|
|
Владимир Шкунденков «Одиночество и
пепел (нелинейность времени)»
(главы I, II и III) |
Часть 2
(глава IV) |
(глава V) |
(глава VI) |
(глава VII) |
(глава VIII) |
(глава IX) |
(глава X) |
(Приложения) |
Часть седьмая)
|
ПЕРВАЯ СОВЕТСКАЯ «Сейчас, когда пишутся эти строки, на
улице, за окном, зима. Декабрь. И когда еще будут весна?.. Солнце в декабре появляется редко, но в
эти редкие дни небо бывает удивительно голубым, и по нему – стремительные –
несутся белые облака. Кто я и что я? Во всем ли я прав? Этого
я до конца не знаю. Но когда я вижу это низкое солнце или
же голубое небо, то я знаю, что
так же прямо могу смотреть и в д р у г и е глаза…» * *
* Эти слова были написаны в декабре 1973
года, через шесть месяцев после того, как мной была запущена в эксплуатацию
моя первая – она же первая отечественная – сканирующая система АЭЛТ-1. Тот
декабрь мог стать в моей жизни последним: в феврале тем, кто сыграет в моей
жизни «космического одиночки» самую большую роль – профессором Михаилом Григорьевичем
Мещеряковым, – я был назначен «сталинским методом» ответственным за
создание программного обеспечения для сканера АЭЛТ-1, над чем в течение пяти
лет безуспешно работали две группы программистов-профессионалов. И был дан
крайний срок – ноябрь. Кому был дан? Специалисту по электронике и
оптико-механике. С предупреждением: в случае неудачи – перевод из научных
работников в инженеры. Конкретно – на обслуживание магнитофонов на
вычислительных машинах (ремонт пылесосов). И это при том, что в это время после
успешной поездки в ЦЕРН я
уже получил право работать (единственный в СССР) на запрещенной для поставок
в СССР элементной базе и строил свой второй сканер – АЭЛТ-2/160, которому
предстояло стать лучшим в мире. Было от чего расстроиться… Тогда я еще не знал, что все это –
смешно. И решил уйти из жизни. Но отложил – до этого самого декабря, чтобы
пройтись с саблей по последним месяцам моей жизни. И взялся
изучать программирование. Оказалось, что это не так уж и сложно, и уже
через два месяца все простое на
снимках мне подчинилось. Но впереди была вторая часть задачи, на
этот раз средней сложности,
требовавшей в 100 раз больших затрат. А у меня было только полгода. Задача
была явно нерешаемая. И тут меня вызвали на патрбюро и председатель
созданной специально по моему «делу» комиссии сообщил, что они сокращают данный мне срок до двух
недель. Вот тогда, придя к моему серому дружку-сканеру и обняв его перед
нашей смертью, я – воющий от тоски – вдруг увидел: а все уже сделано! А увидел я то, что описал в этой книге
выше: простого на снимках было так
много, что даже при автоматической обработке только этой части
производительность по сравнению с ручными методами (с чем шло сравнение) возрастет
сразу в пять раз! И физик получит результаты обработки своего эксперимента
не через пять лет, а уже через год. Это была победа! Через две недели
система АЭЛТ-1 была введена в эксплуатацию, однако они сочли это невозможным, и меня лишили квартальной премии,
отказали в праве выступить на семинаре, поставили вопрос о понижении в
должности и запретили иметь в моей группе программистов. Но это было
уже смешно, и через некоторое время с председателем парткомиссии случилось
что-то странное, после чего от него остался только пепел... Странным оказалось еще и то, что я
подметил: со мной происходят каждые двенадцать лет с момента моего
возникновения во Вселенной переломные события. Таким был, в частности, тот
1973-й год. Таким был и 1997-й, когда я опубликовал вопрос: куда
идет развитие Вселенной? – после чего меня отстранили от руководства научными
работами (формально, но не по существу). Понятно уже, что «инициаторы»
превратились в то же самое… И вот теперь наступает новый срок 12-летнего
цикла – в 2009 году. Сегодня, 27 декабря 2008 года, у меня
состоялся, как это видится, разговор исключительной важности с главным в
России специалистом по GRID-технологиям – Владимиром Кореньковым
(ОИЯИ, Дубна). Это еще одна «история», связанная с созданием Большого
адронного коллайдера. GRID-технологии – это сетевое
объединение компьютерных мощностей, что позволяет обрабатывать «сумасшедшие»
потоки информации с коллайдера. Задача
эта тоже, в отличие от несчастного коллайдера, оказалась решена в
срок. Коллайдера нет, а GRID- и AIS-технологии
есть. А они нужны не только для физиков, оказавшихся на время в роли «веселой
вдовы», но – GRID и AIS совместно – всему человечеству. Также и для России, превращающей стоящее на ее
пути в пепел... Михаил Григорьевич Мещеряков Первый раз я увидел Михаила
Григорьевича в ноябре 1964 года.
Тогда я стал победителем в конкурсе на создание сканера, предназначавшегося
для обработки фотоснимков с трековых камер. Тотчас поступило мне, рядовому
инженеру, предложение: продать мою идею за перевод меня на должность
старшего инженера. Иначе, сказали, будут проблемы. Но я только смеялся в лицо
этой угрозе. Были, наоборот, другие, считавшие меня «козлом отпущения». По
их мнению, задача с созданием сканера,
а затем программного обеспечения для него была нерешаемой. И я, дворняжка
в элитной стае гончих-физиков, был нужен начальству лишь для того, чтобы
потом было удобно незаметно «закопать меня в землю». Вот тогда мне и
посоветовали обратиться к М.Г., который в это время был в опале – как человек
«сталинской эпохи», он в 1956 году был отстранен от директорской должности
и получил руководство «обычным» научным сектором. «Но это выдающийся человек!»
– было сказано мне. За огромным столом,
покрытым зеленым сукном, сидел огромный, похожий на льва человек. У меня,
однако, сразу сложилось ощущение, что его кабинет похож на клетку в зоопарке:
так он обрадовался приходу какого-то мальчишки. Выслушал меня. Про
предложение о «продаже» моей идеи я не говорил, речь шла только о сложности
решения задачи с применением компьютеров (тогда они назывались ЭВМ) для
автоматического измерения и распознавания изображений. И я услышал от
него то, что не говорил мне никто: «Это очень важная, сложная, но и по-настоящему
интересная научная проблема. Беритесь за нее! И решите ее!» 12 октября 1966 года приказом директора ОИЯИ Н.Н. Боголюбова была
создана Лаборатория вычислительной техники и автоматизации. Ее директором был
назначен членкор АН СССР М.Г. Мещеряков. Это также был «юрьев день»
для тех, кто хотел перейти на работу в эту Лабораторию из других
подразделений ОИЯИ. Достаточно было подать заранее заявление в запечатанном
конверте, который, согласно приказу, можно было вскрыть только в указанный
день. Никакие протесты от руководства «терпевших» потери сторон не
принимались. К этому сроку мной уже была
построена оптико-электронная установка будущего сканера АЭЛТ-1, которая к
тому же была просчитана на надежность с применением теории вероятностей (это
были уникальные расчеты), что по меркам аспирантуры в каком-нибудь
университете «тянуло» на кандидатскую диссертацию. Но меня как «непослушного»
держали на самой низкой инженерной должности, а в сентябре того года даже предложили
«сдать» мою разработку другим, специалистам по компьютерам (я им не был).
«Так надо для науки!» – было сказано мне. Освоить устройство компьютера
трудностей не представляло (и по моим идеям позже даже переделают ЭВМ БЭСМ-4
из вычислительной в управляющую),
но с начальством, как известно, не спорят. И именно в это время мне предложили написать то
самое заявление на имя М.Г. (что шло от него). Я так и сделал. И тут начались
проблемы. «Пусть он уходит, но его
разработка останется у нас. К тому же мы уже наметили передачу ее в руки
специалистов по компьютерам!» – заявили со стороны Лаборатории, откуда я
уходил. Их довод был, по их мнению, и его было нелегко оспаривать, верным:
мы должны прежде всего думать о науке. Это был стиль эпохи, в которой
считалось, что «незаменимых у нас нет». Так или иначе, но Советский Союз
тогда рванул вперед. «Что будем делать? – спросил меня Михаил
Григорьевич, прошедший ту же «школу». – от Вас требуют сдать документацию на
устройство, а также передать
опыт. Срок – один месяц». Бороться против этого он не соглашался: приказ был
подписан административным директором. Но мое теперь уже бывшее
начальство, так хорошо усвоившее законы социалистической морали, забыло про
одно – «стахановское движение». Я предложил не передавать «им» ничего, а
вместо этого воспроизвести за три месяца все то, что было создано мной за
полтора года. При этом на новом
уровне, с учетом опыта недочетов. Единственное – надо было положиться на случай в том, что они «протянут» один
месяц до трех. М.Г. согласился и отдал в мое распоряжение все производственные
мощности Лаборатории. Что из того запомнилось? Ночь, луна, в мешке из-под
картошки за спиной я тащу схемы из одного здания в другое. Однажды нервы не
выдержали и температура у меня скакнула до 39 градусов: в тот день должно
было, но не состоялось заседание комиссии.
В январе 1967 года, предъявив улучшенный сканер, мы победили. Тогда возникло «дело об
объективе». Но об этом – в самом конце книги. 1974 год.
Михаил Григорьевич вызывает меня в свой кабинет и говорит, что завтра на
защите сразу, минуя кандидатскую, докторской диссертации одного сотрудника
я должен выступить в его поддержку. Я с ним не согласен: в моей оценке
диссертация «не тянет». «А я требую!» – говорит М.Г. В день защиты я сажусь
на электричку и уезжаю в Москву. От М.Г. ничего не
последовало. Но когда однажды я попробовал дать ему характеристику работ
«несостоявшегося доктора», он грубо оборвал меня: «Если еще когда-нибудь,
Владимир Николаевич, Вы позволите себе говорить про не ваши разработки, я Вас
больше на порог не пущу!» Тогда же он сказал, что я
должен «остановиться в науке лет на пять. Дайте продвинуться и другим!» Но такое было только тогда и один раз. 1975 год.
На сканирующей системе АЭЛТ-1 обработаны фотоснимки от четырех экспериментов,
выполненных на синхроциклотроне. Создается в Москве система АЭЛТ-1/ЦАГИ.
Задышала и система АЭЛТ-2/160 на линии с переделанной нами в управляющую
ЭВМ БЭСМ-4. Но для обеспечения высокого качества решения задачи, для которой
она создавалась – обработки достаточно сложных снимков с пятиметрового Магнитного
искрового спектрометра, установленного на ускорителе в Институте физики
высоких энергий в Протвино, надо было подключить весь комплекс к
значительно более мощной вычислительной машине. Для этого надо было
управляющую ЭВМ БЭСМ-4 соединить линией связи с одной из двух имевшихся у нас
в Лаборатории мощных машин – отечественной БЭСМ-6 или американской СDC-6200. Вторая была по ряду причин предпочтительнее,
но она считалась «элитной», и вопрос
о «выходе» на нее мог встретить сопротивление со стороны «научной общественности».
Не учитывать это было нельзя, и я колебался. Идет очередное заседание
Научно-технического совета. В его повестке не было вопроса о ходе работ по
созданию системы АЭЛТ-2/160. Вдруг Михаил Григорьевич берет слово и говорит,
что нам надо решить вопрос: с какой большой вычислительной машиной будет
работать наша система? И вызывает меня на трибуну. У меня, пока иду, времени
меньше минуты. Сгораю от напряжения. Выхожу и говорю: СDC-6200. Вношу предложение:
подключить БЭСМ-4 к СDC-6200,
имитируя работу магнитофона, что исключает вмешательство в нутро
«американки». Решение элегантное. Проверили его в режиме имитации. Все
работает. Однако «общественность» все равно не согласна. В зале заседания
НТС стоит хохот. Эти лица! По предложению М.Г. создали комиссию для изучения
вопроса. Тогда мы за одну ночь, расставив часовых, пробили бетонные
перекрытия трехэтажного здания, протянули кабель между БЭСМ-4 и CDC-6200 и стали реально
работать в течение нескольких дней. Никто ничего даже не заметил. Комиссия
в эти дни не работала. «А почему не работала?» –
М.Г. задал вопрос «общественности». «Так Вы ж не назначили председателя
комиссии!» – парировали оппоненты. На том и порешили: М.Г. неправ. А нам
досталась линия с CDC-6200. Свобода. Из-за этого слова автор шел на жертвы, подчас рискованные. Так, в 1985 году ради возможности проводить половину времени не в Дубне, а в Москве, что позволяло вести договорные работы с двумя крупными организациями-заказчиками и получать за это сначала в 10, а затем в 50 раз больше средств на научные разработки, чем мне давали в ОИЯИ, а также иметь личное время, я согласился отдать свою сканирующую систему АЭЛТ-2/160 в некий отдел, начальник которого (становясь моим начальником) гарантировал эту свободу. Был написан от руки договор на листе бумаги, который был демонстративно разорван передо мной, когда мой переход в отдел утвердили М.Г. Мещеряков как директор нашей Лаборатории, а затем – в дирекции ОИЯИ. И было сказано: «Мои принципы простые: ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак». И добавлено, что я влип, ибо М.Г. еще ни разу не отменил ни одной своей подписи. Поэтому не отменит и эту. |
СОДЕРЖАНИЕ (Русское
космическое одиночество) Русско-английский эксперимент в ЦЕРН (Поддержка
создания Большого адронного коллайдера – применение
трансцендентного метода «сжатия времени») Не делать ничего, что можно не делать Post Scriptum. Из статьи автора «Нелинейность времени» («Россия –
это прекрасная женщина…») (Куда идет развитие Вселенной? [6])
IV. Параллельный мир (Научные исследования) Искусственный
интеллект – стыд за все человечество Синергия. И «пусть эти “греки” пое…тся» Числовые
характеристики красоты Изображения параллельного мира Наука – это лес с
кривыми дорожками Обет молчания и золотая медаль Православная
Святая Троица. Москва Русское староправославие. Сергий Радонежский «Где в лесных озерах тихо светят «Какая странная судьба…». Николас Кульберг и
другие График связи
времени и красоты V. Чудным звоном гремит колокольчик (Сказка о Медведе, пробравшемся к науке) «У Козла уже есть
рояль, а я все – о звездах …» VI. Мистика побед русского оружия Мистика русской победы в Курской битве
(1943) Приложение:
Сражение под
Прохоровкой (Курская битва) глазами немецкого аса-танкиста Post
Scriptum. Германия и Россия. Устремление к космосу и управление временем во Вселенной Дополнение
ко 2-му изданию. Эрих фон Манштейн. Курская битва в мемуарах немецкого
фельдмаршала VII. Одиночество и пепел Портрет автора
(«Дождаться сумерек …») Компьютерная
живопись. «Сумерки…» Антропокосмическая модель Вселенной, построенная на интерпретации представления о
Св. Троице В снегах Верхней Волги. Оружие одиночества VIII. «Веселые ребята» (Взгляд «нефизика» на физику и на физиков. Зачем физики строят ускорители? Гравитация и счастье. Смешное начало. Международная конференция в
Дубне Электронно-лучевая трубка и ЦК комсомола («Где ты, звезда моя Вега? Отчего такая тоска?..») (первый опыт 100-кратного «сжатия времени») Штрихи к портрету М.Г. Мещерякова Елена. Какие-то тени на белом снегу Черный мотоциклист (очень странная история) Запрещенная свобода. Путь одиночества Что-то неладно в «датском королевстве» Дошедшее до нас через огонь столетий X. Эпилог Деревня, Европа и нелинейность времени «Отсутствующие всегда неправы…» Светящаяся травинка и Большой адронный коллайдер |
|
|
|
||
|
…
Последнее было учтено, и я через Алексея Сисакяна, тогда главного ученого
секретаря ОИЯИ, обратился за поддержкой прямо к Николаю Николаевичу Боголюбову. На моем письме
была наложена виза, которая отменяла предыдущее решение. Тогда я пришел к
М.Г. и сказал, что прошу перевести
меня от дурака-начальника в другое подразделение. «Но я не отменяю своих
решений! – сказал М.Г. – Как я теперь пойду к Николаю Николаевичу и буду просить
его об этом? Нет уж, надо было Вам, Владимир Николаевич, сначала хорошо
подумать, когда давали согласие переходить к этому, Вы правы, .... А
вообще-то говоря, Вы тоже дурак. Сколько раз я говорил Вам: защитите
докторскую диссертацию!» На это я ответил, что
ходить к Н.Н. ему не потребуется, ибо это сделал Алексей Сисакян. И показал
мое письмо с визой Н.Н., которая отменяла первое решение и делала меня самого
в ранге начальника отдела. Тогда М.Г. вышел из-за стола и пожал мне руку. Еще
через год, подловив сложившееся настроение, я написал базовый текст
докторской диссертации всего за пять дней. А потом добавил в него рисунки и
прочее, и она была защищена в 1987
году в Московском энергетическом институте. Это был год «сухого
закона». Но я уже имел опыт борьбы с дураками. И банкет с выпивкой, где на
столе из досок красовались красно-золотые
и черные этикетки водок «Золотое кольцо» и «Посольская» (эту достали
по большому блату), был устроен в мастерской одного скульптора на Покровских
воротах в Москве, которая располагалась в старинном одноэтажном здании при
одной из закрытых церквей. Наш друг-скульптор выполнял заказы по
увековечиванию памяти о Великой Отечественной войне. Он делал сначала
трехметровые гипсовые фигуры воинов с винтовками и примкнутыми к ним
штыками, что потребовало снять пол
в мастерской и углубить его на один метр. Когда сломали, решая эту
задачу, русскую печь, то под ней нашли семь человеческих скелетов… Банкет проходил при занавешенных окнах в и так мрачном
помещении. «Мне понравилось, – сказал М.Г. – И я даже выпил две рюмки водки». |
Женева Это пространство размером в квадратный километр –
«тюремный двор» (место для прогулок) автора. Со светящимися по вечерам окнами
домов на средневековой площади Бург-де-Фур (от римского – форум), кофе, вином
и пивом в маленьких ресторанчиках. Однажды «в зимнюю пору» я заказал |
|
|
Кафе «Ла Клеман» Женева, 27 марта 2004 года (Рассказ про день рождения автора, из книги «Кафе на площади Бург-де-Фур». – М., 2004. – 58 с.) Кафе « Вчера, 27 марта, в день моего рождения,
я пришел в него в начале девятого. Это небольшое помещение, разделенное стойкой
бара на левую половину с четырьмя маленькими круглыми столиками и правую – с
семью. Два столика в глубине правой половины отделены деревянным
барьерчиком, создавая «отдельную комнату». Из этой комнаты легче наблюдать:
ты в ней как бы спрятался, и на тебя в ней никто не смотрит. Видеть из нее,
правда, можно только свою половину кафе. В баре всегда работают двое, это или
мальчики, или девочки. В этот раз
работали две девочки-конфетки, молоденькие, не сказать что красивые,
тоненькие, в джинсах и белых кофточках в обтяжку. Одна стоит на кассе и
исполняет приготовление заказов, у нее вид капризной недотроги. Другая бегает
между столиками, подавая заказы и убирая посуду. У этой темные волосы
заколоты в хвостик нехитрой «прищепкой» и карие глаза. Я заказал кофе и намазанный
вишневым конфитюром (вареньем) хлеб. За соседним столиком в «моей» комнате
две юные женевочки, у одной нос сбоку проколот бусинкой, уткнулись в
«девчачий» разговор. Я им не нужен, они мне тоже. К тому же рассматривать
ближних соседей неправильно. Из пяти столиков по ту сторону
барьерчика заняты четыре. Три стола были не интересны: влюбленная парочка,
одинаковая во всем мире, и два скучных типа, каждый за своим отдельным
столиком, пьют кофе и читают утренние газеты. Один лет под сорок, в очках, с
уже поседевшим, слегка смятым бобриком волос, другой не старше тридцати,
неопрятный, с распущенными вьющимися волосами-космами. Одеты все в темное и
неброское. Никаких пиджаков, у всех – куртки. Но вот у входа! За столиком сидела дива
лет двадцати трех, высокая, со взбитыми распущенными до локтей каштановыми
волосами, в серого цвета свитере с широким откидным воротом, в прекрасно
сшитых и расклешенных слегка, темных брюках модного «тряпичного» вида и
в примитивных, с виду грубых черных ботинках на подошве-протекторе. Сзади
на подоконнике лежала огромная мотоциклетная каска-шлем. Дива лениво листала журнал, не выпрямляя
правую вздыбленную половину, что наводило на мысль, что она его вовсе и не
читает, и курила тонкую сигарету, изящно держа ее длинными пальцами левой
руки. Перед журналом на круглом столике расположились: стеклянная
пепельница, связка ключей с красным брелоком, пачка сигарет с зажигалкой и
мобильный телефон. Один раз она куда-то позвонила. Растянула ворот, спустив
свитер на целую ладонь, и обнажила прекрасные плечи. Можно было сойти с
ума: вот это ведьма! Почесала голову. Потом еще… К моим двум женевочкам пришел молодой
парень. Огромный, хорошо сложенный, он снял куртку и залез с трудом на
круглый же стульчик в тесноте между нашими столиками. Мне позвонила по мобильному телефону Елена и сказала, что обслуживающий в Дубне мою машину механик предлагает в мое отсутствие пройти техосмотр. Мне не хотелось говорить по-русски в кафе, привлекая к себе внимание, и я отвечал односложно: да или нет, сказал, что сейчас перезвоню. Расплатился с кареглазой барменшей и стал выбираться из-за столика, большой, в темной куртке и с французской, в клеточку, кепкой в руке, напоминающий в чем-то Жана Габена в фильме «Отверженные». Молодой парень, пришедший к двум женевочкам и сидевший ко мне спиной, повернулся и приветливо улыбнулся: «Ова, месье!» |
Фото 1910 года. Кафе « |
|
|
Проходя мимо дивы-ведьмы, я смотрел вниз. На
полу у ее ног лежал длинный матерчатый, с рисунком в крупную клетку
ящик-футляр, в котором могли быть либо скрипка, либо ружье. На фото моя дочь Маша
позирует около моего «мерседеса» S-класса.
Эти машины выпускались до 1993 года, а потом спрос на них упал из-за их
неэкономичности. Поэтому в Женеве можно было купить их за бесценок. А что
такое S-класс? Ты сидишь в гостиной в кожаном кресле и едешь по улице. И все думают, что
ты богач. Во всяком случае, ты можешь так думать. И эта мысль ласкает… В это
время ты – тихий идиот. Псевдобуржуй. То есть даже и не буржуй, а тот, кто
хотел бы им быть. «Встроенным». В моем срезе – вроде профессора в
университете, который всегда знает себе цену. И все же доминируют у меня
другие настроения: разъезжая на немецком «мерседесе» по Женеве, крутить магнитофонную
запись: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой...» Это плохо,
но это правда: мне не известно, куда заведет меня судьба. В «гнездышко» или в
«революцию». Но надо ли говорить об этом? Когда Леонида Утесова спросили,
почему он все время говорит неправду, он ответил: «А правда никому не нужна».
Нужно то, что хочется. Кому? Ответ здесь не прост. Есть время разбрасывать и время собирать камни. |
Ресторан в одном из парков Женевы, в месте слияния рек Роны с зеленой прозрачной водой, вытекающей из озера, и текущей с подступающих к городу Альп мутной Арвы (декабрь 2005 года) |
|
|
Вопрос о том, почему мне единственному в
СССР было дано право работать на запрещенной для поставок в СССР элементной
базе, очень интересовал наши «органы». Мое объяснение, что я заработал это
право успешным выполнением научной разработки (во время моей шестимесячной
работы в ЦЕРН зимой 1969–1970 годов была достигнута рекордная разрешающая
способность электронно-лучевой трубки – 7000 линий), «их» не устраивала. Что
им при этом мерещилось, мне не известно, но только во время следующей поездки
в ЦЕРН, в октябре 1976 года, одному пребывавшему
в ЦЕРНе с женой и ребенком (невиданная роскошь по тем временам!)
«русскому» программисту было поручено пригласить меня к себе домой и
«поболтать»: а вдруг что-то выяснится? Как я ни старался, отвертеться от
этого приглашения не удалось: он звонил и звонил, отрабатывая хлеб с маслом,
каждый день. Мы выпили водки, и я рассказал смешную историю. Мой шеф немец
Курт предложил вести обсуждения о поставке очередной партии элементной базы у
него дома во время обеда. Это позволяло экономить время, и я был согласен. |
«Не
жалею, не зову, не плачу, / Все пройдет, как с белых яблонь дым…» Женева,
ноябрь 1975 года. Автор в гостях у одного инженера из ЦЕРНа и его подружки испанки
Марии-Луизы. В это время мы строили наш второй сканер – АЭЛТ-2/160 и я дважды
приезжал в Женеву для обсуждения поставок элементной базы. |
|
|
Только
попросил об условии: поскольку таких визитов к нему будет несколько, то я, в
соответствии с их традицией, буду платить за еду. И я потом заплачу – 42
франка за семь «походов». Смешным в этой истории было то, что когда Курт
приезжал к нам в Россию, то я тратил на него по 200 рублей, которые копил
целый год, откладывая понемногу из моей зарплаты в 450 рублей в месяц. А он
получал зарплату в 10 000 франков. Конечно же, здесь было над чем
посмеяться. При этом я оставался вне каких-либо деликатных разговоров – так
мне казалось. Однако на следующий день мне было предъявлено обвинение:
финансовые отношения с иностранцем. И было предложено «искупить вину»,
вступив в ряды осведомителей. На что я сказал «нет» с помощью тоже трех, но
других букв. И поплатился – стал невыездным на целых пятнадцать лет, пока
не рухнула «система». Однако с «разведчиком» ничего не произошло, и он со
временем даже стал профессором. Почему он не «сгорел», как другие? Это
стало понятно лишь по прошествии многих лет: тогда мне, пойди моя жизнь в
виде «мотания» между Дубной и Женевой, едва ли удалось бы удержать около себя
синеглазую Елену, появившуюся в моей жизни в том же году. И тогда
человечество не получило бы изображений параллельного мира, для чего с моей
судьбой, похоже, должна была пересечься и остаться со мной навсегда
красавица-ведьма. Пусть сказанное выглядит не совсем
убедительно. Или даже совсем не убедительно. Но только я тогда, когда сказал
«нет», получил от Провидения «знак» в виде великолепного подарка –
нелегальной поездки в Париж. Видимо, Оно было очень довольно тем, что Ему
удалось ловко подставить мне подножку, и у Него было хорошее настроение. В
связи с чем меня взяли в компанию. Поездка эта была предложена мне Куртом.
Это было очень опасно: в случае, если бы это раскрылось, моя жизнь могла свернуть
на дорогу с указателем «конец света». Однако я согласился без колебаний, и на
этот раз Провидение взяло меня под руку и даже сплясало со мной в начале
нашей поездки веселый танец. Про который я рассказал в своей первой книге
«Москва – старинный город». Ниже приведен отрывок с описанием этого «танца». * * * …Осеннее хмурое утро. Поезд тянется по
окраинам. Какие-то огороды. Все так странно. Прошло целых двадцать два года с
той поры, когда я, идя в десятом классе на штурм золотой медали, задумал молчать
о немыслимом – попасть в Париж. И вот я здесь. Тогда мне как-то подумалось, что я
научился общению с теми таинственными силами, которые управляют человеческой
жизнью. Что эти силы проявляются не наяву, под видом оборотней или
привидений, как об этом пишут в «страшных» рассказах, а в мыслях и
настроениях, которые к нам приходят. Но которые почти всегда разрушаются –
от самоуверенного скептицизма окружающих, в действительности просто
неспособных к восприятию сложного и утонченного. Впереди у меня было два дня, в течение
которых можно будет ходить по Парижу. Что такое – два дня? Кто-то может
ездить сюда столько, сколько захочет, и тратить такие деньги, что цель,
достигнутая мной – два дня в Париже, – это просто смешно... Но смешно ли? Разве время нашей жизни в
сравнении с вечностью – не смешно? И что если в эти – не менее бесконечные, чем целая жизнь, – два
дня я увижу нечто такое, что доступно только тому, кто знает тайну общения с
фортуной-судьбой? Ведь мне уже удалось – через обрушившуюся на меня
фантастическую любовь к отличнице-незнакомке – прийти, когда я начал
экспериментировать со всем этим, к той, пусть даже сомнительной в высоком
смысле, цели с золотой медалью, с которой за десять лет до этого я связал
надежду и обет молчания. К чему же тогда я пришел сегодня? «Бесконечное»! Вот оно, то красивое слово, которое – я ощущал
это уже – станет сегодня ниточкой моей судьбы. Вчера я сделал первый «красивый» шаг – с моим другом немцем Куртом мы перешли
границу Швейцарии и Франции ради этой поездки в Париж. Его паспорт был в полном порядке, и он
по нему заранее заказал в Париже отель. А я, находясь в загранкомандировке,
имел право на переход границы для работы во французской части Европейской
организации ядерных исследований – ЦЕРН, расположенной на окраине
швейцарской Женевы. Но мы после пересечения границы не пошли ни на какую
работу, а тут же поехали на автомобиле дальше, до Бельгарде, ближайшей железнодорожной
станции. И там пересели на ночной поезд, идущий в Париж. Я при этом стал
нарушителем перед чем-то, возможно, законом, но – во имя чего! И вот – Париж. Курт и другие пассажиры
вагона еще спят. Но я не могу. Сейчас во мне горел тот самый сдержанный огонь жизни, когда красивое
слово становится предвестником победы. Только не упустить главное! Пусть этого
будет даже не много, но оно должно оказаться тем, что в обычной жизни человек
не узнает никогда. Впереди у меня два дня. А это целая
вечность для свершения того единственного, ради чего, возможно, судьба и привела
меня сюда. Важно не ошибиться и суметь
сориентироваться в море возможностей. Для чего – не спешить с принятием решений... Еще
одно! Пришедшее после первого второе ключевое слово, которое буквально пронзило
меня, – «не спешить!» Все.
Теперь только – ждать и не спешить. Ведь впереди у меня целая вечность. Поезд прибывает на Лионский вокзал. Мы
выходим в толпе пассажиров. Грязноватый вокзал, скучная
невыразительная площадь. И это Париж? Курт просит остановиться и начинает копаться
в своем чемодане. «Мы уже не спешим,
– подумал я. – Хорошо». – Знаешь, – говорит Курт, – я, кажется,
забыл в вагоне ночные кальсоны. Ты подожди меня здесь, а я быстро схожу. Он пришел только через полчаса. Все это
время я думал о том странном начале, которое, похоже, сам же и навлек на
свою голову. Впрочем, никаких доказательств того, что это была не просто
случайность, а проявившаяся судьба, у меня тоже не было. Под конец этого
бессмысленного ожидания, однако, стало ощущаться уже некоторое раздражение. – Вагон оказался закрыт, – задумчиво
сказал возвратившийся Курт. – Это очень жаль, – по возможности
сочувственно отчеканил я на немецкой
грамматике, решив не упрекать его, оставшегося без кальсон, в потере получаса
моего парижского времени. Мне хотелось быть великодушным. – Хорошо, – тотчас оживился он. – Тогда
я схожу еще к начальнику вокзала. Я даже заскрипел зубами. Но его уже и
след простыл. А мне оставалось только рассуждать о времени и о странностях
судьбы. Курт в соответствии с закравшимся
подозрением пришел лишь через час и сказал, что этого дела он теперь ни за
что не оставит. Похоже было, что Провидение что-то уж очень разгулялось. – Давай я куплю тебе кальсоны, –
предложил было я ему. Курту или Провидению? Но он (Курт) твердо заявил, что это уже
дело принципа. Если это было все же Провидение (а не Курт), то оно,
по-видимому, обладало несколько скверным – упрямым характером. Что делало
мои наблюдения на вокзале приближающимися к научным. На этот раз он вернулся еще через
полчаса и мрачно сказал, что сделал все мыслимое и немыслимое, но кальсоны,
похоже, все же пропали. Оказывается, в субботу и воскресенье – а это были как
раз те два дня, на которые мы приехали в Париж, – многие службы на вокзале
закрыты. И потому он смог только отправить открытку в бюро находок. – Однако даже если кальсоны и найдутся,
то едва ли кто-то захочет заниматься еще и отправкой их из Парижа в Женеву, –
грустно сообщил он мне свои печальные мысли. – К тому же они далеко не новые.
Но мы с тобой, кажется, сделали все, что могли. Последнее замечание было настолько
весомым, что можно было предположить, что наконец-то мы сможем уйти отсюда. Я
понимал, что виноват перед ним. Но таковы уж законы судьбы: одни делают все,
что могут, а другие, как это кажется со стороны, ничего не делают. Елена Когда я встретил Елену, мы сняли в
овраге, по которому протекала речка Сходня, дом. Это был единственный дом,
стоявший внизу у берега речки и состоявший из двух половин – в одной жил
старик-хозяин, а другую за двадцать рублей в месяц снимали мы. Я колол на
снегу дрова, растапливал печь, и мы жарили на сале яичницу. Пока пили водку и
ели, закипал жестяной чайник. Вода была родниковая. За стенкой у деда что-то
ворковал приемник с зеленой лампой-глазком, иногда по нему передавали музыку.
Однажды, когда мы уже допивали чай, а комната наконец прогрелась, по радио
запела-заплакала скрипка. Музыка была как наша неустроенная любовь. Но разве
любовь бывает когда-нибудь устроенной? Более сильных переживаний в моей
жизни, чем тогда, когда за стенкой рыдала под скрипку чья-то душа, а в печке
догорали, потрескивая, дрова, пожалуй, не было. Прошла одна зима, потом лето и вторая
зима. В эту вторую зиму однажды я чуть не замерз, приехав один в наш дом
последней электричкой. Тогда в декабре в Москве стояли небывалые 40-градусные морозы. На трамваях от
холода даже лопалась и отставала краска и свисала по бокам отвратительными
лохмотьями. Что понесло меня ночевать в насквозь промерзший дом, какая обида
и на кого, вспомнить уже сложно. Но только я почему-то хорошо помню, что мне
очень захотелось «вот взять и поехать». Хотя я и догадывался, что рискую,
быть может, чуть ли не жизнью. Так оно и оказалось. Когда я спустился в овраг, был уже
первый час ночи. Мороз был ниже сорока градусов, к тому же дул сильный ветер.
Небо было ясное, и на нем сияла роскошная, чуточку кривобокая луна. Дед из-за
морозов уехал к дочке в Химки, и я был совсем один. И вдруг меня охватил страх. Мне уже было понятно, что если не
удастся почему-либо растопить печь, то я, возможно, погибну. Электрички
больше не ходили, а рассчитывать, что кто-то пустит тебя ночевать, было практически
безнадежно. Правда, с чего это я решил, что мне может что-то помешать
растопить печь? Но оказалось, что темные предчувствия не
обманывали меня. Я пошел под навес, чтобы набрать дров. Но то, что было легко
днем – выбрать среди сырых поленьев, заготовленных из растущих по берегу
ветел, несколько затерявшихся сухих сосновых чурок для растопки, – сейчас, в
отблеске призрачного лунного света, оказалось невозможным. Все поленья
выглядели одинаковыми по цвету, на ощупь понять было ничего нельзя, ибо руки
без перчаток немедленно замерзали, а зажженную спичку задувал ветер. От
отчаяния, не зная, что мне делать, я сложил наудачу вместе четыре спички. К
счастью, оказалось, что такая квазилучина уже не задувалась. И почему-то особенно боязно было идти в
дом, неся в руках наколотую охапку дров. Топор – мое единственное оружие –
оставался лежащим сзади, и идти можно было, только глядя вперед. А со спины –
я чувствовал это – на меня смотрели, сверкая холодным огнем, чьи-то зеленые глаза и протягивались
лапы с когтями... Я не выдержал и побежал, роняя по дороге поленья. Но потом
все же заставил себя и снова вышел из дома. Вокруг никого не было. Лишь
высоко в небе сияла луна и дул ледяной ветер. Но там, за деревьями, были
какие-то тени на белом снегу... А когда в апреле в овраг снова пришла
весна, дед получил от кого-то предложение сдать наш домик на три летних
месяца по цене в сорок рублей. Для нас это было слишком дорого, но, с другой
стороны, и деду было бы выгоднее сдавать его домик нам круглый год по
двадцать рублей в месяц, чем кому-то всего лишь три месяца по сорок. Попытка
уговорить его ни к чему не привела: он неожиданно оказался непреклонен.
Расставаясь, я смотрел на него с грустью: у нас отнимали мечту, а у него
блуждающие в лунном свете «тени» должны были забрать жизнь. Почему-то я знал это. Через два года дед сгорел в своем доме.
Я узнал об этом спустя полтора десятка лет, когда приехал в овраг с моим
другом кимрским художником Петром Гусевым, чтобы он нарисовал речку Сходню.
К нам подошла какая-то согбенная старуха и стала разглядывать и хвалить
картину. От нее, когда я спросил про деда, мы и услышали эту печальную
историю. * *
* Но то время было самое светлое в моей
жизни. Позже придут победы с созданием сканера АЭЛТ-2/160 и применением в
ЦЕРН метода «сжатия времени». А тогда это время было еще впереди. ЧЕРНЫЙ МОТОЦИКЛИСТ Это очень странная история. Настолько странная, что даже Елена, главное действующее лицо, предпочитает считать произошедшее случайностью. Вероятность случайности, конечно же, существует. Но также лучше знать о грозной опасности посещения того места. В 2000 году я был приглашен в Центр
подготовки космонавтов имени Ю.А. Гагарина (Звездный городок). Потрясающая
тишина, отрешенность от окружающего мира, вековые ели и березы. И интереснейший разговор, который
велся вокруг применения нашего сканера АЭЛТ-2/160 для задач, связанных с
«исследованием невидимого на видимом». Построенный по принципу «компьютер в
помощь человеку», что отличало его от известного западного подхода к
построению систем «человек–компьютер», обозначенного на пути увлечения идеей
создания искусственного интеллекта (что было ошибкой), наш сканер позволяет
видеть в окружающем человека пространстве то, что не видно глазу. Так
возникла идея – обнаружить признаки существования параллельного нам мира. Затронув эту тему в Звездном городке, я
неожиданно получил поддержку. Мне было сказано, что для установления
контактов с параллельным миром
не надо забираться высоко в небо. Можно найти такие места и на поверхности
Земли. Их признак – странные события, которые там происходят. И спросили
меня: знаю ли я такое место и могу ли сфотографировать его? Чтобы потом
исследовать на нашем уникальном сканере. Так были получены первые исследования
изображения параллельного мира. О чем рассказано в третьей части этой книги. * *
* …Июль 1980-го года. Мы с Еленой бредем по
жаре от Черного озера к Сходне. Пройдя деревню Середниково с ее старинной
усадьбой и белой церквушкой, за которой под сохранившимся до наших дней вязом молодой Лермонтов,
по преданию, писал стихи, мы спустились к быстрой и холодной речке
Горетовке. И вдруг Елена говорит, что устала так,
что идти дальше не может. Такого еще никогда не было, и это была первая
странность на нашем пути. Но делать нечего: мы как раз подошли к автобусной остановке и решили
ждать. Напротив, через дорогу, лежала спиленная
сосна. Я сначала долго смотрел на нее, словно сомневаясь в чем-то, – это мне
помнится особенно отчетливо, – а потом все же предложил Елене посидеть на
ней. Через несколько минут она встала и говорит, что все в порядке – она
больше совершенно не чувствует усталости (что тоже было немного странно
после такого «приступа») и что мы можем не ждать автобуса, а идти дальше. Но
тут – кошмар! – оказалось, что вся ее юбка измазана сосновой смолой. Ехать в таком перепачканном виде в
электричке и потом в метро
было невозможно – она перемазала бы всех, да и для приличной девочки это было
просто немыслимо. Единственным выходом было – достать где-нибудь бензин. Но
где ж его тут достанешь? Мы идем по мосту через речку, и тут со
стороны Середникова, обгоняя нас, проносится мотоциклист. Весь в черном, на голове
черный шар-шлем, сзади привязана веревками пластмассовая канистра с болтающейся в ней темной
жидкостью. Я смотрю на эту канистру и думаю
почему-то, что сейчас она должна свалиться. И канистра и в самом деле
неожиданно отвязывается и падает на дорогу. Я говорю: вот бензин. Елена не
верит. Мы подходим, отворачиваем крышку и видим: там действительно бензин. Смочив носовой платок, мы оттерли смолу.
Я немножко нервничал, не желая новой встречи с отталкивающим чем-то мотоциклистом.
Да и лучше было обойтись без объяснений. Хотя в то же время было такое
ощущение, что спешить нам особенно не требуется. Завернув крышку, мы
поставили канистру на дорогу. «А теперь давай подождем немного. Должен
же он вернуться за канистрой», – говорю я Елене. Все происходившее с нами
было более чем странным, и в этом как бы слегка взвинченном настроении
что-то заставляло меня не уходить отсюда. Мы отошли на полсотни шагов,
остановились за большим невзрачным кустом и стали ждать. Прошло минуты две. Елене уже начало
надоедать. Но вот снова треск мотоцикла. Парень с черным шаром вместо головы
подлетает к канистре, останавливается, деловито привязывает ее веревками к
багажнику и едет как ни в чем не бывало дальше, через мост в сторону Середникова. Елена крепко держится за мою руку и
говорит, что ей «что-то не по себе». Мое лицо перекошено растерянной улыбкой. |
|
|
|
Денег на
создание сканирующей системы АЭЛТ-2/160 не хватало, и мы стали выполнять хоздоговорные
работы с Центральным аэрогидродинамическим институтом (ЦАГИ), построив для
них аналог сканирующей системы АЭЛТ-1. Это позволило нам оплачивать работы
лаборатории во Львовском политехническом институте по изготовлению электронной
аппаратуры, а в Москве – набрать «не полагающихся» мне программистов. Так,
по приглашению руководителя лаборатории в ЛПИ, меня занесло (на его машине
«Запорожец») на два дня в Карпатские горы. Да, вместо выполнения
работы руководителя научного сектора по созданию сканера, кем я был в это
время, мне приходилось выполнять не одну, а сразу четыре работы – создавать
два сканера, для ОИЯИ и ЦАГИ, и разрабатывать для этих сканеров программное
обеспечение. И еще нужен был один
день в неделю, чтобы ездить на берег Сходни. Решить все эти задачи можно было
только одним способом: на крыльях запрещенной
свободы. Пути одиночества. Когда
открывается красота. Сканирующая система
АЭЛТ-1/ЦАГИ применялась для обработки записей на 35-мм кинопленку полетной
информации (графики скорости, высоты и перегрузки) в «черных ящиках» (прибор K3-63) на самолетах. Одной из задач была расшифровка
записей графика перегрузки для разбившихся самолетов. Это был график,
«тонущий» в шумах, и потому задача считалась очень сложной. А была решена
буквально за один день. Как часто разбиваются самолеты? Десяток
за год. Сколько времени длится удар о землю? Очень короткое время. Это были
вопросы, которые задал автор. Отсюда следовало, что нет никакого смысла
создавать безумно сложные программы для автоматического распознавания
жутко зашумленных отрезков кинопленки. Надо не распознавать, а чистить от
шумов скоростным световым карандашом результаты сканирования. Это было простое красивое решение.
Настолько простое, что вызвало презрение у «настоящих»
профессионалов-программистов. «Конечно, – говорили они, – он (то есть автор)
применяет технические средства, которых у нас нет». Здесь они были правы. Но
я не стал отказываться от применения созданного мной скоростного светового карандаша
только для того, чтобы уровнять наши условия. А признав критику правильной,
предложил руководству ЦАГИ поручить мне создание аналога системы АЭЛТ-2/160.
И такой договор в самом конце 1980 года был подписан – на огромную по тем временам
сумму в 1 700 000 рублей на пять лет. |
Сентябрь 1978 года.
Поездка в Закарпатье |
|
|
Построение БАК потребовало
создания интегрированного AIS-комплекса,
сделавшего прозрачным выполнение этих
работ, а также разработки компьютерной сети GRID, позволяющей объединить вычислительные мощности
огромного числа компьютеров и соединить участников проведения компьютерных
работ вне зависимости от их местонахождения. Авторами AIS- и GRID-технологий
выступили западные специалисты. Но в них принял участие – и как принял! –
русский дух. Многое, очень многое в этом сотрудничестве оказалось странным… Вот несколько штрихов. В 1989 году, в
конце «эры Горбачева», была предпринята попытка как-то изменить к лучшему
советскую систему. Так автор стал в один прекрасный день директором научного
центра при Президиуме Академии наук СССР. Это было время, когда автору
платили по миллиону рублей в год (по договору с ОИЯИ) только за то, чтобы он
(то есть я) раскрыл «секрет» своих успехов при создании программного
обеспечения для сканирующих систем, – о чем было рассказано выше. Деньги
были просто «бешеные». К тому же мне, утверждавшему существование связи
времени и красоты (на чем базировались успехи), верить отказывались. Поэтому
можно было рассчитывать на то, что деньги будут поступать все время. А
тут приказала долго жить Германская
Демократическая Республика, и ее
чиновники стали распродавать за полцены госимущество. Имея самый высокий
рейтинг в ОИЯИ как получающий со стороны «надежные» большие деньги, я сумел
достать в банке под залог будущих поступлений два миллиона рублей (сумма за
два года вперед) и купил на них 75 новейших по тем временам персональных
компьютеров РС-386 и РС-486. И из них передал широким жестом моему ОИЯИ
третью часть. Но тут оказалось, что наш заказчик из-за разворота страны в
сторону «демократии» больше не сможет платить мне тот самый миллион в год,
и я оказался в «неловком» положении. Узнав об этом, набранные мной сотрудники
научного центра, которым я доверил все права, в довершение ко всему «вытащили»
закон, по которому, оказывается, я как штатный сотрудник бюджетной
организации не имел права без разрешения нашего замминистра занимать
должность директора. Это позволило им взять в банке кредит под залог теперь
уже «их» компьютеров в размере 15 000 долларов и «скушать» его. И они собирались кушать и дальше. Вот
это было времечко! В морозный солнечный день января 1991
года мы с Еленой пошли в юридическую консультацию № 1 Москвы недалеко от Главпочтамта,
и там нам подтвердили, что «все правильно» – я не имел права быть директором.
Но кредит в банке был взят на меня, что означало в пересчете рублей на
доллары – я должен был вернуть 150 000 долларов до конца того года. За
счет чего? И как я потом узнал, приватизировавшие
наш банк молодцы, узнав о моей неспособности возвратить им долг, занесли мое
имя в «черный список», что
означало на практике тех лет – мешок на голову, в лес и в костер. С вопросом:
можешь вернуть деньги? Решение, мало того – «обалденно
красивое», было мной, загнанным зверем, найдено. Я сумел сообразить, что ОИЯИ
– международная организация, и роль замминистра для «моих» я представил в лице вице-директора
Алексея Сисакяна, который дал требуемое письменное разрешение. И они именно
обалдели: теперь уже им надо было доказывать свою невиновность. «Людоедство»
было остановлено. А тут еще грохнул дефолт 1992 года, понизивший мой рублевый
долг в семь раз. Появилась надежда, и банку было предложено поставить
компьютерную сеть и сделать на ней систему обслуживания клиентов. Нам пошли
навстречу, и программист Елена при участии еще одного инженера за полгода
решила для них три задачи. Так мы проскочили между Сциллой и Харибдой благодаря чистой случайности.
Тем не менее я утвердился в общественном мнении как хитрый. Подобно
Одиссею. Но во всей этой истории был и один
важный нюанс. Изгоняя из центра моих бывших «друзей», я нуждался в своем бухгалтере,
способном принять у них документы. И почему-то за год до этого Елена решительно заявила, что пойдет на курсы бухгалтеров.
Я был против, но она не уступала. И прошла эти курсы. Пройдет три года, и я привезу Елену в
ЦЕРН, чтобы обсудить возможность сотрудничества по тематике контроля финансов – с этого все
началось. И снова ее странная инициатива по освоению бухгалтерского учета
окажется незаменимой. Мы написали меморандум с администрацией ЦЕРН, в
котором я не понимал ровным счетом ничего. Но понимала Елена. Так Россия
получила возможность доступа к разработкам AIS-технологий ЦЕРНа, после чего, чтобы сделать
доступ реальностью, мне осталось только написать книгу «Москва – старинный
город», изложив в ней метод десятикратного «сжатия времени». Но здесь
проблем уже не было. |
Вид на ЦЕРН, который
расположен в десяти километрах на северо-запад от центра Женевы. На заднем
плане – горы Юра, под которыми проходит (частично) 27-километровое кольцо Большого
адронного коллайдера |
|
|
Так
кто ты, русская женщина? Ты рождаешься ведьмой или же становишься ею рядом со
зверем вроде меня? Ответа нет… А тогда, в том 1994 году, при написании
своей книги я ушел в изучение русской
истории и где-то нашел описание того, как монголо-татары, пришедшие в XIII веке во владимирские земли, применяли испытанный
жестокий прием при штурме городов: собирали в окрестности женщин и детей и
гнали их перед собой. Защитники на стенах, стреляя, должны были убивать их.
Это было невозможно. И признававшие только силу восточные воины беспрепятственно
подходили под этим «прикрытием» под стены и затем опрокидывали потрясенного
их «выдумкой» противника.
Такой же прием был применен и здесь, при штурме русских городов. Но
тут он оказался непригоден. Не доходя до стен, эта плачущая от ужаса живая
человеческая волна на глазах у защитников поворачивала назад, на кривые
сабли визжащих погонщиков-убийц. Город после этого погибал, но не сдавался.
Но гибли и татары-батыры, и, надо полагать, в немалом количестве.
Можем ли мы забыть про это?
Космос, бездна… Открывшиеся в глубине бездонных синих глаз таких красивых русских женщин, которые
когда-то, на заре времен, гонимые врагом под стены крепостей, вдруг поворачивали
и – как заклинанье, дошедшее до нас через огонь столетий, – смотрели в этот страшный миг на сабельные лезвия
татар… И
превращались – в звезды. |
|
|
|
Деревня. Красные флоксы (Август 2002 года) Продолжение (часть 8) В
начало страницы |
|
|