Главная страница сайта

 

Карта сайта

 

Библиотека сайта

Владимир Шкунденков «Одиночество и  пепел (нелинейность  времени)»

Часть 1

(главы I, II и III)

Часть 2 (глава IV)

Часть 3

(глава V)

Часть 4

(глава VI)

Часть 5

(глава VII)

Часть 6

(глава VIII)

Часть 7

(глава IX)

Часть 8

(глава X)

Часть 9

(Приложения)

Часть седьмая)

 

 

«НО  ОТКУДА  ЗВЕЗДЫ?..»

 

ПЕРВАЯ  СОВЕТСКАЯ

 

     «Сейчас, когда пишутся эти строки, на улице, за окном, зима. Декабрь. И когда еще будут весна?..

      Солнце в декабре появляется редко, но в эти редкие дни небо бывает удивительно голубым, и по нему – стремительные – не­сутся белые облака.

      Кто я и что я? Во всем ли я прав? Этого я до конца не знаю.

      Но когда я вижу это низкое солнце или же голубое небо, то       я знаю, что так же прямо могу смотреть и в   д р у г и е   глаза…»

*     *     *

      Эти слова были написаны в декабре 1973 года, через шесть месяцев после того, как мной была запущена в эксплуата­цию моя первая – она же первая отечественная – сканирующая система АЭЛТ-1. Тот декабрь мог стать в моей жизни последним: в фев­рале тем, кто сыграет в моей жизни «космического одиночки» самую большую роль – профессором Михаилом Григо­рь­евичем Мещеряковым, – я был назначен «сталинским методом» ответ­ствен­ным за создание про­граммного обеспечения для сканера АЭЛТ-1, над чем в течение пяти лет безуспешно работали две группы программистов-про­фес­сионалов. И был дан крайний срок – ноябрь. Кому был дан? Спе­ци­алисту по электронике и оптико-механике. С предупреждением: в случае неудачи – перевод из научных работников в инженеры. Конкретно – на обслуживание магнитофонов на вычислительных машинах (ремонт пылесосов).

      И это при том, что в это время после успешной поездки              в ЦЕРН я уже получил право работать (единственный в СССР) на запрещенной для поставок в СССР элементной базе и строил свой второй сканер – АЭЛТ-2/160, кото­ро­му предстояло стать лучшим в мире. Было от чего расстроиться…

      Тогда я еще не знал, что все это – смешно. И решил уйти из жизни. Но отложил – до этого самого декабря, чтобы пройтись        с саблей по последним месяцам моей жизни. И взялся изу­чать про­граммирование. Оказалось, что это не так уж и сложно, и уже через два месяца все простое на снимках мне подчинилось.

      Но впереди была вторая часть задачи, на этот раз средней сложности, требовавшей в 100 раз больших затрат. А у меня было только полгода. Задача была явно нерешаемая. И тут меня вы­зва­ли на патрбюро и председатель созданной специально по моему «делу» комиссии сообщил, что они сокращают данный мне срок до двух недель. Вот тогда, придя к моему серому дружку-сканеру и обняв его перед нашей смертью, я – воющий от тоски – вдруг увидел: а все уже сделано! А увидел я то, что описал в этой книге выше: простого на снимках было так много, что даже при авто­ма­ти­че­ской обработке только этой части производительность по сравне­нию с ручными методами (с чем шло сравнение) воз­растет сразу в пять раз! И физик получит результаты обра­ботки своего эксперимента не через пять лет, а уже через год.

      Это была победа! Через две недели система АЭЛТ-1 была вве­де­на в эксплуатацию, однако они сочли это невоз­мо­жным, и меня лишили квар­тальной премии, отказали в праве вы­ступить на се­минаре, поста­вили вопрос о понижении в должно­с­ти и за­пре­­ти­ли иметь в моей группе программистов. Но это было уже сме­шно, и через некоторое время с председателем парт­ко­миссии случи­лось что-то странное, после чего от него остался только пепел...

      Странным оказалось еще и то, что я подметил: со мной про­исходят каждые двенадцать лет с момента моего возникновения во Вселенной переломные события. Таким был, в частности, тот 1973-й год. Таким был и 1997-й, когда я опубликовал вопрос:  куда идет развитие Вселенной? – после чего меня отстранили от руководства научными работами (формально, но не по существу). Понятно уже, что «инициаторы» превратились в то же самое… И вот теперь наступает новый срок 12-летнего цикла – в 2009 году.

      Сегодня, 27 декабря 2008 года, у меня состоялся, как это видится, разговор исключительной важности с главным в России специалистом по GRID-технологиям – Владимиром Кореньковым (ОИЯИ, Дубна). Это еще одна «история», связанная с соз­данием Большого адронного коллайдера. GRID-технологии – это сетевое объединение компьютерных мощностей, что позволяет обрабаты­вать «сумасшедшие» потоки информации с коллайдера. Задача  эта тоже, в отличие от несчастного коллайдера, оказалась решена в срок. Коллайдера нет, а GRID- и AIS-технологии есть. А они нужны не только для физиков, оказавшихся на время в роли «ве­се­лой вдовы», но – GRID и AIS совместно – всему человечеству. Также и для России, превращающей стоящее на ее пути в пепел...

 

 

Михаил Григорьевич Мещеряков

Первый раз я увидел Михаила Григорьевича в ноябре 1964 года. Тогда я стал победителем в конкурсе на создание сканера, предназначавшегося для обработки фотоснимков с трековых камер. Тотчас поступило мне, рядо­вому инженеру, предложение: продать мою идею за перевод меня на дол­жность старшего инженера. Иначе, сказали, будут проблемы. Но я только смеялся в лицо этой угрозе. Были, наоборот, другие, счи­тавшие меня «козлом отпущения». По их мнению, задача с созданием сканера,      а затем программного обеспечения для него была нерешаемой. И я, двор­няжка в элитной стае гончих-физиков, был нужен начальству лишь для того, чтобы потом было удобно незаметно «закопать меня в землю». Вот тогда мне и посоветовали обратиться к М.Г., который в это время был в опале – как человек «сталинской эпохи», он в 1956 году был от­стра­нен от директорской должности и по­лучил руко­водство «обычным» научным сектором. «Но это выдаю­щийся чело­век!» – было сказано мне.

За огромным столом, покрытым зеленым сукном, сидел огромный, по­хожий на льва человек. У меня, однако, сразу сложилось ощущение, что его кабинет похож на клетку в зоопарке: так он обрадовался приходу какого-то мальчишки. Выслушал меня. Про предложение о «про­даже» моей идеи я не говорил, речь шла только о сложности реше­ния задачи с применением компьютеров (тогда они назывались ЭВМ) для автомати­че­с­­кого измерения и распознавания изображений. И я услышал от него то, что не говорил мне никто: «Это очень важная, сложная, но и по-на­стоящему интересная научная проблема. Беритесь за нее! И решите ее!»

12 октября 1966 года приказом директора ОИЯИ Н.Н. Бого­любова была создана Лаборатория вычислительной техники и автомати­зации. Ее директором был назначен членкор АН СССР М.Г. Мещеряков.

Это также был «юрьев день» для тех, кто хотел перейти на работу в эту Лабораторию из других подразделений ОИЯИ. Достаточно было подать заранее заявление в запечатанном конверте, который, согласно приказу, можно было вскрыть только в указанный день. Никакие протесты от руководства «терпевших» потери сторон не принимались.

К этому сроку мной уже была построена оптико-электронная установка будущего сканера АЭЛТ-1, которая к тому же была просчитана на надежность с применением теории вероятностей (это были уникальные расчеты), что по меркам аспирантуры в каком-нибудь университете «тянуло» на кандидатскую диссертацию. Но меня как «непослушного» держали на самой низкой инженерной должности, а в сентябре того года даже предложили «сдать» мою разработку другим, специалистам по компьютерам (я им не был). «Так надо для науки!» – было сказано мне. Освоить устройство компью­тера трудностей не представляло (и по моим идеям позже даже переделают ЭВМ БЭСМ-4 из вы­чи­с­ли­тельной      в упра­в­ляющую), но с начальством, как известно, не спо­рят. И именно      в это время мне предложили написать то самое заявление на имя М.Г. (что шло от него). Я так и сделал. И тут начались проблемы.

«Пусть он уходит, но его разработка останется у нас. К тому же мы уже наметили передачу ее в руки специалистов по компьютерам!» – заявили со стороны Лаборатории, откуда я уходил. Их довод был, по их мне­нию, и его было нелегко оспаривать, верным: мы должны прежде всего ду­мать о науке. Это был стиль эпохи, в которой считалось, что «неза­ме­ни­мых у нас нет». Так или иначе, но Советский Союз тогда рванул вперед.

 «Что будем делать? – спросил меня Михаил Григорьевич, прошед­ший ту же «школу». – от Вас требуют сдать документацию на устройство,        а также передать опыт. Срок – один месяц». Бороться против этого он не соглашался: приказ был подписан административным директором.

Но мое теперь уже бывшее начальство, так хорошо усвоившее законы социалистической морали, забыло про одно – «стахановское движение». Я предложил не передавать «им» ничего, а вместо этого воспроизвести за три месяца все то, что было создано мной за полтора года. При этом на новом уровне, с учетом опыта недочетов. Единствен­ное – надо было положиться на случай в том, что они «протянут» один месяц до трех. М.Г. согласился и отдал в мое распоряжение все произ­вод­ственные мощ­ности Лаборатории. Что из того запомнилось? Ночь, луна, в ме­шке из-под картошки за спиной я тащу схемы из одного здания в другое. Однажды нервы не вы­­дер­жали и температура у меня скакнула до 39 гра­дусов: в тот день должно было, но не состоялось заседание комиссии.    В январе 1967 года, предъявив улучшенный сканер, мы победили.

Тогда возникло «дело об объективе». Но об этом – в самом конце книги.  

1974 год. Михаил Григорьевич вызывает меня в свой кабинет и говорит, что завтра на защите сразу, минуя кандидатскую, докторской диссерта­ции одного сотруд­ника я должен выступить в его поддержку. Я с ним не со­гласен: в моей оценке диссертация «не тянет». «А я требую!» – го­ворит М.Г. В день защиты я сажусь на электричку и уезжаю в Москву.

От М.Г. ничего не последовало. Но когда однажды я попробовал дать ему характеристику работ «несостоявшегося доктора», он грубо оборвал меня: «Если еще когда-нибудь, Владимир Николаевич, Вы позволите себе говорить про не ваши разработки, я Вас больше на порог не пущу!»

Тогда же он сказал, что я должен «остановиться в науке лет на пять. Дайте продвинуться и другим!» Но такое было только тогда и один раз.

1975 год. На сканирующей системе АЭЛТ-1 обработаны фотоснимки от четырех экспериментов, выполненных на синхроциклотроне. Создается в Москве система АЭЛТ-1/ЦАГИ. Задышала и система АЭЛТ-2/160 на линии с пе­ре­делан­ной нами в упра­в­ля­ю­щую ЭВМ БЭСМ-4. Но для обес­печения высокого качества решения задачи, для которой она создавалась – обрабо­тки достаточно сложных снимков с пятиметрового Маг­нитного ис­кро­вого спектрометра, установленного на ускорителе в Институте физи­­ки высоких энергий в Протвино, надо было под­ключить весь ком­плекс к значительно более мощной вычис­ли­тельной машине.

Для этого надо было управляющую ЭВМ БЭСМ-4 соединить линией связи с одной из двух имевшихся у нас в Лаборатории мощных машин – отечественной БЭСМ-6 или американской СDC-6200. Вторая была по ряду причин предпочтительнее, но она считалась «элитной», и вопрос         о «выходе» на нее мог встретить сопротивление со стороны «научной обще­­ственности». Не учитывать это было нельзя, и я колебался.

Идет очередное заседание Научно-технического совета. В его повестке не было вопроса о ходе работ по созданию системы АЭЛТ-2/160. Вдруг Михаил Григорьевич берет слово и говорит, что нам надо решить во­прос: с какой большой вычислительной машиной будет работать наша сис­тема? И вызывает меня на трибуну. У меня, пока иду, времени мень­ше минуты. Сгораю от напряжения. Выхожу и говорю: СDC-6200.

Вношу предложение: подключить БЭСМ-4 к СDC-6200, имитируя ра­бо­ту магнитофона, что исключает вмешательство в нутро «американки». Решение элегантное. Проверили его в режиме имитации. Все работает. Однако «об­щественность» все равно не согласна. В зале заседания НТС стоит хохот. Эти лица! По предложению М.Г. создали комис­сию для изу­чения во­проса. Тогда мы за одну ночь, расставив часовых, про­би­ли бетон­ные перекрытия трехэтажного зда­ния, протя­нули кабель между БЭСМ-4 и CDC-6200 и стали реально работать в течение несколь­ких дней. Никто ни­че­го даже не заметил. Комиссия в эти дни не работала.

«А почему не работала?» – М.Г. задал вопрос «общественности». «Так Вы ж не назначили председателя комиссии!» – парировали оп­по­не­н­­ты. На том и порешили: М.Г. неправ. А нам досталась линия с CDC-6200.

Свобода. Из-за этого слова автор шел на жертвы, подчас риско­ван­ные. Так, в 1985 году ради возможности проводить половину времени не         в Дубне, а в Москве, что позволяло вести договорные работы с двумя крупными организациями-заказчиками и получать за это сначала в 10,      а затем в 50 раз больше средств на научные разработки, чем мне давали в ОИЯИ, а также иметь личное время, я согласился отдать свою ска­нирую­щую систему АЭЛТ-2/160 в не­кий отдел, началь­ник которого (становясь моим начальником) гарантировал эту свободу. Был написан от руки договор на листе бумаги, который был демонстрати­вно разор­ван передо мной, когда мой переход в отдел утвердили М.Г. Мещеря­ков как директор нашей Лабо­ра­тории, а затем – в дирекции ОИЯИ. И было сказано: «Мои принципы простые: ты началь­ник – я дурак, я начальник – ты дурак». И добавлено, что я влип, ибо М.Г. еще ни разу не отменил ни одной своей под­писи. Поэтому не отменит и эту.

СОДЕРЖАНИЕ

 

 I. Предисловие. Посвящение

II. Один против бездны

 (Русское космическое одиночество)

 Справка об авторе

III. TIME COMPRESSION:

 Русско-английский эксперимент в ЦЕРН

 (Поддержка создания Большого адронного коллайдера –

 применение трансцендентного метода «сжатия времени»)

 Не делать ничего, что можно не делать

 Смысл жизни лежит вне жизни

 Не верить ни единому слову

 Post Scriptum. Из статьи автора «Нелинейность времени»

 («Россия – это прекрасная женщина…»)

 Литература

 (Куда идет развитие Вселенной? [6])

IV. Параллельный мир

 (Научные исследования)

 Искусственный интеллект – стыд за все человечество

 Синергия. И «пусть эти “греки” пое…тся»

 Числовые характеристики красоты

 Изображения параллельного мира

 Мы живем в разных мирах

 Мост через Горетовку

 Наука – это лес с кривыми дорожками

 Обет молчания и золотая медаль

 Студенческие годы

 Профессор М.Г. Мещеряков

 Дух победы на Куликовом поле

 Православная Святая Троица. Москва

 Русское староправославие. Сергий Радонежский

 Женева. «Vivat Russia

 «Где в лесных озерах тихо светят

 «Какая странная судьба…». Николас Кульберг и другие

 Служение неземному. Атаковать

 График связи времени и красоты

V. Чудным звоном гремит колокольчик

 (Сказка о Медведе, пробравшемся к науке)

 «У Козла уже есть рояль, а я все – о звездах …»

VI. Мистика побед русского оружия

 во Второй мировой войне

 Мистика русской победы в Курской битве (1943)

 Приложение: Сражение под Прохоровкой (Курская битва) глазами немецкого аса-танкиста

 Post Scriptum. Германия и Россия.

 Устремление к космосу и управление временем во Вселенной

 Дополнение ко 2-му изданию. Эрих фон Манштейн.

 Курская битва в мемуарах немецкого фельдмаршала

VII. Одиночество и пепел

 Портрет автора («Дождаться сумерек …»)

 Компьютерная живопись. «Сумерки…»
 Школа компьютерной живописи

 Антропокосмическая модель Вселенной,

 построенная на интерпретации представления о Св. Троице

 В снегах Верхней Волги. Оружие одиночества

VIII. «Веселые ребята»

 (Взгляд «нефизика» на физику и на физиков.

 Партия и комсомол)

 Зачем физики строят ускорители?

 Зачем мы живем?

 Гравитация и счастье.
 (Гипотеза об их единстве в Природе)

 Смешное начало. Международная конференция в Дубне

 Электронно-лучевая трубка и ЦК комсомола

 «Наш паровоз, вперед лети…»

IX. «Но откуда звезды?..»

 («Где ты, звезда моя Вега? Отчего такая тоска?..»)

 Первая советская

 (первый опыт 100-кратного «сжатия времени»)

 Штрихи к портрету М.Г. Мещерякова

 «Тюремный двор» в Женеве

 Кафе «Ла Клеман»

 «А правда никому не нужна»

 Бдительность и кальсоны

 Елена. Какие-то тени на белом снегу

 Черный мотоциклист (очень странная история)

 Запрещенная свобода. Путь одиночества

 Что-то неладно в «датском королевстве»

 ЦЕРН и русский дух

 Дошедшее до нас через огонь столетий

X. Эпилог

 Деревня, Европа и нелинейность времени

 «Отсутствующие всегда неправы…»

Приложение

 О вреде знаний

 Список имен

 Светящаяся травинка и Большой адронный коллайдер

 

 

 

 

 

 

 

… Последнее было учтено, и я через Алексея Сисакяна, тогда главного ученого секретаря ОИЯИ, обратился за поддержкой прямо к Николаю   Николаевичу Боголюбову. На моем письме была наложена виза, которая отменяла предыдущее решение. Тогда я пришел к М.Г. и сказал, что прошу  перевести меня от дурака-начальника в другое подразделение.

«Но я не отменяю своих решений! – сказал М.Г. – Как я теперь пойду        к Николаю Николаевичу и буду просить его об этом? Нет уж, надо было Вам, Владимир Николаевич, сначала хорошо подумать, когда давали со­гласие переходить к этому, Вы правы, .... А вообще-то говоря, Вы тоже дурак. Сколько раз я говорил Вам: защитите докторскую диссертацию!»

На это я ответил, что ходить к Н.Н. ему не потребуется, ибо это сделал Алексей Сисакян. И показал мое письмо с визой Н.Н., которая отменяла первое решение и делала меня самого в ранге начальника отдела. Тогда М.Г. вышел из-за стола и пожал мне руку. Еще через год, подловив сложившееся настроение, я написал базовый текст докторской диссерта­ции всего за пять дней. А потом добавил в него рисунки и прочее, и она была защищена в 1987 году в Московском энергетическом институте.

Это был год «сухого закона». Но я уже имел опыт борьбы с дураками. И банкет с выпивкой, где на столе из досок красовались красно-золотые     и черные этикет­ки водок «Золотое кольцо» и «Посольская» (эту достали по большому блату), был устроен в мастерской одного скульптора на Покровских воротах в Москве, которая располагалась в старинном од­но­этажном здании при одной из закрытых церквей. Наш друг-скульптор выполнял заказы по увековечиванию памяти о Великой Отечественной войне. Он делал сначала трехметровые гипсовые фигуры воинов с вин­товками и при­мк­нутыми к ним штыками, что потребовало снять пол         в мастерской и углубить его на один метр. Когда сломали, решая эту задачу, русскую печь, то под ней нашли семь человеческих скелетов…

Банкет проходил при занавешенных окнах в и так мрачном помещении. «Мне понравилось, – сказал М.Г. – И я даже выпил две рюмки водки».

 

 

Женева

Это пространство размером в квадратный километр – «тюремный двор» (место для прогулок) автора. Со светящимися по вечерам окнами домов на средневековой площади Бург-де-Фур (от римского – форум), кофе, вином и пивом в маленьких ресторанчиках. Однажды «в зимнюю пору» я заказал 100 грамм водки и чашку горячего чая. Им пришлось собрать аж консилиум из трех человек, чтобы убедиться, что «этот иностранец» с его «гив ми хандрэд грамм водка энд кап оф хот ти» говорит правду.

 

 

 

Кафе  «Ла  Клеман»

 

Женева, 27 марта 2004 года

(Рассказ про день рождения автора, из книги

«Кафе на площади Бург-де-Фур». – М., 2004. – 58 с.)

 

     Кафе «La Clemence»* (так, женским именем назывался главный колокол собора St.-Pierre. Около трехсот лет назад колокол упал и разбился) на старой площади Женевы Бург-де-Фур открыто уже в половине восьмого утра. И ходить в него надо именно в это время: тогда оно заполнено не скучающими тури­с­та­ми, этими манекенами человеческой жизни, а живыми людьми.

     Вчера, 27 марта, в день моего рождения, я пришел в него в начале девятого. Это небольшое помещение, разделенное стой­кой бара на левую половину с четырьмя маленькими круглыми столиками и правую – с семью. Два столика в глубине правой половины отде­­ле­ны деревянным барьерчиком, создавая «отдель­ную ком­нату». Из этой комнаты легче наблюдать: ты в ней как бы спря­тался, и на тебя в ней никто не смотрит. Видеть из нее, пра­в­да, можно только свою половину кафе.

     В баре всегда работают двое, это или мальчики, или девочки.  В этот раз работали две девочки-конфетки, молоденькие, не ска­зать что кра­сивые, тоненькие, в джинсах и белых кофточках в обтяжку. Одна стоит на кассе и исполняет приготовление заказов, у нее вид капризной недотроги. Другая бе­гает между столиками, подавая заказы и уби­рая посуду. У этой тем­ные волосы заколоты в хвостик нехитрой «прищепкой» и ка­­рие глаза. Я заказал кофе и на­мазанный вишневым конфи­тю­ром (ва­ре­ньем) хлеб.

     За соседним столиком в «моей» комнате две юные жене­во­ч­ки, у одной нос сбоку проколот бусинкой, уткнулись в «девчачий» раз­говор. Я им не нужен, они мне тоже. К тому же рассма­три­вать ближ­них соседей неправильно.

     Из пяти столиков по ту сторону барьерчика заняты четыре. Три стола были не интересны: влюбленная парочка, одинаковая во всем мире, и два скучных типа, каждый за своим отдель­ным столиком, пьют кофе и читают утренние газеты. Один лет под сорок, в очках, с уже поседевшим, слегка смятым бобри­ком во­лос, другой не старше тридцати, неопрятный, с распущен­ными вьющимися волосами-космами. Одеты все в темное и не­брос­кое. Никаких пиджаков, у всех – куртки.

     Но вот у входа! За столиком сидела дива лет два­дцати трех, высокая, со взбитыми распущен­ными до локтей каш­тановыми воло­­сами, в серого цвета свитере с широ­ким откидным во­ротом, в прекрасно сшитых и рас­клешенных слегка, тем­ных брю­ках мо­д­­ного «тряпичного» вида и в примитивных, с виду гру­бых чер­ных ботинках на подошве-протекторе. Сзади на по­д­­окон­нике лежала огро­м­­ная мотоциклетная каска-шлем.

     Дива лениво листала журнал, не выпрямляя правую вздыблен­ную половину, что наводило на мысль, что она его вовсе и не читает, и курила тонкую сигарету, изящно держа ее длинными пальцами левой руки. Перед журналом на круглом столике рас­положились: стеклянная пепельница, связка ключей с красным брелоком, пачка сигарет с зажигалкой и мобильный телефон. Один раз она куда-то позвонила. Растянула ворот, спустив свитер на целую ладонь, и обна­жи­ла прекрасные плечи. Можно было сойти с ума: вот это ведьма! Почесала голову. Потом еще…

     К моим двум женевочкам пришел молодой парень. Огромный, хорошо сложенный, он снял куртку и залез с трудом на круглый же стульчик в тесноте между нашими столиками.

     Мне позвонила по мобильному телефону Елена и сказала, что обслужи­вающий в Дубне мою машину механик предла­га­ет в мое от­­сутствие пройти техосмотр. Мне не хотелось говорить по-рус­ски в кафе, привлекая к себе внимание, и я отвечал одно­сло­жно: да или нет, сказал, что сейчас перезвоню. Расплатился с ка­ре­глазой барменшей и стал выбираться из-за столика, большой,          в темной куртке и с французской, в клеточку, кепкой в руке,        на­поминаю­щий в чем-то Жана Габена в фильме «Отверженные». Молодой па­рень, пришедший к двум женевочкам и сидевший ко мне спи­ной, повернулся и приветливо улыбнулся: «Ова, месье!»

 

 

Фото 1910 года. Кафе «La Clemence» (слева) на площади Burg-de-Four в Женеве. Сегодня площадь «кишмя кишит» туристами

 

 

 

     Проходя мимо дивы-ведьмы, я смотрел вниз. На полу у ее ног лежал длинный матерчатый, с рисунком в крупную клетку ящик-футляр, в котором могли быть либо скрипка, либо ружье.

На фото моя дочь Маша позирует около моего «мерседеса» S-класса. Эти машины выпускались до 1993 года, а потом спрос на них упал из-за их неэкономичности. Поэтому в Женеве можно было купить их за бес­ценок. А что такое S-класс? Ты сидишь в гостиной в кожаном кресле        и едешь по улице. И все думают, что ты богач. Во всяком случае, ты мо­жешь так думать. И эта мысль ласкает… В это время ты – тихий идиот. Псевдобуржуй. То есть даже и не буржуй, а тот, кто хотел бы им быть. «Встроенным». В моем срезе – вроде профессора в университете, кото­рый всегда знает себе цену. И все же доминируют у меня другие настро­ения: разъ­езжая на немецком «мерседесе» по Женеве, крутить маг­нито­­фон­ную запись: «Вставай, страна огромная, вставай на смерт­ный бой...» Это пло­хо, но это правда: мне не известно, куда заведет меня судьба. В «гнездышко» или в «революцию». Но надо ли говорить об этом? Когда Леонида Утесова спро­сили, почему он все время говорит неправду, он ответил: «А правда никому не нужна». Нужно то, что хочется. Кому?

Ответ здесь не прост. Есть время разбрасывать и время собирать камни.

 

 

Ресторан в одном из парков Женевы, в месте слияния рек Роны       с зеленой прозрачной водой, вытекающей из озера, и текущей          с подступающих к городу Альп мутной Арвы (декабрь 2005 года)

 

 

 

     Вопрос о том, почему мне единственному в СССР было дано право работать на запрещенной для поставок в СССР элементной базе, очень интересовал наши «органы». Мое объяснение, что я заработал это право успешным выполнением научной разработки (во время моей шестимесячной работы в ЦЕРН зимой 1969–1970 годов была достигнута рекордная разрешающая способ­ность электронно-лучевой трубки – 7000 линий), «их» не устраивала. Что им при этом мерещилось, мне не известно, но только во время следующей поездки в ЦЕРН, в октябре 1976 года, одному пребывавшему в ЦЕРНе с женой и ребенком (невиданная рос­кошь по тем временам!) «русскому» программисту было поруче­но при­гласить меня к себе домой и «поболтать»: а вдруг что-то выяс­нится? Как я ни старался, отвертеться от этого приглашения не удалось: он звонил и звонил, отрабатывая хлеб с маслом, каж­дый день. Мы выпили водки, и я рассказал смешную историю. Мой шеф немец Курт предложил вести обсуждения о поставке очередной партии элементной базы у него дома во время обеда. Это позволяло экономить время, и я был согласен.

 

«Не жалею, не зову, не плачу, / Все пройдет, как с белых яблонь дым…» Женева, ноябрь 1975 года. Автор в гостях у одного инженера из ЦЕРНа и его подружки испанки Марии-Луизы. В это время мы строили наш второй сканер – АЭЛТ-2/160 и я дважды приезжал в Женеву для обсуждения поставок элементной базы.

 

 

Толь­ко попро­сил об условии: поскольку таких визитов к нему будет несколько, то я, в соответствии с их традицией, буду платить за еду. И я потом заплачу – 42 франка за семь «походов». Смешным в этой истории было то, что когда Курт приезжал к нам в Россию, то я тратил на него по 200 рублей, которые копил целый год, откла­дывая понемногу из моей зарплаты в 450 рублей в месяц. А он получал зарплату в 10 000 франков. Конечно же, здесь было над чем посмеяться. При этом я оставался вне каких-либо деликат­ных разговоров – так мне казалось. Однако на следующий день мне было предъявлено обвинение: финансовые отношения с иност­ран­цем. И было пред­ложено «искупить вину», вступив в ряды осведомителей. На что я сказал «нет» с помощью тоже трех, но других букв. И попла­тился – стал невыездным на целых пятна­дцать лет, пока не рух­нула «система». Однако с «разведчиком» ничего не произо­шло, и он со временем даже стал профессором.

      Почему он не «сгорел», как другие? Это стало понятно лишь по прошествии многих лет: тогда мне, пойди моя жизнь в виде «мотания» между Дубной и Женевой, едва ли удалось бы удер­жать около себя синеглазую Елену, появившуюся в моей жизни в том же году. И тогда человечество не получило бы изображений параллельного мира, для чего с моей судьбой, похоже, должна была пере­сечься и остаться со мной навсегда красавица-ведьма.

      Пусть сказанное выглядит не совсем убедительно. Или даже совсем не убедительно. Но только я тогда, когда сказал «нет», получил от Провидения «знак» в виде великолепного подарка – нелегальной поездки в Париж. Видимо, Оно было очень довольно тем, что Ему удалось ловко подставить мне подножку, и у Него было хорошее настроение. В связи с чем меня взяли в компанию.

      Поездка эта была предложена мне Куртом. Это было очень опасно: в случае, если бы это раскрылось, моя жизнь могла свер­нуть на дорогу с указателем «конец света». Однако я согласился без колебаний, и на этот раз Провидение взяло меня под руку и даже сплясало со мной в начале нашей поездки веселый танец. Про который я рассказал в своей первой книге «Москва – старин­ный город». Ниже приведен отрывок с описанием этого «танца».

*     *     *

     …Осеннее хмурое утро. Поезд тянется по окраинам. Какие-то огороды. Все так странно. Прошло целых двадцать два года с той поры, когда я, идя в десятом классе на штурм золо­той медали, задумал молчать о немыслимом – попасть в Париж. И вот я здесь.

     Тогда мне как-то подумалось, что я научился общению с теми таинственными силами, которые управляют человеческой жиз­нью. Что эти силы проявляются не наяву, под видом оборотней или привидений, как об этом пишут в «страшных» рассказах, а в мыслях и настроениях, которые к нам приходят. Но которые по­чти всегда разрушаются – от самоуверенного скептицизма окру­жающих, в действительности просто неспособных к восприятию сложного и утонченного.

     Впереди у меня было два дня, в течение которых можно будет ходить по Парижу. Что такое – два дня? Кто-то может ездить сюда столько, сколько захочет, и тратить такие деньги, что цель, достигнутая мной – два дня в Париже, – это просто смешно...

     Но смешно ли? Разве время нашей жизни в сравнении с вечно­стью – не смешно?

     И что если в эти – не менее бесконечные, чем целая жизнь, – два дня я увижу нечто такое, что доступно только тому, кто знает тайну общения с фортуной-судьбой? Ведь мне уже удалось – через обрушившуюся на меня фантастическую любовь к отлич­нице-незнакомке – прийти, когда я начал экспериментировать со всем этим, к той, пусть даже сомнительной в высоком смысле, цели с золотой медалью, с которой за десять лет до этого я связал надежду и обет молчания. К чему же тогда я пришел сегодня?

 

     «Бесконечное»! Вот оно, то красивое слово, которое – я ощу­щал это уже – станет сегодня ниточкой моей судьбы.

     Вчера я сделал первый «красивый» шаг – с моим другом немцем Куртом мы перешли границу Швейцарии и Франции ради этой поездки в Париж.

     Его паспорт был в полном порядке, и он по нему заранее зака­зал в Париже отель. А я, находясь в загранкоманди­ро­вке, имел пра­во на пере­ход границы для работы во фран­цузской части Евро­пейской организации ядерных исследований – ЦЕРН, рас­по­ло­женной на окраине швейцарской Женевы. Но мы после пере­сечения границы не пошли ни на какую работу, а тут же поехали на автомобиле дальше, до Бельгарде, ближайшей желез­но­до­ро­ж­ной станции. И там пересели на ночной поезд, иду­щий в Париж. Я при этом стал нарушителем перед чем-то, воз­можно, законом, но – во имя чего!

     И вот – Париж. Курт и другие пассажиры вагона еще спят. Но я не могу. Сейчас во мне горел тот самый сдержанный огонь жизни, когда красивое слово становится предвестником победы.

     Только не упустить главное! Пусть этого будет даже не много, но оно должно оказаться тем, что в обычной жизни человек не узнает никогда.

     Впереди у меня два дня. А это целая вечность для свер­шения того единственного, ради чего, возможно, судьба и при­вела меня сюда.

     Важно не ошибиться и суметь сориентироваться в море воз­можностей. Для чего – не спешить с принятием решений...

     Еще одно! Пришедшее после первого второе ключевое слово, которое буквально пронзило меня, – «не спешить!»

     Все. Теперь то­лько – ждать и не спешить. Ведь впереди у меня целая вечность.

 

     Поезд прибывает на Лионский вокзал. Мы выходим в толпе пассажиров.

     Грязноватый вокзал, скучная невыразительная пло­щадь. И это Париж? Курт просит остановиться и начинает ко­паться в своем чемодане. «Мы уже не спешим, – подумал я. – Хорошо».

     – Знаешь, – говорит Курт, – я, кажется, забыл в вагоне ночные кальсоны. Ты подожди меня здесь, а я быстро схожу.

     Он пришел только через полчаса. Все это время я думал о том стран­ном начале, которое, похоже, сам же и навлек на свою голову. Впрочем, никаких доказательств того, что это была не просто случайность, а проявившаяся судьба, у меня тоже не было. Под конец этого бессмысленного ожидания, однако, стало ощущаться уже некоторое раздражение.

     – Вагон оказался закрыт, – задумчиво сказал возвратившийся Курт.

     – Это очень жаль, – по возможности сочувственно отчеканил    я на немецкой грамматике, решив не упрекать его, оставшегося без кальсон, в потере получаса моего парижского времени.

     Мне хотелось быть великодушным.

     – Хорошо, – тотчас оживился он. – Тогда я схожу еще к на­чальнику вокзала.

     Я даже заскрипел зубами. Но его уже и след простыл. А мне оставалось только рассуждать о времени и о странностях судьбы.

     Курт в соответствии с закравшимся подозрением при­шел лишь через час и сказал, что этого дела он теперь ни за что не ос­та­вит. Похоже было, что Провидение что-то уж очень разгулялось.

     – Давай я куплю тебе кальсоны, – предложил было я ему. Курту или Провидению?

     Но он (Курт) твердо заявил, что это уже дело принципа. Если это было все же Провидение (а не Курт), то оно, по-видимому, обла­дало несколько скверным – упрямым харак­те­ром. Что делало мои наблюдения на вокзале приближающимися к научным.

     На этот раз он вернулся еще через полчаса и мрачно сказал, что сделал все мыслимое и немыслимое, но кальсоны, похоже, все же пропали. Оказывается, в субботу и воскресенье – а это были как раз те два дня, на которые мы приехали в Париж, – многие службы на вокзале закрыты. И потому он смог только отправить открытку в бюро находок.

     – Однако даже если кальсоны и найдутся, то едва ли кто-то захочет заниматься еще и отправкой их из Парижа в Женеву, – грустно сообщил он мне свои печальные мысли. – К тому же они далеко не новые. Но мы с тобой, кажется, сделали все, что могли.

     Последнее замечание было настолько весомым, что можно было предположить, что наконец-то мы сможем уйти отсюда.

     Я понимал, что виноват перед ним. Но таковы уж законы судьбы: одни делают все, что могут, а другие, как это кажется со стороны, ничего не делают.

 

Елена

 

     Когда я встретил Елену, мы сняли в овраге, по которому про­текала речка Сходня, дом. Это был единственный дом, стояв­ший внизу у берега речки и состоявший из двух половин – в одной жил старик-хозяин, а другую за двадцать рублей в месяц снимали мы. Я колол на снегу дрова, растапливал печь, и мы жарили на сале яичницу. Пока пили водку и ели, закипал жестяной чайник. Вода была родниковая. За стенкой у деда что-то ворковал при­емник с зеленой лампой-глазком, иногда по нему передавали му­зыку. Однажды, когда мы уже допивали чай, а комната наконец прогрелась, по радио запела-заплакала скрипка. Музыка была как наша неустроенная любовь. Но разве любовь бывает когда-нибудь устроенной? Более сильных переживаний в моей жизни, чем тогда, когда за стенкой рыдала под скрипку чья-то душа, а в печке догорали, потрескивая, дрова, пожалуй, не было.

     Прошла одна зима, потом лето и вторая зима. В эту вторую зиму однажды я чуть не замерз, приехав один в наш дом послед­ней электричкой. Тогда в декабре в Москве стояли небывалые     40-градусные морозы. На трамваях от холода даже лопалась и отставала краска и свисала по бокам отвратительными лохмо­тьями. Что понесло меня ночевать в насквозь промерзший дом, какая обида и на кого, вспомнить уже сложно. Но только я почему-то хорошо помню, что мне очень захотелось «вот взять и поехать». Хотя я и догадывался, что рискую, быть может, чуть ли не жизнью. Так оно и оказалось.

     Когда я спустился в овраг, был уже первый час ночи. Мороз был ниже сорока градусов, к тому же дул сильный ветер. Небо было ясное, и на нем сияла роскошная, чуточку кривобокая луна. Дед из-за морозов уехал к дочке в Химки, и я был совсем один.     И вдруг меня охватил страх.

     Мне уже было понятно, что если не удастся почему-либо рас­топить печь, то я, возможно, погибну. Электрички больше не ходили, а рассчитывать, что кто-то пустит тебя ночевать, было практически без­надежно. Правда, с чего это я решил, что мне может что-то поме­шать растопить печь?

     Но оказалось, что темные предчувствия не обманывали меня. Я пошел под навес, чтобы набрать дров. Но то, что было легко днем – выбрать среди сырых поленьев, заготовленных из рас­тущих по берегу ветел, несколько затерявшихся сухих сосновых чурок для растопки, – сейчас, в отблеске призрачного лунного света, оказалось невозможным. Все поленья выглядели одинако­выми по цвету, на ощупь понять было ничего нельзя, ибо руки без перчаток немедленно замерзали, а зажженную спичку задувал ветер. От отчаяния, не зная, что мне делать, я сложил наудачу вместе четыре спич­ки. К счастью, оказалось, что такая квази­лучина уже не задувалась.

     И почему-то особенно боязно было идти в дом, неся в руках наколотую охапку дров. Топор – мое единственное оружие – оставался лежащим сзади, и идти можно было, только глядя вперед. А со спины – я чувствовал это – на меня смотрели, свер­кая холодным огнем, чьи-то зеленые глаза и протягивались лапы с когтями... Я не выдержал и побежал, роняя по дороге поленья. Но потом все же заставил себя и снова вышел из дома. Вокруг никого не было. Лишь высоко в небе сияла луна и дул ледяной ветер. Но там, за деревьями, были какие-то тени на белом снегу...

     А когда в апреле в овраг снова пришла весна, дед получил от кого-то предложение сдать наш домик на три летних месяца по цене в сорок рублей. Для нас это было слишком дорого, но, с другой сто­роны, и деду было бы выгоднее сдавать его домик нам круглый год по двадцать рублей в месяц, чем кому-то всего лишь три месяца по сорок. Попытка уговорить его ни к чему не при­вела: он неожиданно оказался непреклонен. Расставаясь, я смо­трел на него с грустью: у нас отнимали мечту, а у него блуж­дающие в лунном свете «тени» должны были забрать жизнь. Почему-то я знал это.

     Через два года дед сгорел в своем доме. Я узнал об этом спустя полтора десятка лет, когда приехал в овраг с моим другом кимрским художником Петром Гусевым, чтобы он на­ри­совал речку Сходню. К нам подо­шла какая-то согбенная старуха и стала разглядывать и хвалить картину. От нее, когда я спросил про деда, мы и услышали эту печальную историю.

*     *     *

     Но то время было самое светлое в моей жизни. Позже придут победы с созданием сканера АЭЛТ-2/160 и при­менением в ЦЕРН метода «сжатия времени». А тогда это время было еще впереди.

 

 

ЧЕРНЫЙ  МОТОЦИКЛИСТ

Это очень странная история. Настолько странная, что даже Елена, главное действующее лицо, предпочитает считать произошедшее случайностью. Вероятность случайности, конечно же, существует.

Но также лучше знать о грозной опасности посещения того места.

 

     В 2000 году я был приглашен в Центр подготовки космонавтов имени Ю.А. Гагарина (Звездный городок). Потрясающая тишина, отрешенность от окружающего мира, вековые ели и березы.          И интереснейший разговор, который велся вокруг применения нашего сканера АЭЛТ-2/160 для задач, связанных с «исследова­нием невидимого на видимом».

     Построенный по принципу «компьютер в помощь человеку», что отличало его от известного западного подхода к построению систем «человек–компьютер», обозначенного на пути увлечения идеей создания искусственного интеллекта (что было ошибкой), наш сканер позволяет видеть в окружающем человека простран­стве то, что не видно глазу. Так возникла идея – обнаружить при­знаки существования параллельного нам мира.

     Затронув эту тему в Звездном городке, я неожиданно получил поддержку. Мне было сказано, что для установления контактов      с парал­лель­ным миром не надо забираться высоко в небо. Можно найти та­кие места и на поверхности Земли. Их признак – стран­ные события, которые там происходят. И спросили меня: знаю ли я такое место и могу ли сфотографировать его? Чтобы потом исследовать на нашем уникальном сканере.

     Так были получены первые исследования изображения парал­лельного мира. О чем рассказано в третьей части этой книги.

*     *     *

   …Июль 1980-го года. Мы с Еленой бредем по жаре от Черного озера к Сходне. Пройдя деревню Середниково с ее старинной усадьбой и белой цер­квушкой, за которой под сохранив­шим­ся      до на­ших дней вязом молодой Лермонтов, по преданию, пи­сал стихи, мы спусти­лись к быстрой и холодной речке Горетовке.

     И вдруг Елена гово­рит, что устала так, что идти дальше не может. Такого еще ни­когда не было, и это была первая стран­ность на нашем пути. Но делать нечего: мы как раз подошли           к авто­бусной остановке и решили ждать.

     Напротив, через дорогу, лежала спиленная сосна. Я сначала долго смотрел на нее, словно сомневаясь в чем-то, – это мне помнится особенно отчетливо, – а потом все же предложил Елене посидеть на ней. Через несколько минут она встала и говорит, что все в порядке – она больше совершенно не чувствует усталости (что тоже было не­много странно после такого «приступа») и что мы можем не ждать автобуса, а идти дальше. Но тут – кошмар! – оказалось, что вся ее юбка измазана сосновой смолой.

     Ехать в таком перепачканном виде в электричке и потом           в метро было невозможно – она перемазала бы всех, да и для приличной девочки это было просто немыслимо. Единственным выходом было – достать где-нибудь бензин. Но где ж его тут достанешь?

     Мы идем по мосту через речку, и тут со стороны Середникова, обгоняя нас, проносится мотоциклист. Весь в черном, на голове черный шар-шлем, сзади привязана веревками пластмассовая   ка­ни­стра с болтающейся в ней темной жидкостью.

     Я смотрю на эту канистру и думаю почему-то, что сейчас она должна свалиться. И канистра и в самом деле неожиданно отвя­зы­вается и падает на дорогу. Я говорю: вот бензин. Елена не верит. Мы подходим, отворачиваем крышку и видим: там дейст­ви­тельно бензин.

     Смочив носовой платок, мы оттерли смолу. Я немножко нерв­ни­чал, не желая новой встречи с отталкивающим чем-то мото­цикли­стом. Да и лучше было обойтись без объяснений. Хотя в то же время было такое ощущение, что спешить нам особенно не требу­ется. Завернув крышку, мы поставили канистру на дорогу.

     «А теперь давай подождем немного. Должен же он вернуться за канистрой», – говорю я Елене. Все происходившее с нами было более чем странным, и в этом как бы слегка взвинченном настро­ении что-то заставляло меня не уходить отсюда.

     Мы отошли на полсотни шагов, остановились за большим невзрачным кустом и стали ждать.

     Прошло минуты две. Елене уже начало надоедать. Но вот сно­ва треск мотоцикла. Парень с черным шаром вместо головы под­ле­тает к канистре, останавливается, деловито привязывает ее веревками к багажнику и едет как ни в чем не бывало дальше, через мост в сторону Середникова.

     Елена крепко держится за мою руку и говорит, что ей «что-то не по себе». Мое лицо перекошено растерянной улыбкой.

 

 

 

 

 

Денег на создание сканирующей системы АЭЛТ-2/160 не хватало, и мы стали выполнять хоздоговорные работы с Центральным аэрогидродина­мическим институтом (ЦАГИ), построив для них аналог сканирующей системы АЭЛТ-1. Это позволило нам оплачивать работы лаборатории во Львовском политехническом институте по изготовлению элек­трон­ной аппаратуры, а в Москве – набрать «не полагающихся» мне про­грам­­мистов. Так, по приглашению руководителя лаборатории в ЛПИ, ме­ня занесло (на его машине «Запорожец») на два дня в Карпатские горы.

Да, вместо выполнения работы руководителя научного сектора по соз­данию сканера, кем я был в это время, мне приходилось выполнять не одну, а сразу четыре работы – создавать два сканера, для ОИЯИ и ЦАГИ, и разрабатывать для этих сканеров программное обеспечение.     И еще нужен был один день в неделю, чтобы ездить на берег Сходни. Решить все эти задачи можно было только одним способом: на крыльях запрещенной свободы. Пути одиночества. Когда открывается красота.

     Сканирующая система АЭЛТ-1/ЦАГИ применялась для обработки за­писей на 35-мм кинопленку полетной информации (графики скорости, высоты и перегрузки) в «черных ящиках» (прибор K3-63) на самолетах. Одной из задач была расшифровка записей графика перегрузки для раз­бив­шихся самолетов. Это был график, «тонущий» в шумах, и потому за­дача считалась очень сложной. А была решена буквально за один день.

     Как часто разбиваются самолеты? Десяток за год. Сколько времени длится удар о землю? Очень короткое время. Это были вопросы, кото­рые задал автор. Отсюда следовало, что нет никакого смы­сла создавать безумно сложные про­грам­мы для авто­ма­ти­ческого рас­позна­вания жутко зашум­ленных отрезков кинопленки. Надо не распознавать, а чистить от шумов скоростным световым карандашом результаты сканирования.

     Это было простое красивое решение. Настолько простое, что вызвало презрение у «настоящих» профессионалов-программистов. «Конечно, – говорили они, – он (то есть автор) применяет технические средства, которых у нас нет». Здесь они были правы. Но я не стал отказываться от применения созданного мной скоростного светового карандаша только для того, чтобы уровнять наши условия. А признав критику правильной, предложил руководству ЦАГИ поручить мне создание аналога системы АЭЛТ-2/160. И такой договор в самом конце 1980 года был подписан – на огромную по тем вре­менам сумму в 1 700 000 рублей на пять лет.

     Это были большие сред­ства. Так, созданная автором научная лабора­тория в Мос­ков­ском энерге­тическом институте оплачивалась из этих средств в раз­мере всего лишь 60 тысяч рублей в год. Но вот оформление этого дого­во­ра было связано с реальной опасностью для автора попасть за ре­шетку. С одной стороны, действовало (и защищало автора) поста­новле­ние Центрального Комитета КПСС с рекомендацией ученым из бюд­жет­ных научных организаций внедрять свои результаты в промыш­лен­­ность, а с другой – был запрет на получение зарплат помимо основ­ной. При том что в договоре такая статья должна была быть обяза­тельно: а как иначе было освоить сотни тысяч рублей в год, на которые пред­по­ла­га­лось платить зарплату десяткам людей? Да, можно было соз­дать на эти деньги новую лабораторию (и не одну), но сначала надо было полу­чить эти деньги в свою бюджетную организацию, для чего тре­бо­ва­лось для заказчика иметь в договоре статью «зарплата» (что за­пре­ща­лось исполнителю). В этой карусели исполнитель – в данном случае автор – не должен был получать за свою работу никакого поощре­­ния. С последним автор был даже согласен и из своей зар­платы      в 500 рублей в месяц (из которой вычиталось 70 рублей) вы­нужден был тра­тить по 150 рублей на обслуживание дого­во­ра (транспорт, забега­ловки с выпивкой для снятия стрессовых нагрузок, ну и «прочее»). Но да­же не это было самым сложным. Главное – приходилось под­де­лы­вать текст дого­вора (обманывать государство) для работы на государство… Идио­тизм был полный. Что-то было неладно в «датском королевстве».

 

 

 

Сентябрь 1978 года. Поездка в Закарпатье

 

 

 

 

Построение БАК потребовало создания интегрированного AIS-комп­лекса, сделавшего прозрачным выполнение этих работ, а также разра­ботки компьютерной сети GRID, позволяющей объединить вычисли­тель­ные мощности огромного числа компьютеров и соединить участ­ни­ков проведения компьютерных работ вне зависимости от их место­нахож­дения. Авторами AIS- и GRID-технологий выступили запад­ные специалисты. Но в них принял участие – и как принял! – русский дух. Многое, очень многое в этом сотрудничестве оказалось странным

 

      Вот несколько штрихов. В 1989 году, в конце «эры Горба­чева», была предпринята попытка как-то изменить к лучшему советскую систему. Так автор стал в один прекрасный день дирек­тором научного центра при Президиуме Академии наук СССР. Это было время, когда автору платили по миллиону руб­лей в год (по договору с ОИЯИ) только за то, чтобы он (то есть я) раскрыл «секрет» своих успехов при создании про­граммного обеспечения для сканирующих систем, – о чем было расска­зано выше. Деньги были просто «бешеные». К тому же мне, утверж­давшему существование связи времени и красоты (на чем базиро­вались успехи), верить отказывались. Поэтому можно было рас­считывать на то, что деньги будут поступать все время. А тут  при­­казала долго жить Германская Демократическая Респуб­лика,      и ее чино­в­ники стали распрода­вать за полцены гос­иму­щество. Имея самый высокий рейтинг в ОИЯИ как получаю­щий со сто­роны «надежные» большие деньги, я сумел до­стать в банке под залог будущих поступлений два миллиона рублей (сумма за два года вперед) и купил на них 75 новейших по тем временам персональ­ных компьютеров РС-386 и РС-486. И из них передал широким жестом мо­ему ОИЯИ третью часть. Но тут оказалось, что наш заказчик из-за разворота страны в сторону «демократии» боль­ше не сможет пла­тить мне тот самый миллион в год, и я ока­зался в «неловком» поло­жении. Узнав об этом, набранные мной сотру­д­ники научного центра, которым я доверил все права, в до­вер­ше­ние ко всему «выта­щили» закон, по которому, оказы­ва­ется, я как штатный сотруд­ник бюджетной организации не имел права без разрешения на­шего замминистра занимать должность дирек­тора. Это позво­лило им взять в банке кредит под залог те­перь уже «их» ком­пью­теров в размере 15 000 долларов и «ску­шать» его.      И они соби­рались кушать и дальше. Вот это было времечко!

      В морозный солнечный день января 1991 года мы с Еленой пошли в юридическую консультацию № 1 Москвы недалеко от Глав­поч­тамта, и там нам под­твердили, что «все правильно» – я не имел права быть дирек­то­ром. Но кредит в банке был взят на меня, что означало в пере­счете рублей на доллары – я должен был вернуть 150 000 дол­ларов до конца того года. За счет чего?

      И как я потом узнал, приватизировавшие наш банк молодцы, узнав о моей неспособности возвратить им долг, занесли мое имя       в «черный спи­сок», что означало на практике тех лет – мешок на голову, в лес и в костер. С вопросом: можешь вернуть деньги?          

      Решение, мало того – «обалденно красивое», было мной, загнанным зверем, найдено. Я сумел сообразить, что ОИЯИ – международная орга­низация, и роль замминистра для «моих»          я представил в лице вице-директора Алексея Сисакяна, который дал требуемое пись­мен­ное разрешение. И они именно обалдели: теперь уже им надо было дока­зывать свою невиновность. «Людо­ед­ство» было остановлено. А тут еще грохнул дефолт 1992 года, понизивший мой рублевый долг в семь раз. Появилась надежда, и банку было предложено поставить компьютерную сеть и сде­лать на ней систему обслуживания клиентов. Нам пошли навстре­чу, и программист Елена при участии еще одного инженера за полгода решила для них три задачи. Так мы проскочили между Сциллой     и Харибдой благодаря чистой случайности. Тем не менее я ут­вер­дился в общественном мнении как хитрый. Подобно Одиссею.

      Но во всей этой истории был и один важный нюанс. Изгоняя из центра моих бывших «друзей», я нуждался в своем бухг­ал­тере, способном принять у них документы. И почему-то за год до этого Елена решительно заявила, что пойдет на курсы бух­гал­теров. Я был против, но она не уступала. И прошла эти курсы.

      Пройдет три года, и я привезу Елену в ЦЕРН, чтобы обсу­дить возможность сотрудничества по тематике контроля финансов – с этого все началось. И снова ее странная инициатива по ос­во­е­нию бухгалтерского учета окажется не­заменимой. Мы написали мемо­рандум с адми­ни­страцией ЦЕРН, в кото­ром я не понимал ровным счетом ничего. Но понимала Елена. Так Россия получила воз­мож­ность доступа к разработкам AIS-техно­ло­гий ЦЕРНа, после чего, чтобы сделать доступ реальностью, мне осталось только на­пи­сать книгу «Москва – ста­рин­ный город», изложив в ней ме­тод деся­тикрат­ного «сжатия вре­мени». Но здесь проблем уже не было.

 

 

 

Вид на ЦЕРН, который расположен в десяти километрах на северо-запад от центра Женевы. На заднем плане – горы Юра, под которыми проходит (частично) 27-километровое кольцо Большого адронного коллайдера

 

 

 

 

     

Так кто ты, русская женщина? Ты рождаешься ведьмой или же становишься ею рядом со зверем вроде меня? Ответа нет…

      А тогда, в том 1994 году, при написании своей книги я ушел     в изучение русской истории и где-то нашел описание того, как монголо-татары, пришедшие в XIII веке во владимирские земли, применяли испытанный жестокий прием при штурме городов: собирали в окрест­ности женщин и детей и гнали их перед собой. Защитники на стенах, стреляя, должны были убивать их. Это было невоз­можно. И признававшие только силу восточные воины бес­пре­пятственно подходили под этим «прикрытием» под стены и затем опрокидывали потрясенного их «выдумкой» противника.

      Такой же прием был применен и здесь, при штурме русских городов. Но тут он оказался непригоден. Не доходя до стен, эта плачущая от ужаса живая человеческая волна на глазах у за­щи­т­ни­ков повора­чивала назад, на кривые сабли визжащих погонщи­ков-убийц. Город после этого погибал, но не сдавался. Но гибли и татары-батыры, и, надо полагать, в немалом количестве.

      Можем ли мы забыть про это?

      Космос, бездна… Открывшиеся в глубине бездонных синих глаз таких красивых русских женщин, которые когда-то, на заре времен, гонимые врагом под стены крепостей, вдруг поворачи­вали и – как заклинанье, дошедшее до нас через огонь столетий, – смотрели в этот страшный миг на сабельные лезвия татар…

      И превращались – в звезды.

 

 

 

 

 

 

 

 

Деревня. Красные флоксы

 

(Август 2002 года)

 

Продолжение (часть 8)                            В начало страницы