднее». [37](13, стр. 72).

Однако нередко мы «оговариваемся» – вероятно, потому, что не всегда даже речь проходит под контролем сознания. Многие речевые обороты превращаются в двигательные стереотипы, осуществляемые рефлекторно – с заранее «заготовленным» акцептором действия.

«Интроспективно вполне достоверно, что сознание не есть некий непрерывный субъективный поток или состояние, оно дискретно. Сознание то возникает, то исчезает» [38](32, стр. 37).

Много в нашей философской литературе написано о том, что сознание есть высшая степень отражения действительности. А также о том, что сознание идеально (в отличие от материального бытия). В первом случае мы имеем банальность. Во втором случае путают собственно феномен сознания с так называемым содержанием сознания как частью общественного сознания (см. об этом выше).

«В нашей философской традиции регулирующей роли сознательного вообще не уделяется достаточного внимания, на передний план выдвигается то, что сознание есть субъективный образ объективного мира. Хотя именно здесь сознание совершенно ни при чём. Субъективный образ мира имеется у животного, и человек получает этот образ на психическом бессознательном уровне (до 90% сенсорной информации идёт «мимо сознания» непосредственно на бессознательный уровень). Тайна сознательного именно в способе регуляции наличных психических образов, в структуре обработки получаемой информации». [39](32, стр. 78).

Некогда бытовало ещё одно сверхоригинальное мнение (его сторонники, возможно, найдутся и в наши дни), согласно которому мышление – это форма активности сознания. Как это следует понимать? Во-первых, вероятно, имеется в виду, что сознание может быть активно, а может быть и неактивно (пассивно?). Во-вторых, здесь содержится намёк на то, что мышление – это только одна из форм активности сознания. Следовательно, активность сознания (что это такое само по себе?) может проявляться и в других каких-то формах. Во всяком случае, в настоящей работе данная «версия», вследствие её откровенной абсурдности, не рассматривается.

Можно предположить, что сознание, как информационный феномен, подлежит измерению по нескольким параметрам. К примеру, «поле умозрения» – характеризует способность конкретного индивидуума удерживать под контролем сознания одновременно несколько умственных операций; «острота умозрения» – способность вникать в мельчайшие нюансы умственного действия; «быстрота умозрения»; «длительность умозрения» и т.д.

Подобно тому, как перебор возможных представлений, поступающих из памяти, необходим для опережающего узнавания на основании прошлого опыта в процессе формирования адекватного восприятия, так и поток переживаний обеспечивает постоянную готовность мозга к быстрому включению сознания с целью формирования адекватного ответа на возможный ситуационный вызов. Этот внутренний «поисковик» также осуществляет перебор теперь уже осмысленных ассоциаций, поступающих из памяти, обеспечивая опережающий ответ, также на основании прошлого опыта.

Зачастую мы ловим себя на том, что знаем о чём-то, но не можем вспомнить, как это называется – наш «поисковик» запаздывает. Но потом мы вспоминаем это... в самый неподходящий момент. Более того, сознательная воля задаёт программу внутреннего поиска нужного решения, в то время как остальные операции нашего мышления могут проходить бессознательно. Затем наступает озарение (известно, что Менделееву его периодическая таблица химических элементов приснилась во сне). И тогда говорят об интуиции.

По-видимому, сильное влияние на наш «поисковик» оказывает симпатическая и парасимпатическая нервная система, так как замечено, что переживаемые в нашей субъективной реальности ассоциации зависят не столько от действительной ситуации в объективной реальности, сколько от переживаемых нами в настоящий момент эмоций (от нашего настроения). Более того, наши возможные реакции на одну и ту же ситуацию зависят от многих внутренних условий, а не только от настроения (об этом – в дальнейшем). Таким образом, человек представляет собой синергетическую систему.

Зачастую сознание, включившееся не в нужный момент и не в нужном месте, оказывается помехой в наших действиях. Так, если мы приобрели прочный навык в каком-то сравнительно простом деле и делаем это автоматически, не задумываясь (например, научились сбегать с лестничного марша прыжками через три ступеньки), то некстати включившееся сознание приводит к интерференции этого автоматического навыка и другого навыка – навыка контролировать свои действия при помощи сознания (в нашем примере этот контроль оказывается более инерционным и всегда запаздывает, что заставляет нас снижать скорость сбегания по лестнице – а это делает практически невозможными прыжки через три ступеньки).

Вернёмся ещё раз к проблеме искусственного интеллекта. Интеллект – это ум, то есть способность совершать произвольные (!) умственные действия.

Нынешний так называемый искусственный «интеллект» (в разнообразных технических воплощениях) не соответствует данному определению. Автоматические (главным образом, электронные) устройства работают по программам, изначально составленным человеком. Абсолютно все эти программы, независимо от их назначения и сложности, носят дедуктивный характер, то есть имплицитно содержат в себе все возможные ответы на предварительно спрогнозированные вызовы (плюс побочные эффекты). Таким образом, практически любой не спрогнозированный вызов не находит адекватного ответа устройства, поскольку машина не может сама себя программировать. Машина не умеет думать, поскольку не обладает логикой человеческого мышления. Машина не способна на произвольное действие посредством целеполагания. Необходимым условием для этого служит способность к познанию, сопровождающемуся рефлексией. Машина же не способна познавать – она лишь сравнивает поступающую информацию с программно заложенной в неё искусственной «рефлексией-на-возможный-вызов».

Человек же сам формирует в своей голове дедуктивную логическую систему (программу действий) уже в процессе восприятия (синтеза информации). Главный вопрос: как это происходит?

----------

Седьмое добавление в электронную версию

Говоря об интеллекте как информационной деятельности, необходимо учесть громадную разность объёмов осознаваемой и неосознаваемой информации: в каждый данный момент времени моя субъективная реальность, «ясно и отчётливо» (как говорил Декарт) осознаваемая мной в данный момент, «весит» намного меньше всего объёма информации, приобретённой моей психикой. В этих условиях только био-физиологический механизм постоянно действующего опережающего отражения оказывается способным обеспечить бесперебойную работу сознания.

Моя гипотеза заключается в следующем. Поскольку у человека – два уровня (контура) внутренних информационных потоков (психический и над-психический), то и обеспечивающих их механизмов опережающего отражения тоже два. По аналогии с поисковыми системами сети Интернет я также называю их «поисковиками».

На психическом уровне «поисковик» даёт нам перебор вариантов представлений до полного соответствия образу восприятия. На над-психическом уровне («на свету» – см. сочинение Д.И. Дубровского, указанное в первом добавлении в электронную версию) «поисковик» даёт нам поток переживаний в зависимости от поставленной цели, «нахлынувших» чувств и эмоционального состояния (которое, в свою очередь, само является элементом системы опережающего отражения). Результат же работы этого «поисковика» «в темноте» является нам в виде интуиции или озарения.

Нейрофизиологическим коррелятом работы обоих «поисковиков» можно допустить кратко описанные Д.И. Дубровским в указанной работе циркуляционные мозговые структуры.

Остаётся лишь заметить, что термин «информационный поток» применительно к человеческому мышлению следует понимать весьма условно. На самом деле речь идёт о динамических процессах (логика их описана в дальнейшем) в системах двойственных информационных сетей, которые (сети) выступают коррелятами объёмов и содержаний понятий.

Что касается термина «информационная деятельность», то, в отличие от обычного информационного обмена (свойственного также и животным), это – целеполагающая волевая деятельность, руководимая сознанием, по преобразованию собственной субъективной реальности в соответствии с результатами информационного обмена и мотивами общественной предметно-преобразующей деятельности (см. также об этом в цитируемом сочинении А.Н. Арлычева). Логика информационной деятельности как взаимодействия Я и не-Я описана в следующей главе.

В начало

---

[1] Философский словарь. Москва, Политиздат, 1987.

[2] Д.И. Дубровский. Проблема идеального. Москва, «Мысль», 1983.

[3] Д.И. Дубровский. Проблема идеального. Москва, «Мысль», 1983.

[4] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[5] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[6] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[7] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[8] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[9] С.С. Гусев, Г.Л. Тульчинский. Проблема понимания в философии. Москва, Политиздат, 1985.

[10] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[11] А.Р. Лурия. Основы нейропсихологии. Издательство Московского университета, 1973.

[12] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[13] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[14] Аристотель. Сочинения, том 1. Москва, «Мысль», 1976.

[15] Аристотель. Сочинения, том 1. Москва, «Мысль», 1976.

[16] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[17] Гегель. Энциклопедия философских наук. Том 1. Москва, «Мысль», 1978.

[18] Эдмунд Гуссерль. Философия как строгая наука. Новочеркасск, Агентство САГУНА, 1994.

[19] Ю.А. Петров. Методологические вопросы анализа научного знания. Москва, «Высшая школ», 1977.

[20] Юм Давид. Сочинения в двух томах. Том 1. Москва, «Мысль», 1996.

[21] Гегель. Энциклопедия философских наук. Том 1. Москва, «Мысль», 1978.

[22] Фридрих Энгельс. Диалектика природы. Москва, Политиздат, 1975.

[23] В.А. Бочаров. Аристотель и традиционная логика. Анализ силлогистических теорий. Издательство Московского университета, 1984.

[24] В.А. Бочаров. Аристотель и традиционная логика. Анализ силлогистических теорий. Издательство Московского университета, 1984.

[25] В.А. Бочаров. Аристотель и традиционная логика. Анализ силлогистических теорий. Издательство Московского университета, 1984.

[26] В.С. Библер. Мышление как творчество. Москва, Политиздат, 1975.

[27] Декарт Рене. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках. Том 1. Москва, «Мысль».

[28] Эдмунд Гуссерль. Философия как строгая наука. Новочеркасск, Агентство САГУНА, 1994.

[29] Эдмунд Гуссерль. Философия как строгая наука. Новочеркасск, Агентство САГУНА, 1994.

[30] Эдмунд Гуссерль. Философия как строгая наука. Новочеркасск, Агентство САГУНА, 1994.

[31] Эдмунд Гуссерль. Философия как строгая наука. Новочеркасск, Агентство САГУНА, 1994.

[32] Людвиг Витгенштейн. Философские работы. Часть 1. Москва, «Гнозис», 1994.

[33] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[34] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[35] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Том XVII. Партиздат ЦК ВКП(б), 1937.

[36] Людвиг Витгенштейн. Философские работы. Часть 1. Москва, «Гнозис», 1994.

[37] А. Драбкин. ЭВМ и живой организм. Москва, «Знание», 1975.

[38] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.

[39] С.Е. Ячин. Феноменология сознательной жизни. Владивосток, Дальнаука, 1992.