На главную страницу

Научные тексты

Книги

Воспоминания

Публицистика

Каратэ-До

Рисунки

Контакты

 

 

 

Д.И. Дубровский

Статьи из рубрики

Субъективная реальность, сознание, бессознательное

О классических подходах к проблеме сознания

Основные категориальные планы исследования сознания

Проблема "другого сознания"

Гносеология субъективной реальности (к постановке проблемы)  

Некоторые соображения о статьях, посвященных понятию сознания

Искусственный интеллект и проблема сознания

 

 

 

О классических подходах к проблеме сознания. Актуальные аспекты

(Философские науки, 2008, № 12)

 

Сейчас много говорят и пишут о неклассических и постнеклассических подходах к философским проблемам. Действительно, развитие информационного общества, процессы глобализации существенно изменяют условия, формы и задачи философской деятельности, ставят новые острые вопросы. Все это целиком относится к проблеме сознания. Однако иногда создается впечатление недостаточной, мягко выражаясь, основательности тех построений и суждений, которые выступают под флагом модных постнеклассических претензий, резко порывающих с классикой. Они грешат чрезмерным плюрализмом, релятивизмом, безразмерным конструктивизмом, отходом от «ядерной» философской проблематики, что не столь уж редко наблюдается и в современных работах, посвященных проблеме сознания. Между тем, эта многомерная проблема приобретает в нынешних условиях исключительную актуальность, является предметом первостепенного интереса не только для философии, психологии, гуманитарных дисциплин, но и для представителей естественнонаучного и технического знания, для различных интегративных образований и направлений в современной науке (когнитивных исследований, проблематики искусственного интеллекта, для той чрезвычайно широкой и, без преувеличения, судьбоносной для нашей цивилизации области познания и деятельности, в которой происходит конвергенция и взаимооплодотворение нанотехнологий, биотехнологий, информационных и когнитивных технологий). Накоплен колоссальный массив конкретно-научных знаний о феноменах сознания, которые способны существенно корректировать философские разработки. Для научных исследований феномена сознания крайне актуальны вопросы междисциплинарного подхода, выработки общепонятного языка описания и объяснения, соотношения различных методов (что хорошо видно на примере развития когнитивных наук, стремящихся объединить в едином концептуальном плане понятия и методы психологии, нейрофизиологии, лингвистики, информатики, компьютерных наук).

Разумеется, остаются серьезные теоретические трудности, касающиеся специфики философского и научного подходов к проблеме сознания, учета их результатов в единой концептуальной структуре, несмотря на различие языков описания и способов объяснения феноменов сознания. Во всяком случае, философские и научные исследования сознания должны укреплять свои взаимосвязи. В этом – одно из необходимых условий успешной разработки проблемы сознания, отвечающей запросам информационного общества.

Осмысление единства проблемы сознания сейчас крайне важно, и оно должно учитывать классические подходы и идеи которые обретают новые интерпретации, но так или иначе включаются в неклассические концепции. Поэтому вполне уместно напомнить о главных классических подходах к проблеме сознания и подчеркнуть их роль в современных разработках этой проблемы.

Эти подходы развивались в плане четырех основных направлений: объективного идеализма, дуализма, субъективного идеализма и материализма. Постулаты, определяющие каждое из указанных направлений, образуют основные метафизические координаты понимания и объяснения сознания. И хотя эти постулаты представляют для философа, как будто, общие места, они заслуживают вдумчивого отношения. Несмотря на возможность их различной интерпретации и превратного истолкования, они явно или неявно выражают существенные черты сознания, непременно используются в современных концепциях при разработке различных аспектов проблемы сознания. Остановимся кратко на каждом из них.

1. Объективный идеализм. Сознание есть вечная и всеобъемлющая духовная субстанция, представляет собой действительную и возможную реальность, создает всё мыслимое разнообразие; предметный мир есть порождение мира идей, духовных монад, есть инобытие Духа, и наше человеческое сознание – не более чем одно из проявлений этой духовной субстанции (позиция, наиболее полно выраженная Гегелем). Если вы принимаете эту позицию, то у вас есть хорошее основание для логических построений и объяснительных процедур, ибо сразу же устраняется противоположность между сознанием и внешним (предметным, физическим) миром, поскольку он произведен сознанием, есть его инобытие. В сущности, получается, что ваши личные концептуальные построения и объяснения сознания выступают разгадкой Логики и Закономерностей самой духовной субстанции, открывшей это вашему сознанию непосредственно или через другого избранного человека (скажем, такого великого философа, как Гегель, индивидуальный дух которого постигает Абсолютный Дух или, вернее, Абсолютный Дух снисходит, чтобы открыть истину своему избраннику). Абсолютный Дух, как известно, весьма напоминает Бога с его качествами вечности, вездесущности, всеведения и всемогущества, а философ типа Гегеля – пророка, получающего откровение, ибо его устами глаголет Истина Абсолютного Духа. Правда, указанный постулат приводит к многочисленным противоречиям при попытках вывести из него объяснения целого ряда эмпирических характеристик индивидуального сознания, его происхождения и развития (но это - особая тема, требующая отдельного рассмотрения).

Метафизический постулат, лежащий в основе концепции объективного идеализма, носит мировоззренческий характер и не поддается четкому логическому опровержению (хотя против него и могут быть выдвинуты многочисленные эмпирические и теоретические аргументы). Опирающееся на него миропостроение привлекательно для огромного числа людей, поскольку оно имеет монистический характер, помогает преодолевать вопиющую неопределенность смысложизненных ситуаций, чувство собственного ничтожества, неустроенности и «заброшенности» в мире, страх смерти (в надежде на бессмертие души), «легкое» приобщение к Абсолюту.

Вместе с тем указанный постулат выражает в синтетическом и гипостазированном виде ряд существенных и во многом загадочных черт нашей субъективной реальности, особенно процессов мышления: способность восходить к идеям высокой степени общности и абстракции, оперировать ими как бы независимо от эмпирической реальности (в логике, математике, философии); активность сознания, неограниченные «действия» мысли в форме мечты и воображения (вопреки текущей действительности), феномены целеполагания, силы воли и нравственного самопринуждения. Эти вопросы продолжают оставаться крайне актуальными в современных разработках проблемы сознания.

2. Дуализм. Существуют две субстанции: духовная и материальная. Несмотря на их абсолютную противоположность, они, оказывается, способны воздействовать друг на друга. Поскольку это логически невыводимо из основного положения дуализма, мы имеем тут еще один скрытый постулат, используемый зачастую неявно. Но без него концепция дуализма вообще теряет смысл. С ним же она получается теоретически неэкономной и двусмысленной в самом своем основании, что влечет противоречия, неопределенности, концептуальные нестыковки при рассмотрении различных аспектов проблемы сознания. Это показано еще Кантом, а в прошлом веке Гуссерлем и Виттгенштейном, для которых критика Декарта была существенным пунктом развития собственных концепций; после них же – деятелями так называемой «антикартезианской революции», начиная с Г. Райла и затем многими представителями аналитической философии. Однако эта «революция», выдвигая рациональные критические аргументы против дуализма (с позиций логического бихевиоризма, физикализма и неопрагматизма) вместе с тем перечеркивает феноменологический аспект учения Декарта, сохраняющий важное значение для современных разработок проблемы сознания.

Постулаты дуализма рассчитаны на преодоление фундаментальной трудности, возникающей при объяснении связи сознания с организмом, мозгом, деятельностью человека, с материальными процессами. Эта связь эмпирически очевидна. Но как объяснить, например, тот факт, что мысль, которой нельзя приписывать физические свойства, вызывает телесные изменения? Здесь налицо «провал в объяснении» (как выражаются в аналитической философии).

Если же вы принимаете постулаты дуализма, то указанная трудность сразу преодолевается. У вас есть «готовое» и весьма «удобное» объяснительное клише для всех вопросов такого рода. Не случайно, выдающиеся нейрофизиологи ХХ века, изучавшие мозговые механизмы психической деятельности, знаменитые Нобелевские лауреаты Ч. Шеррингтон, Дж. Экклз, Р. Сперри, У. Пенфилд занимали и отстаивали позицию картезианского дуализма (в конце жизни, правда, первооткрыватель функциональной асимметрии мозга Р, Сперри перешел на позицию эмерджентистского материализма, о котором еще будет речь ).

Следует отметить тот факт, что в последние десятилетия акции дуализма заметно возросли[1]. Это – во многом реакция на «антикартезианскую революцию» и засилье редукционистских концепций сознания в англоязычной философии. Характерно, что многие ее представители расширяют понятие дуализма, включают в него не только субстанциальный дуализм (картезианского типа), но и так называемый «концептуальный дуализм», т.е. позицию, признающую необходимость «ментального словаря», принципиальное отличие понятий, описывающих феномены сознания от физикалистского языка. Подобная «удвоение» дуализма заведомо несостоятельно (что я пытался показать в ходе критического анализа концепции Дж. Сёрла[2]).

Эти разные описания действительно представляют две системы понятий, между которыми нет прямых логических связей. Первая из них опирается на понятия интенциональности, смысла, ценности, цели и т.п., вторая – на понятия массы, энергии, пространственных отношений. В обыденном языке, благодаря его высокой метафоричности и ассоциативности, такого рода «гуманитаристские» и «физикалистские» описания легко сочетаются. В научных же задачах, где требуется использование обоих типов описания в рамках единой концептуальной структуры, вопрос стоит крайне остро. Здесь как раз и возникает «провал в объяснении», главная эпистемологическая трудность при попытках объяснить связь ментального и телесного, сознания и мозга. Это – одна из приоритетных тем дискуссий в современной аналитической философии. Теоретические вопросы, касающиеся преодоления дуализма, с одной стороны, и редукционизма, с другой, сохраняет высокую актуальность в разработках проблемы сознания.

3. Субъективный идеализм. Моя субъективная реальность есть единственная реальность. Этот постулат имеет разные интерпретации, использующие в первую очередь свойства чувственных данных; вспомним тезис Дж. Беркли: предметы суть комплексы моих ощущений. Здесь абсолютизируется «герметичность» чувственного опыта как первоисточника знания о внешнем предмете (невозможность непосредственного контакта с «самим предметом», выхода за пределы ощущений к «самому предмету», ибо любая чувственная проверка его свойств будет опять же представлять собой наши ощущения).

Проявления субъективного идеализма характерны для Юма и Фихте в их критике положений о духовной субстанции, для ряда других философов. Однако последовательное проведение постулата субъективного идеализма означает солипсизм, который в логическом отношении самопротиворечив, в практическом же ведет к абсурду. В этом плане чаще всего наблюдается либо концептуальная неопределенность, либо переход с позиций субъективного идеализма на позиции объективного идеализма, обращение к идее Бога как первопричине ментальных состояний индивида (например, у того же Дж. Беркли).

Тем не менее, субъективный идеализм концентрирует внимание на ряде острых и трудных вопросов проблемы сознания. Они касаются ее экзистенциалистских аспектов, уникальности и относительной закрытости субъективного мира личности, особенностей познания собственной субъективной реальности («непосредственно данного»), отчетов от первого лица и перехода к утверждениям, имеющим интерсубъективный статус, способов познания «другого сознания», подлинных переживаний, намерений мыслей другого человека. Сюда же относится злободневный вопрос о «квалиа», который широко обсуждается в современной аналитической философии, имеет давнюю традицию, связанную с истолкованиями природы первичных и вторичных качеств. Возникающие здесь эпистемологические трудности, несмотря на многочисленные концептуальные попытки их преодоления, до сих пор остаются в силе. Это же допустимо утверждать и о современных концептуальных подходах к теме «другого сознания».

4. Материализм. Мир материален, материя есть единственная вечная и всеобъемлющая объективная реальность. Сознание же – свойство высокоорганизованной материи.

Исходный постулат материализма также носит метафизический характер. Он противополагается постулату объективного идеализма. Но здесь существует некоторая неопределенность (присущая, кстати, в этом отношении и постулатам дуализма). Она связана с тем, что согласно объективному идеализму сознание (дух) тоже определяется как всеобъемлющая объективная реальность. Требуется различение, без которого как раз и возникает неопределенность. Это различение во многом интуитивно, опирается на обыденное знание (как в известном примере Канта: одно дело, серебряный талер в руках, другое – только в ваших мыслях). «Материальное» связывается с вещественным, физическим, пространственным (внешним предметом, лучом света, звуком и т.п.), а «Духовное» – с бестелесным, невесомым «содержанием», подобным нашей мысли, но только отделенной от людей и возведенной в Абсолют. Согласитесь, что трудно придумать, представить какое-либо основание для указанного различения, не ссылаясь на подобные хорошо знакомые нам реалии. Выходит, различение между «Абсолютным Духом» и «Абсолютной Материей» так или иначе коренится в нашем обыденном опыте, имеет эмпирические основания.

Указанная неопределенность в постулате материализма весьма существенна. Если учесть, что объективный идеализм способен интерпретировать внешние предметы и все физические явления в качестве «инобытия Духа», то тогда возникает сомнение в альтернативности так называемого основного вопроса философии: «Что первично? Материя или сознание?». Можно, конечно, оставить в стороне эту формулировку Ф. Энгельса, которая почиталась краеугольным камнем в советской философии. Но от этого нам не станет легче.

Материалистов может в какой-то мере утешать то, что подобные и не меньшие неопределенности присущи и постулатам остальных классических философских направлений. Это обстоятельство отражает ограниченность человеческого разума, проблематичность наших философских миропостроений. Отсюда, собственно, и неизбежность метафизических утверждений, представляющих компенсаторный механизм нашего теоретического мышления перед лицом бесконечности.

Указанную неопределенность пытаются снять, добавляя, что материальные объекты существуют вне сознания и независимо от него. Тем самым подчеркивают, что материя представляет собой объективную реальность, отличную от сознания, что последнее не является объективной реальностью и должно полагаться, следовательно, в качестве субъективной реальности. Такой оборот мысли дает определенные основания для противостояния объективному идеализму, для материалистического осмысления сознания. Однако объяснение сознания остается самой трудной теоретической задачей для материалистической философии. Сознание определяется как продукт развития материи, что весьма логично и подтверждается наукой. Но как оно связано с материей, если оно не может быть названо объективной реальностью? Здесь стоит дилемма: 1) либо сознание все же определяется как материальный процесс, и тогда оно утрачивает свою специфику, качество субъективной реальности; 2) либо оно сохраняет это качество, и тогда его трудно соединить с материальными процессами.

Как известно, ясную и последовательную позицию в истории философии занимали те, кто шел по первому пути, особенно представители так называемого вульгарного материализма («мозг выделяет мысль, как печень желчь»). Примерно со средины прошлого века подобная линия проводилась в англоязычной философии под флагом физикалистского редукционизма («теория тождества ментального и физического», «элиминативный материализм» и др.).

Второй же путь всегда был чреват противоречиями и парадоксами (сознание как «нематериальное свойство материального»)[3]. Те философы, которые шли по этому пути, стремились в большинстве своем вынести за скобки традиционные метафизические постулаты и ограничиться метанаучными посылками (например, подменяли категорию материи понятием «физического», что неприемлемо, ибо понятие объективной реальности заведомо шире понятия физического). Это типично для разработки проблемы сознания в рамках аналитической философии. Отсюда некорректные отрицания материализма теми, кто критически относится к радикальному физикализму и вместе с тем к дуализму ( Ст. Прист, Дж. Сёрл и др.)

Особо следует отметить концепцию эмерджентистского материализма, наиболее обстоятельно развитую Дж. Марголисом, который разрабатывал проблему сознания так же в русле аналитической традиции, но стремился к объяснению сознания с учетом классических метафизических посылок[4]. С этой позиции сознание рассматривается как эмерджентное свойство высокоорганизованных материальных процессов. Она получила поддержку и развитие со стороны ряда крупных философов и естествоиспытателей, которые отвергали как дуалистические, так и редукционистские подходы к проблеме сознания[5]. Надо, однако, заметить, что сам по себе принцип эмерджентности недостаточен для объяснения процесса возникновения сознания и его специфических свойств (это отмечалось мной в указанной выше статье, посвященной критике концепции Дж. Сёрла).

Я остановился сравнительно подробно на классических подходах к проблеме сознания и их метафизических предпосылках в связи с тем, что сейчас при обсуждении этой проблемы стало модно их принижать и даже третировать. Метафизические предпосылки с порога отвергают многие философы постмодернистской направленности и неопрагматизма; подобная тенденция в последнее время прослеживается и в нашей литературе. Однако все эти «продвинутые» интеллектуалы, к удивлению, не замечают, что в своих отрицаниях метафизических предпосылок и в своих теоретических утверждениях они неявно, а иногда и вполне явно, опираются на «свои собственные» метафизические посылки[6]. Последние неискоренимы; несмотря на все их недостатки, отмеченные выше. Они всегда в той или иной форме и степени присущи теоретическому знанию.

Поэтому классические философские направления сохраняют свое значение. И наиболее приемлемым из них мне представляется именно материалистическая мировоззренческая позиция (приверженцем которой я всегда был и остаюсь). Эта позиция, по моему убеждению, получает наибольшую поддержку со стороны науки (эволюционная теория происхождения психики и сознания, успехи генетики, опыт психологии и медицины и т.д.), исторического опыта, здравого смысла, практической деятельности, личного опыта (моего и хорошо знакомых мне людей). Другими словами, материалистическая позиция, несмотря на уязвимость ее метафизического постулата, имеет лучшие теоретические и эмпирические подтверждения, лучше согласуется с человеческим опытом, более эффективно противостоит химерам разума, субъективистскому своеволию, иррационализму и абсурду в человеческой жизни, а так же религиозным упованиям на божий промысел и божью милость. Эта позиция жестко противостоит нынешней активности клерикалов, стремящихся снова сделать науку служанкой богословия, принизить ее роль в современной культуре, более того – дискредитировать ее достижения (чего стоят, например, недавние «опровержения» высокопоставленными представителями церкви эволюционной теории происхождения человека с помощью аргумента божественного творения и их попытки внести это в школьную программу). Материалистическая философия способна успешно выполнять функции терапии духа, склонного к шизоидным, параноидным и невротическим поползновениям. Мировоззрение материалистического характера обязывает к высокой ответственности, требует мужества духа, сохранения самостоятельности и достоинства личности, так как не существует никакого сверхличного разума и никакой сверхличной воли. Мы предоставлены самим себе и достойны той жизни и того будущего, которые вершим собственными руками. В конечном итоге будущее зависит от нашего сознания, ибо оно совершает выбор, ставит цели, направляет преобразующую деятельность человека. Если мы не сумеем существенно изменить наше сознание, судьба земной цивилизации плачевна.

К списку статей

Восприятие как феномен субъективной реальности

Сознание, мозг и предсмертный опыт

Паранормальное

Субъективная реальность

Бессознательное (в его отношениях к сознательному) и квантовая механика

О разработке проблемы бессознательного и о значении Тбилисского симпозиума 1979 г.

Нейрофилософия и проблема сознания

К вопросу о"Другом сознании". Есть ли проявления сознания у людей, пребывающих в «вегетативном состоянии»?

Буддизм и наука. Фотографии с Далай-ламой

Вместо предисловия (к книге: Далай-лама. Вселенная в одном атоме. Наука и духовность на службе миру. 2-е изд., перераб. и доп.- М. Фонд «Сохраним Тибет, 2018. – 256 с.

 

 

 

Основные категориальные планы исследования сознания

Вопросы философии, 2008, №12

 

Они определяются четырьмя фундаментальными категориями: 1) онтологическое, 2) гносеологическое, 3) аксиологическое, 4) праксеологическое. Эти категории конституируют структуру всякого философского знания, задают основные типы философских проблем.

Указанные категории не редуцируемы друг к другу, т.е. каждая из них не может быть логически выведена из другой или сведена к другой (в этом проявляется их фундаментальное значение). Вместе с тем они взаимополагаемы, в том смысле, что рассмотрение проблемы в одном категориальном плане предполагает (допускает, а в ряде случаев и настоятельно требует) ее рассмотрения в остальных. Например, основательное исследование онтологического вопроса (скажем, о существовании или несуществовании чего-либо) требует гносеологической рефлексии, т.е. анализа тех познавательных средств, с помощью которых мы пытаемся решить данный вопрос (а нередко также аксиологической и праксеологической рефлексии)

Все это относится к проблеме сознания, которая имеет четырехмерную структуру: необходимо включает онтологический, гносеологический, аксиологический и праксеологические планы исследования. Основательная разработка проблемы сознания требует учета всех этих планов и их связи друг с другом. Это означает, что содержание самого понятия сознания в данном отношении четырехмерно: сознание есть реальность, которая включает параметры знания, ценности и активности. Учет этого предохраняет от упрощенных трактовок сознания, которые гипертрофируют какой-то один из параметров, оставляют другие в тени или попросту их игнорируют. В этом отношении чаще всего мы встречаем концепции, сводящие сознание к знанию, к «когнитивному содержанию». На нынешнем этапе развития эпистемологии разработка проблемы сознания становится непременной предпосылкой углубленного анализа познавательных процессов (см. В.А. Лекторский. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001). А это предполагает уяснение теоретических основ исследования сознания.

Рассмотрим каждый из категориальных планов.

 

1.Онтологический план

Здесь обсуждается широкий круг вопросов под углом бытийных характеристик сознания (его места в мире, связи с физическими процессами, происхождения, способа существования, специфических свойств, структурных, системных, функциональных и других характеристик).

Поскольку в данной статье нет возможности касаться всего спектра вопросов онтологического плана, остановимся лишь на основных пунктах этой тематики.

Сознание есть несомненная реальность, без которой нет человека. Поэтому прежде всего требуется осмысление особенностей, существенных и необходимых свойств этой реальности. И оно не должно игнорировать или принижать те обыденные знания о собственном сознании, которыми располагает каждый из нас.

Главное, специфическое и неотъемлемое качество сознания состоит в том, что оно является субъективной реальностью. Это качество обозначается в философской литературе разными, но близкими по значению терминами: «ментальное», «феноменальное», «субъективный опыт», «интроспективно доступное состояние», «квалиа» и др.

Понятие субъективной реальности (далее сокращенно – СР) обозначает осознаваемые психические состояния индивида, удостоверяющие для него факт его существования. Оно охватывает как отдельные явления СР и их виды (ощущения, восприятия, чувства, мысли, намерения, желания, волевые усилия и т.д.), так и целостное персональное образование, представленное нашим Я, которое берется в его относительном тождестве самому себе, а постольку в единстве его рефлексивных и арефлексивных, актуальных и диспозициональных регистров. Это целостное образование представляет собой динамический (лучше сказать, исторический) континуум, временно прерываемый глубоким сном или случаями потери сознания и окончательно пресекаемый смертью. СР всегда представляет собой определенное «содержание», в силу чего важнейшим свойством сознания является его интенциональность. Это «содержание» дано индивиду в форме «текущего настоящего», т.е. сейчас, хотя оно может выражать прошлое и будущее.

СР в своем специфическом качестве присуща не только сознанию человека, но и психике животных, о чем свидетельствует опыт общения с животными и данные зоопсихологии (например, выдающиеся результаты исследований К. Лоренца). Это отчетливо подтверждается широко известными опытами с воздействием галлюциногенов на животных (галлюцинации у собак и др.).

Именно качество СР (которому нельзя приписывать физические характеристики) создает, как уже отмечалось выше, главные теоретические трудности материалистического объяснении сознания и прежде всего при попытках непротиворечиво вписать его в физическую картину мира.

Со средины ХХ века проблема онтологического статуса СР занимала центральное место в аналитической философии[7]. В ней до сих пор преобладает редукционистский способ объяснения сознания в двух его вариантах: физикалистском (когда явления СР редуцируются к физическим процессам) и функционалистском (когда они редуцируются к функциональным отношениям). В последнее время, однако, среди представителей аналитической философии растет число противников этого способа объяснения, они убедительно показывают несостоятельность редукции сознания к мозговым физиологическим процессам, к поведению или языку (Т. Нагель, Дж. Серл, Д. Чалмерс и др.). Однако никем из них пока не предложена основательная концепция, противополагаемая редукционизму; у Д. Чалмерса же в последние годы вообще начинает преобладать точка зрения, согласно которой материалистическое решение проблемы духовного и телесного невозможно, и остается искать его на пути дуализма.

К этим вопросам я еще вернусь далее. Сейчас же хочу сказать лишь о том, что материалистическое решение указанной проблемы мыслится представителями аналитической философии, отвергающими дуализм, как научное объяснение: «феноменальный реализм» требует обоснования в качестве «натурального реализма», а последний, они полагают, должен удовлетворять стандартам физического объяснения. Установки парадигмы физикализма, как ни странно, продолжают в заметной степени проявляться даже в мышлении тех философов, которые отвергают физикализм и отстаивают позицию функционализма, и даже тех, кто доказывает несостоятельность обоих видов редукции (например, Т. Нагель). Это проявляется в таком истолковании ими категории причинности, при котором исключается разделение на физическую и информационную причинность. Но если отрицается специфика информационной причинности, то тогда нельзя объяснить каузальную функцию явлений СР, и они остаются в роли «эпифеноменов».

Между тем на нынешнем уровне развития научного знания становится очевидной специфика тех объяснительных процедур (не противоречащих законам физики), которые используются в области исследования биологических и, шире, самоорганизующихся систем, имеют своим предметом информационные процессы, кодовые зависимости и герменевтические задачи, особенно касающиеся биологической эволюции, эмбриогенеза, работы мозга. Здесь открываются новые значительные перспективы для объяснения происхождения СР и ее места в системе материального мира. Эти вопросы, разумеется, настоятельно требуют дальнейшей углубленной разработки.

СР – находка биологической эволюции, означавшая возникновение психики, нового типа информационного процесса, выработанного в ответ на усложнение живой системы и ее потребности самоорганизации, эффективного управления – чрезвычайно экономичный, высоко оперативный способ получения, переработки и использования информации в целях управления многосложным организмом, централизации его действий, которая (централизация) интегрирует нижележащие уровни управления (в клетках, внутренних органах и т.п.), сохраняя их определенную автономию. Тем самым решалась проблема поддержания целостности высокоразвитой живой системы и оптимизации ее поведения. Состояние СР, как способ непосредственной данности (представленности) информации живой системе, создает возможность емкого и эффективного синтеза многоплановой информации о внешнем окружении биологической системы и о существенных изменениях в ней самой (что видно уже на примере простого чувственного образа).

В ходе антропогенеза произошло качественное развитие СР, возникает сознание, а вместе с ним язык. Особенностью сознания по сравнению с животной психикой является то, что психическое отображение и управление сами становятся объектом отображения и управления. Это создает характерное для человеческой СР «двойное» отображение и управление, постоянно совершающееся в контуре модальностей «Я» – «не-Я». Возникает способность по существу неограниченного производства информации об информации, возможность абстрагирования, высокой степени свободы «движения» в сфере СР в смысле пробных мысленных действий, моделирования ситуаций, прогнозирования, проектирования, фантазирования, творческих решений, не связанных непосредственно с задачами выживания, возможность целеполагания и волеизъявления.

Всякое явление СР есть некоторое «содержание», т.е. информация, воплощенная (закодированная) в определенной мозговой нейродинамической системе. Но эта информация дана нам в «чистом» виде – в том смысле, что ее мозговой носитель нами не отображается (когда я вижу дерево, мне дана информация об этом предмете и отображение мной этой информации, т.е. знание о том, что именно я вижу это дерево; но я не ощущаю, не знаю, что при этом происходит в моем головном мозгу). Вместе с тем в явлениях СР нам дана не только способность иметь информацию в «чистом» виде, но и способность оперировать этой информацией с высокой степенью произвольности (переключать внимание, направлять движение своей мысли и т.п.). Именно данность информации в «чистом» виде и способность управлять ею выражают специфические черты того, что именуется СР. Но способность управлять информацией в «чистом» виде означает не что иное, как нашу способность управлять соответствующим классом собственных мозговых нейродинамических систем – ведь информация необходимо воплощена в своем носителе, и если я могу по своей воле управлять информацией, то это равнозначно тому, что я могу управлять ее носителем, ее кодовым воплощением. Здесь налицо особый тип самоорганизации и самодетерминации, присущий нашему Я (нашей мозговой Эго-системе как особому, высшему уровню мозговой самоорганизации); это связано со спецификой психической причинности, которая является видом информационной причинности (последняя отличается от физической причинности тем, что в силу принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя здесь причинный эффект определяется именно информацией, а не физическими свойствами ее носителя, т.е. на основе сложившейся кодовой зависимости).

Все это позволяет ответить на часто цитируемый вопрос известного философа Д. Чалмерса, касающийся природы СР: «почему информационные процессы не идут в темноте?», почему они сопровождаются «ментальной добавкой», «субъективным опытом»? Потому, что явления СР вовсе не «добавка», не пресловутый «эпифеномен» (некий никчемный дублер мозговых процессов), но актуализованная мозговой системой информация, выполняющая функцию управления другими информационными процессами и телесными органами, самоотображением и поведением живой системы. Этим определяется онтологический статус CР, ее место в системе объективного мира. СР – источник и неустанный производитель того, что ныне именуют виртуальной реальностью.

Разумеется, это лишь один из вариантов объяснения природы субъективной реальности, ее связи с физическими процессами, который нуждается в дальнейшем обосновании и предполагает возможность других концептуальных подходов. Однако пока, насколько мне известно, он не встречает опровержений и, следовательно, имеет право на существование.

Весь этот круг вопросов, касающийся возникновения и природы сознания, его места в материальном мире, его связи с информационными процессами в природе и обществе разрабатывается у нас крайне слабо. Отсутствуют слаженные коллективы, которые бы систематически исследовали эту проблематику с участием представителей науки (среди философов ею занимаются считанные лица).

Следующий комплекс вопросов онтологического плана касается изучения системы и структуры СР путем феноменологического анализа. Ряд аспектов этой тематики получил серьезную разработку в трудах Декарта, Канта, Гегеля, Фихте, а в ХХ веке у Гуссерля и экзистенциалистов. Нет, пожалуй, ни одного крупного философа, который бы не касался этих вопросов. Глубокие и ценные мысли высказаны об «устройстве» сознания Ницше, Шопенгауэром, такими выдающимися русскими философами как Соловьев, Бердяев, Шестов, Шпет и др., представителями герменевтики, психоаналитического направления, гуманистической психологии. Крайне актуальны специальные исследования, ставящие своей задачей анализ всего этого огромного наследия под углом вычленения, сопоставления, систематизации, обобщения тех материалов, которые касаются именно специфических свойств, системных и структурных характеристик сознания. Многое из этого ценного наследия как бы «распылено», не актуализуется в современных публикациях, предается забвению, а потом нередко всплывает в виде откровений новомодных авторов или используется без ссылок. Этим, зачастую ненамеренно, грешат многие, кто занимается проблемой сознания (не делаю исключения и для себя). Необходима организация квалифицированной работы в указанном направлении.

Ниже я попытаюсь наметить существенные свойства и структурные инварианты СР, которые могли бы представлять один из способов расчленения и структурирования этого сложного объекта и тем самым служить определению актуальных целей его исследования.

Системную структуру СР можно описывать такими общими характеристиками. Она:

1)           динамична (т.е. образующие ее компоненты и их связи пребывают в постоянном изменении, присущие ей формы упорядоченности и ее стабильность реализуются лишь путем непрестанно совершающихся локальных и глобальных изменений;

2)           многомерна, т.е. не является линейно упорядоченной, представляет собой единство многих динамических «измерений», каждое из которых выражает особое качество, не сводимое к другому, обладающее своим способом организации;

3)           биполярна, т.е. основные ее интросубъективные отношения представляют единство противоположных модальностей «Я» и «не-Я»;

4)           является самоорганизующейся структурой (ее целостность и идентичность постоянно поддерживается внутренними факторами и специальными регистрами, которые контролируют и обеспечивают меру автономности локальных изменений и реконструкций, позволяющих сохранять целостность и идентичность; нарушение этих регистров способно приводить к тяжелейшей психопатологии в виде, деперсонализации, раздвоения личности и т.п.).

Выделенные общие признаки взаимосвязаны, могут определяться друг через друга. Это означает, что динамичность многомерна, биполярна и выражает процесс самоорганизации, что биполярность динамична, многомерна и является формой самоорганизации, что многомерность динамична биполярна и т.д. Учет этих взаимосвязей является важным методологическим условием исследования ценностно-смысловой и деятельно-волевой структуры СР.

Следующий шаг состоит в рассмотрении того, что можно назвать базисной структурой СР. Она представляет собой единство противоположных модальностей «Я» и «не-Я». Это единство представлено в каждом наличном интервале СР, оно формирует его ценностно-смысловой каркас и деятельно-волевые векторы. В динамическом биполярном контуре «Я» – «не-Я» совершается движение «содержания» СР. Это «содержание» способно переходить из модальности «Я» в модальность «не-Я» и наоборот (например, когда «содержание», относящееся к модальности «Я», мои личностные свойства, мои оценки себя становятся для меня объектом внимания и анализа, а, значит, выступают в данном интервале уже в модальности «не-Я» и т.п.).

Такого рода взаимопреобразования, перемена модальности переживаемого «содержания» – механизм эффективного отображения действительности, в том числе самой СР, ее саморегуляции и вместе с тем освоения социального опыта и осуществления творческой деятельности. Взаимопереходы модальностей «Я» и «не-Я» тем не менее постоянно сохраняют биполярную структуру СР в любом ее интервале. Каждая из модальностей определяется лишь через противопоставление другой и соотнесение с ней. Поэтому в самом общем виде «Я» есть то, что противополагается «не-Я» и соотносится с ним; и, наоборот, «не-Я» есть то, что противополагается «Я» и соотносится с ним.

Базисная структура СР раскрывается конкретнее, когда выясняются основные виды противопоставления и соотнесения «Я» с «не-Я». Если взять за систему отсчета модальность «Я», то в первом приближении «Я» выступает по отношению к «не-Я» как отношение «Я»: 1) к внешним объектам, процессам; 2) к собственному телу; 3) к самому себе; 4) к другому «Я» (другому человеку); 5) к «Мы» (той социальной общности, группе, с которой «Я» себя идентифицирует, к которой оно себя в том или ином отношении причисляет); 6) к «Они» (той общности, социальной группе, которой «Я» себя противопоставляет или, по крайней мере, от которой оно себя отделяет); 7) к «Абсолютному» («Мир», «Бог», «Космос», «Природа» и т.п.).

Таковы основные виды «содержания» «не-Я», а, следовательно, самого «Я», ибо оно полагает и раскрывает себя лишь посредством «не-Я». Иными словами, таковы основные смысловые (когнитивные и ценностные) измерения нашего «Я». И чтобы сравнительно полно раскрыть одно из выделенных отношений «Я», нужно рассмотреть его не только само по себе, но и сквозь призму всех остальных. Так, нельзя понять отношения «Я» к самому себе, если оставить в стороне отношение «Я» к предметному миру, к собственной телесности, к другому «Я», к «Мы», к «Они» и к «Абсолютному». В этой многомерности «Я» и полагает себя как свое «не-Я», которое выступает в форме «знания», «оценки» и «действия».

В биполярном и многомерном динамическом контуре «Я» – «не-Я» непрестанно совершаются процессы самоотображения и самоорганизации (поддержания идентичности, целостности, преобразований) структуры СР. В этом контуре формируется и реализуется активность СР, ее деятельно-волевые функции. Биполярный контур включает вместе с тем два оперативных регистра: 1) взаимосвязь рефлексивного и арефлексивного и 2)актуального и диспозиционального[8].

Хочу еще раз отметить, что возможны иные способы систематизации, иные ракурсы анализа проблемного поля онтологии сознания. Изложенное выше представляет один из подходов к этой теме, который, при его неизбежной ограниченности, все же намечает, как я надеюсь, актуальные теоретические вопросы исследования онтологии СР.

 

2. Гносеологический план

Все то, что полагается существующим или не существующим, всегда представлено в форме определенного знания. Поэтому без основательного гносеологического анализа не может быть основательной онтологии. В проблеме сознания такого рода вопросы стоят особенно остро. Здесь теоретик сталкивается прежде всего со своим собственным «Я», что создает парадоксальную ситуацию: описание «Я» должно носить интерсубъективный характер, производится от третьего лица, но при этом оно неизбежно производится от первого лица. Ведь именно данное уникальное «Я» утверждает нечто о «Я» вообще, и другого не бывает. Утверждения, касающиеся способности «Я» знать нечто, в том числе и о самом себе, явно или неявно обусловлены утверждениями, касающимися реальности «Я» (его существенных онтологических свойств) и, наоборот. Налицо своего рода замкнутый круг, который надо теоретически корректно разомкнуть.

Несмотря на историко-философский опыт осмысления указанной теоретической трудности (Декартом, Беркли, Юмом, Кантом и др.), она по прежнему остается одним из болезненных пунктов проблемы сознания. В ее современных разработках эта трудность зачастую маскируется, вытесняется из мышления теоретика, что порождает, как я его называю, «феномен отрешенности от себя». Суть его в том, что автор, рассуждающий о сознании сразу встает в позу трансцендентального или какого-то надличностного субъекта, оставаясь на деле обычным эмпирическим субъектом; он как бы «не замечает» собственной субъективной реальности как производителя его концептуальных построений, вещает от анонимного третьего лица. В результате его утверждения о сознании вообще как бы не относятся к его собственному сознанию и не имеют прямой связи с его самопознанием. Конечно, в нашей культуре выработаны многие удобные приемы и клише, позволяющие выносить за скобки мучительные проблемы, и в ряде случаев не без оснований оправдывать такую операцию. Однако указанная теоретическая трудность создает существенный пробел в современных гносеологических разработках проблемы сознания. Она должна стать объектом пристального внимания. И здесь главной задачей является выяснение специфических особенностей СР. Эту область исследований можно было бы назвать гносеологией субъективной реальности. Ниже я попытаюсь выделить ее актуальные вопросы.

СР есть исходная и конечная форма всякого знания. Исходная – в том смысле, что любое знание первично возникает лишь в качестве содержательно определенных явлений СР отдельных индивидуумов (иного не бывает, если в мире нет божественных существ). Конечная – в том смысле, что знание, объективированное в письменных текстах и других материальных носителях, является «мертвым», пребывает в состоянии анабиоза, если оно никем не распредмечивается, не приобретает качества СР (разумеется, знание, взятое в процессуальном плане, осуществляется лишь в динамическом контуре опредмечивания - распредмечивания, но это уже другой аспект проблемы, требующий специального анализа).

Всякое явление СР есть отображение не только некоторого явления , но и самого себя, представляет единство иноотображения и самоотображения. СР в любых поддающихся дискретизации проявлениях, в любых ее интервалах обладает способностью самоотображения (на уровне нашего «Я»). Эта фундаментальная способность проявляется в многообразных формах – от развитой рефлексии до элементарного чувства принадлежности мне переживаемого мной в данный момент состояния СР. (я вижу дерево и для меня несомненно, что это мой образ, что это я вижу дерево). Обычно чувство принадлежности находится вне фокуса осознания, крайне слабо актуализовано; оно остро переживается лишь в экстремальных и патологических случаях. Но такое простейшее самоотображения сохраняется даже в условиях глубоких патологических изменений сознания.

Единство иноотображения и самоотображения составляет важнейший принцип гносеологии и онтологии СР (а также аксиологии и праксеологии СР). Игнорируя этот принцип нельзя объяснить процессы саморегуляции и самоконтроля, поддержания идентичности (эффективной самоорганизации) многосложной системы нашего «Я» и, в конечном итоге, нельзя объяснить результативность познавательного акта (и компетенцию познающего субъекта в целом!), ибо при этом всегда действует механизм «принятия» наличного содержания СР, что выражается в феноменах «веры», «неверия», «сомнения». Иными словами, познавательный акт непременно включает в той или иной форме отчет от первого лица для себя и лишь потом – для другого. Такого рода отчет от первого лица для себя, когда он уже сложился, приобретает более или менее определенное словесное выражение, может быть представлен в форме пробного отчета от третьего лица. Если самоотображения неадекватно, то неадекватно и отображение в целом, не говоря уже о неэффективности использования логического и интуитивного самоконтроля. Все это свидетельствует о существенной роли гносеологии СР для развития теории познания в целом.

Выше говорилось о «чувстве принадлежности» как простейшем проявлении фундаментальной способности самоотображения. Данные психопатологии предоставляют исключительно ценный материал для исследования самоотображения, демонстрируют различные варианты и стадии его нарушения, убедительно раскрывают взаимозависимость иноотображения и самоотображения, особенно в тех случаях, когда. нарушение самоотображения влечет нарушение адекватности отображения внешних объектов (когда феномены деперсонализации вызывают феномены дереализации, и наоборот). Факты такого рода имеют принципиальное значение для гносеологии. Они указывает как раз на необходимую зависимость адекватности отображения внешнего объекта от адекватности самоотображения, и, если ставить вопрос более широко – на зависимость процесса и результатов познания внешнего мира от процесса и результатов самопознания. Эта зависимость исследуется в современной эпистемологии крайне слабо, а зачастую и вовсе остается в тени.

Говоря о самоотображения, можно выделить два аспекта. Первый связан с вопросами адекватности отображения собственных явлений СР, затронутыми выше. Здесь важно отметить присущие человеческой психике врожденные (отработанные в эволюции и антропогенезе) способности адекватного отображения и оценки собственных субъективных состояний, среди них, прежде всего, механизмы санкционирования адекватности, «реальности» чувственных отображений, унаследованные нами от животных. Без этого невозможно эффективное поведение (действие). У человека такого рода санкционирующие механизмы получают существенное развитие, выходят за рамки чувственного опыта, служат средством интуитивной и разумной оценки собственных мыслительных процессов, всевозможных субъективных состояний. Однако по мере удаления от элементарных форм деятельности они приобретают все более проблематичный характер, зависят от личного опыта, разделяя такие его черты как условность, ограниченность, использование компенсаторных факторов, не говоря уже о первостепенной роли социокультурных регистров (тут перед нами расстилается необъятное проблемное поле самопознания личности).

Анализ субъективных санкционирующих механизмов – важный вопрос гносеологии СР, так как позволяют глубже осмыслить реальный познавательный процесс. СР содержит фундаментальную установку на истинность и правоту, которая функционирует диспозиционально и часто арефлексивно, т.е. мы все время не только сознательно, но и бессознательно «настроены» на достижение адекватного знания о том, что вызывает наш интерес. Результаты познавательной деятельности индивида соотносятся с некоторым набором личных критериев «истинности», «правильности», в роли которых выступают своего рода интегралы нашего опыта, усвоенные принципы, нормы, правила, символы веры, многие другие, часто совершенно не поддающие рациональному пониманию факторы. В результате возникает субъективная уверенность, некое чувство «истинности», «верности», «правоты» или, наоборот, неуверенность и противоположные чувства «ложности» и т.п. (здесь возможны самые разнообразные сочетания сомнения и уверенности, вплоть до полной неопределенности)

Вопрос об истинности и адекватности решается, конечно, не столько в сфере данной СР, сколько за ее пределами – в межличностных коммуникациях, в социальной деятельности, практике. Тем не менее даже те идеи и теории, которые явились эпохальными завоеваниями культуры, прежде чем обрести межличностный, а затем и надличностных статус, должны были возникнуть в сфере данной СР и пройти в ней проверку и шлифовку.

Второй аспект самоотображения состоит в том, что цели, способы и результаты познания внешнего мира, как показывает уже элементарный анализ, в существенной степени зависят от уровня самопознания. Слабость последнего влечет неподлинные цели познания и преобразования внешнего мира, сужает творческие возможности, ведет к нарастанию негативных последствий практической деятельности человечества. Налицо вопиющая асимметрия между познавательной (и преобразующей) деятельностью человека, направленной во внешний мир, и самопознанием. Она привела к экологическому кризису и другим глобальным проблемам земной цивилизации, которые продолжают углубляться в силу неспособности человека побороть свое ненасытное потребительства, изменить цели и способы деятельности, в конечном счете, изменить свое сознание. Концентрация усилий философской мысли на вопросах гносеологии СР – настоятельное требование времени, одно из необходимых условий такого развития самопознания и самопреобразования, которое способствовало бы разрешению глобальных проблем нашей цивилизации.

Вернемся к основным вопросам гносеологии СР. Мы имеем здесь дело со специфическими объектами познания, требующими соответствующего подхода и творческой разработки новых познавательных средств. Четкое выделение и описание таких объектов, прежде всего «отдельных» явлений СР, наталкивается на серьезные теоретические трудности, так как требует их корректной дискретизации. Как вычленить отдельное явления из континуума СР, справиться с его «текучестью» и «дисперсивностью»? Кроме того, СР как целостное образование, представляемое прежде всего нашим «Я», существует лишь в единично-уникальной форме, которая накладывает свою печать на каждое «отдельное» явление СР, охватываемое данным «Я». Здесь так же возникают существенные трудности, связанные с теоретическим отображением единично-уникального.

Пути преодоления этих трудностей более или менее известны. Один из них связан с опытом психофизики и психофизиологии, которые решают вопрос о дискретизации и квантификации явлений СР путем установления минимального временного интервала существования ощущений и восприятий[9]. Что касается единично-уникального, то здесь трудности преодолеваются путем формирования подходящих инвариантов для множества единичных явлений. Перед нами та же теоретико-методологическая задача, которая возникает и при изучении, скажем, листьев березы или страусов, ибо они все существуют в единично-уникальной форме. В тех же случаях, когда теоретический уровень знания пока не достигнут (как это имеет место во многих областях изучения живой природы и общества), мы довольствуемся эмпирическими способами описания, объяснения и понимания, но опять-таки формируя соответствующие инварианты.

В области гносеологических подходов к проблеме сознания существует ряд концепций, имеющих характер теоретических построений (в основном в русле феноменологии и герменевтики), однако они, на мой взгляд, в большинстве случаев как бы «варятся в своем соку», слишком обособлены от обширнейших и разнообразных эмпирических исследований сознания, в которых ставятся чрезвычайно актуальные, жизненно важные вопросы. В результате эти концепции, с одной стороны, оказывают весьма слабое направляющее и стимулирующее влияние на область эмпирических исследований, а, с другой стороны, закрыты для коррекций из этой области. Такой разрыв контрпродуктивен. Я говорю об этом может быть слишком резко в силу убеждения, что в конечном итоге существует одно человеческое сознание и одна единая проблема сознания. В ней – множество аспектов. Но, если конструируются некоторые теоретические концепции или полагаются некоторые исходные теоретические посылки, из которых пытаются вывести объяснительные следствия, то эти концепции и теоретические посылки должны быть открыты для контакта с хорошо проверенными эмпирическими данными, должны иметь логически корректные ходы от теоретического уровня к эмпирическому и обратно. Это относится и к области сугубо философских описаний и объяснений сознания.

Могут сказать, что я ломлюсь в открытую дверь. На мой взгляд, однако, нынешняя ситуация такова, что в современных разработках проблемы сознания значительные результаты эмпирических исследований используются все же явно недостаточно; в тех же случаях, когда они используются, остаются логически не проработанными связи между теоретическими и эмпирическими утверждениями, из-за чего резко снижается объяснительная функция как первых, так и вторых, не говоря уже о резком снижении эвристической роли теоретических положений в экспериментальных исследованиях. Вопрос о соотношении теоретического и эмпирического – узкое место в проблеме сознания, требует основательной разработки. Эмпирические исследования явлений сознания, массив которых многократно увеличился за последние три десятилетия, это – живительный источник развития традиционных направлений в разработках проблемы сознания, и особенно новейших направлений, которые ставят в центр внимания исследование субъективной реальности.

В области гносеологии СР (она остается все еще крайне неразвитой) при отсутствии разработанных теоретических концепций допустимо использовать отдельные положения теоретического типа, которые логически непротиворечиво связаны друг с другом и имеют основательные эмпирические подтверждения. Они могут способствовать развитию научных исследований СР, выполняя в них систематизирующую, объяснительную и эвристическую функции.

Гносеологическое исследование явлений СР предполагает две необходимые плоскости анализа: 1) по их содержанию и 2) по форме их существования.

Всякое явление сознания интенционально и, следовательно, обладает некоторым содержанием (безразлично, отображает ли оно явления объективной реальности или СР, адекватно ли оно или неадекватно). Это содержание, в свою очередь, в принципе доступно отображению и описанию. Между отображением и описанием, однако, нельзя ставить знака равенства, ибо описание производится посредством языка, а определенные стадии отображения возможны и на доязыковом уровне.

В первом приближении можно выделить три стадии описания «новых» явлений СР. А) Первичная, приблизительная, предположительная категоризация и символизация во внутренней речи. Б) формирование личностного инварианта данного содержания, словесное выражение его для себя, позволяющее в дальнейшем выделять его среди других содержаний, «встречать» его в своем сознании как «уже знакомое» (но это означает, что данное содержание приобрело диспозициональный статус); эта стадия формирования ограничивается большей частью уровнем внутренней речи, хотя стремится выйти за его пределы. В) Формирование межличностного инварианта, что знаменует переход от аутокоммуникации к внешней коммуникации; здесь данное содержание приобретает четкую лингвистическую (или иную знаковую) форму внешнего выражения, достигает статуса интерсубъективности, «приобщается к опыту общей реальности» (по словам Д. Дэвидсона). Таким образом, анализ «содержания», выражая одно из необходимых определений СР, нацеливает на разработку методов описания содержания явлений СР, их динамики, переходов от личностно-субъективного к интерсубъективному и обратно.

Всякое явление СР существует в определенной форме. Одна и та же форма способна нести в себе различное содержание (когда мы говорим, например, о восприятии, то имеем в виду определенную форму существования самых разнообразных по содержанию чувственных образов). Научное описание различных форм существования явлений СР, проводимое главным образом психологией, опирается на те дискретизации, которые сложились в обыденном языке. Так психология выделяет эмоции, ощущения, восприятия, представления, понятия, желания, волю и т.д., разнообразные формы этических, эстетических, религиозных переживаний, такие синтетические формы как надежда, любовь и т.п. При этом даже сравнительно простые формы как эмоция или восприятие подразделяются на множество видов и подвидов. Возникает задача разработки таксономии форм существования явлений СР – весьма актуальная в теоретическом и практическом отношениях. Она должна охватывать весь спектр формальных дискретизаций – от субъективно переживаемых соматических состояний (боль, тошнота, жажда, головокружение и т.п.) до высших форм организации содержания СР, включая наиболее экзистенциально значимые состояния. В этом одно из условий существенного продвижения в разработке гносеологии СР.

Для нее, как и во всяком гносеологическом исследовании, главными являются вопросы истинности, адекватности, правильности. Вместе с тем для гносеологии СР в высшей степени актуальным является и специфический вопрос о подлинности, обладающий различными аспектами. Определение подлинности мыслей, чувств, желаний, намерений другого имеет жизненно важное значение, которое в информационную эпоху быстро возрастает – особенно в связи с выдающимися достижениями технологий дезинформации и обмана на общественном уровне и изощренным творчеством в области самообмана на личностном уровне (хотя такого рода творчество весьма характерно также для коллективных и институциональных субъектов). Теоретические аспекты этой темы сравнительно широко обсуждались в рамках традиционной философской проблемы «Другого сознания», которая занимала видное место в аналитической философии, феноменологии и герменевтике. Здесь собственно эпистемологические вопросы тесно связаны с герменевтическим анализом, целью которого является постижение подлинных смыслов, заключенных в тех или иных формах их объективации (предметах, текстах, поведении, речи и т.п.) Этот аспект проблемы сознания требует специального рассмотрения (оно содержится в статье: Д.И. Дубровский. Проблема «Другого сознания» // Вопросы философии, 2008, №1).

В заключение хотелось бы затронуть еще одну тему. В связи с интенсивным развитием когнитивных наук наблюдается две тенденции, которые, на мой взгляд, отрицательно сказываются на современных трактовках проблемы сознания. Одна из них состоит в попытках потеснить гносеологию (эпистемологию) как философскую дисциплину, исследующую познание, представить дело так, будто ей на смену приходит когнитивистика (и, прежде всего, якобы в области изучения сознания). Результаты когнитивной науки имеют важное значение для эпистемологии. Однако, «философ не может быть просто одним из членов команды специалистов в области когнитивной науки, ибо задачи эпистемологии гораздо шире» (В. А. Лекторский.. Философия и исследование когнитивных процессов // Когнитивный подход: Философия, когнитивная наука, когнитивные дисциплины. Отв. ред. академик РАН В.А.Лекторский. М.,2008).

Вторая тенденция, связанная в ряде отношений с первой, состоит в попытках редуцировать содержание сознания к когнитивному содержанию, а его внутреннюю динамику – к когнитивным операциям. Проявления этих тенденций все чаще стали встречаться и в нашей философской литературе. Они, несомненно, обедняют проблему сознания, сильно упрощают сам феномен сознания, который столь ярко экспонирует свои аксиологические и праксеологические составляющие, не говоря уже о неразрывно связанной с ним экзистенциальной проблематике, до которой когнитивистике пока еще далеко.

 

3. Аксиологический план.

Как уже отмечалось, ценностное отношение является необходимым онтологическим свойством СР, обнаруживается во всяком ее явлении и интервале. Вместе с тем оно представляет и важнейший аспект гносеологического анализа, включено в той или иной степени во всякий познавательный акт. Однако данный план СР требует специального рассмотрения. Прежде всего, это вопросы, связанные с ценностной структурой СР.

Многообразие ценностных интенций «Я» должно быть определенным образом упорядоченным, чтобы сохранялось его единство. В первом приближении допустимо говорить о двумерной организации ценностной структуры СР – иерархической и рядоположенной (когда ценности четко не различаются по рангу, выступают как одноуровневые).

Иерархическую организацию ценностных интенций можно образно представить в виде усеченного конуса. Чем выше ранг ценностей, тем их меньше. На высших уровнях этого «конуса» есть свои рядоположенности, но их число нарастает по мере движения вниз.

В данном случае рассматривается чисто формальный аспект организации ценностных интенций, в отвлечении от того, что именно «располагается» наверху или внизу, т.е. какова подлинная значимость высших ценностных интенций данного «Я». Здесь важно выяснить особенности этой динамической организации, хотя следующий шаг анализа должен состоять в том, чтобы определить социальную значимость и критерии подлинно высших ценностей (ибо высшими, доминирующими ценностными интенциями данного «Я» могут выступать и ничтожные по своему содержанию, низменные и даже злонамеренные, преступные интенции). Но это составляет задачу специального исследования. Нас же прежде всего интересуют общие черты структуры ценностных интенций «Я» и ее деформаций.

Как правило, верхний уровень «конуса» более стабилен. Чем ниже уровень, тем он более динамичен, переменчив по конкретному содержанию ценностей. В условиях резкого увеличения числа ценностных интенций низшего уровня, их непомерного «расползания» (столь характерного для нынешнего потребительского общества), вершина «конуса» как бы опускается, проседает, иерархический контур деформируется, высшие ценностные интенции «снижаются», их управляющая функция по отношению к интенциям низшего ранга сильно ослабевает, либо во многих отношениях утрачивается целиком. Нарушается динамическое единство процессов центрации и децентрации «Я, что приводит к феномену децентрированного «Я» (блуждающего в себе и вне себя в джунглях неподлинных потребностей и коммуникаций). При этом «Я» все же сохраняет свое пусть и ослабленное единство за счет упрочения связей рядоположенных ценностных интенций и ситуативного возвышения ранга каких-то низших ценностей. Это отличает его от патологически децентрированного «Я».

Антиподом указанного феномена является суперцентрированное «Я», для которого характерна жесткая иерархическая организация, имеющая вид неусеченного конуса. Динамизм этой структуры минимален, высшие ценностные интенции сведены нередко к одной единственной. «Он знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть». Эти строки хорошо передают суть суперцентрированного «Я»; взятые же вне контекста они могут выражать, как известно, не только трагический, возвышенно-героический и вообще высокозначимый общественный смысл, но и трагикомический, и просто комический, и низменно-эгоистический, и, наконец, преступный, бесчеловечный смысл (например, у современных шахидов).

Высшая ценностная интенция суперцентрированного «Я» определяется содержанием конкретной сверхценной идеи (термин, принятый в психиатрии, но употребляемый также для обозначения «нормальной одержимости» художника, ученого, политического борца и т.д.). Она обусловливает определенную суженность сознания, напряженную целеустремленность, создавая ее высокую энергетическую концентрацию. Таковы особенности фанатичного сознания (исследование которого в наше время является весьма актуальной задачей). Отмеченные черты суперцентрированного «Я» особенно остро проявляются в патологических случаях, когда сверхценная идея носит бредовый характер, не поддается никаким коррекциям и приобретает безраздельное господство над мышлением и поведением больного.

Между приведенными двумя крайними вариантами находятся различные градации центрированности и децентрированости «Я», которые выражают множество реальных способов организации ценностных интенций личности. К этому надо добавить, что помимо иерархических и рядоположенных, надо учитывать также конкурентный вид отношений и амбивалентные состояния, которые занимают весьма существенное место в динамической структуре ценностный интенций «Я».

Попытаюсь теперь кратко рассмотреть ценностные интенции в структуре СР с точки зрения их содержания. Надо сказать, что чрезвычайное многообразие содержания ценностных интенций крайне трудно классифицировать и систематизировать. В самых общих и приблизительных чертах это многообразие можно распределить по тем рубрикам (обозначенным в разделе 1), в которых «Я» полагает себя как свое «не-Я». Это ценности, касающиеся: 1)отношения к вещам и явлениям внешнего мира (их число слишком быстро возрастает, загромождая сознание неподлинными ценностями); 2)собственной телесности (слабо разработанная в нашей литературе, но весьма актуальная и многоплановая тематика – от здоровья как ценности до всевозможных конфликтов духа и плоти); 3) отношения к собственному «Я», включая вопросы аутокоммуникации, самопознания, самополагания, самореализации (одна из приоритетных тем философии сознания); 4) отношения к другому «Я» (широчайший круг ценностей, связанных с межличностными коммуникациями, пониманием другого, чувствами дружбы, любви и т.д.); 5) отношения к «Мы», т.е. той общности, к которой «Я» себя причисляет; это ценности, начиная с общечеловеческих и кончая институциональными, профессиональными и групповыми, они охватывают весь спектр социальных отношений в большинстве своем позитивного характера, связанных с правовыми, моральными нормами, обычаями, религиозными символами веры, корпоративными установлениями и т.п.; они образуют в ценностной структуре массового сознания, без преувеличения, основной каркас, то, что укореняет его в повседневном бытии; 6) отношения к «Они», т.е. той общности, которой «Я» себя противопоставляет активно или пассивно, ценности которой оно решительно осуждает, демонстрируя ненависть, презрение, или дипломатично отвергает, или просто, не разделяет, не понимает; это прежде всего враги, но также чуждые общности и институциональные субъекты, к которым «Я» проявляет разные степени неприязненного отношения, вплоть до безразличия (чтобы там не говорили, такого рода ценностная структура всегда присутствует в том или ином виде в сознании каждого человека); 7) отношения к «Абсолютному», которое выражается в различных мировоззрениях разными терминами, фиксирующими «вечное», «бесконечное», «всеобъемлющее», «первоначало всего» («Мир», «Бог», «Вселенная» и др.). Это – область философии, религии, мифологии, художественного творчества, задающая извечную тему величия и ничтожества человека, его места и предназначения в мире, смысла жизни и смерти. Здесь человек одиноко стоит перед бездной бесконечности и вечности, и эта позиция всегда была и остается источником формирования и осмысления высших ценностей.

Разумеется, приведенный набор рубрик, подразделяющих ценности по их содержанию, носит эскизный характер, далек от претензий на классификацию, представляет собой лишь попытку создать некоторые опорные пункты для систематического анализа – актуальной задачи современных исследований аксиологического плана проблемы сознания.

Важным вопросом этого плана является характер связи социально-нормативного и личностно-экзистенциального в ценностной структуре и ценностном содержании СР. Социально-нормативное проявляется в форме личностно-экзистенциального, в которой оно может «упрощаться» или «усложняться», отчасти варьировать и «мутировать»; и здесь таится источник ценностных новообразований, которые со временем могут приобрести социально-нормативный статус.

Выше шла речь о сверхценных идеях, их роли в структуре ценностных интенций СР. Помимо них существуют и сверхценные состояния, переживаемые в определенном интервале СР. Сверхценное состояние представляет чрезвычайную экзистенциальную полноту и значимость субъективного переживания. Оно может возникать в апогее вдохновения, завершающего творческий акт, иметь религиозно-мистический или чисто гедонистический характер («Мгновенье, прекрасно ты, постой, продлись…»). Такие состояния в противоположность будничному, «серому» сознанию образуют витальные пункты истории нашей СР (нашей личности), которые «светят из прошлого» всю жизнь, поддерживая чувства ее оправданности и единства, несмотря на многочисленные зияющие пустоты прожитого времени. В этой связи надо сказать и об экстремальных по своей значимости переживаниях с отрицательным знаком, которые так же имеют глубокий экзистенциальный смысл.

Сверхценные состояния различаются по многим признакам: по социальной значимости и культурологическим особенностям, по ценностному рангу и характеру вызываемых ими последствий в смысловой структуре СР, по их источнику, длительности, воспроизводимости и т.д. Эти вопросы заслуживают основательного исследования, они связаны с необходимостью более глубокого понимания природы человека, многих важных социальных феноменов (как позитивных, так и негативных; например, такого бича нашего времени как наркомания). Они важны и в рамках широких подходов к пониманию экзистенциальных аспектов СР. Следует особо подчеркнуть высокую актуальность философского и психологического исследования экзистенциальной тематики, занимающей в проблеме сознания важнейшее место. Не имея возможности специально останавливаться на этом, я хотел бы отметить, что указанный аспект проблемы сознания разрабатывается в нашей философской и психологической литературе весьма слабо[10].

В тематике аксиологического плана СР центральным остается вопрос о способе существования ценности. Достаточно спросить себя, существуют ли добропорядочность, верность, самоотверженность и т.п., чтобы сразу возникла потребность ответа: где же и как они существуют. Одно дело – знаемая ценность, другое – действенная. В обоих случаях соответствующее содержание представлено в СР индивида, но говорить о реальном существовании ценности можно лишь во втором случае. Она существует в сознании людей, но лишь тогда, когда побуждает к соответствующему действию, поступку, определенной форме поведения и когда последние вопреки всему реализуются. Поэтому вопросы о природе ценности требуют не только гносеологического, но и праксеологического анализа.

 

4. Праксеологический план

В этом плане ставится и рассматривается широкий круг вопросов касающихся активности сознания. Ключевым здесь является онтологический вопрос (которого я уже касался в 1) о способности явлений СР выступать в качестве причины телесных изменений. Эта способность именуется психической причинностью, которая является разновидностью информационной причинности. Последняя, как уже говорилось выше, отличается от физической причинности в силу принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам своего носителя. Эти свойства у носителей одной и той же информации могут сильно различаться, а эффект, вызываемый данной информацией, может быть тем же самым. Поскольку явления СР представляют собой информацию, как таковую, они способны программировать сложные действия и управлять их реализацией. .Тем самым сознание получает обоснование как активное начало, как инициатор, проектировщик и исполнитель деятельности (что для каждого человека очевидно).

Но важно учесть и то, что все эти функции могут осуществляться при том условии, что явления сознания в качестве определенной информации способны выступать генератором энергии, необходимой для соответствующей деятельности, в том числе умственной. С самого возникновения простейших психических способностей в ходе биологической эволюции этот новый тип информационных процессов включал двуединую функцию: управление целостным поведением организма и управление достаточным энергетическим обеспечением этого поведения. Способность генерации энергии, ее экстренного наращивания или снижения, знакомые нам состояния «упадка сил» или «подъема сил» часто в обыденной речи связывают с «психической энергией». Разумеется, существует лишь физическая энергия, но она может генерироваться психическим способом, по моей воле путем прямого управления биохимическими процессами в клетках мышц и во многих других подсистемах организма. Это субъективно переживается нами как усилие, психическое напряжение (например, при подъеме тяжестей, долгом беге, тяжелой физической или умственной работе и т.п.). Из своей биографии многие знают случаи, когда им приходилось выдерживать огромное напряжение, казавшееся немыслимым. Мы знаем точные исторические факты такого рода, бросающие вызов здравому смыслу и медицинской науке (когда долгое время люди сражались без еды и питья, как, например, последние защитники Брестской крепости, выдерживали неимоверные нагрузки в экстремальных ситуациях, силой веры и воли преодолевали неизлечимую болезнь и т.п.). Речь идет об актуальнейшей проблеме энергетических, т.е. жизненных, ресурсов человека, о способности их раскрывать и использовать. Организация комплексных исследований в этом направлении (охватывающих естественнонаучные, психологические, социокультурные и философские аспекты) является исключительно важной задачей.

Сознание интенционально, а это означает, что каждый его акт содержит определенный вектор активности. Поскольку явление СР есть «текущее настоящее», в нем заложена проекция в будущее. В этом – основание неопределенности и вместе с ней активности, включая ее высшую форму – творческую активность. Тут на первом плане вопросы целеполагания, целеустремленности и целереализации, занимавшие существенное место в истории философии. Они остаются весьма актуальными в современных исследованиях активности сознания. Особенно высокую значимость приобретает проблема целереализации, ибо слишком часто человеку свойственно производить множество целеполаганий, которые быстро рассеиваются, обновляются или постепенно увядают при попытках их реализации. Здесь определяющим фактором выступает воля.

Это качество служит ярким выражением активности сознания. Без достаточного напряжения воли высокие ценности остаются на уровне желаний, побуждений и вобщем-то пустых слов. Слишком часто «суждены нам большие порывы, а свершить ничего не дано». Во все эпохи, а в нашу особенно, вопрос о дефиците воли демонстрирует свою непреходящую актуальность. Он остро стоит не только по отношению к индивидуальным, но и по отношению к общественным и институциональным субъектам. Феномен слабоволия издавна изучался психологами и психиатрами, широко отображался в художественной литературе. Он должен стать предметом основательного исследования в общественных науках и философии. К этому побуждают насущные задачи как локального характера (например, касающиеся нашего государства, интеллектуальной элиты, политических организаций), так и глобального масштаба. Мы уже привыкли к постоянным словесным излияниям насчет угроз экологического кризиса, но не видим сколько-нибудь решительных, эффективных действий, не видим политической воли в консолидации тех реальных сил (общественных, экономических, интеллектуальных), которые были бы действительно способны препятствовать этим злокачественным процессам, несущим гибель нашей цивилизации. Как обрести необходимую силу воли, силу духа для реализации высших ценностей – вот кардинальный вопрос для философа. Я думаю, что подобно творчеству новых идей и смыслов, можно говорить и о творчестве новых духовных сил. В этом – жизненно значимый для будущего аспект проблемы сознания.

Эти вопросы тесно связаны с темой свободы воли. В ней, помимо выяснения смыслов «свободы» и «несвободы», выделяются прежде всего два плана рассмотрения, которые тесно переплетаются: 1) свобода воли и детерминизм и 2) свобода воли и ответственность.

В первом плане постановка вопроса в большинстве случаев носила характер альтернативы: если все имеет свою причину, то свобода воли не существует. Так с позиций физикализма и бихевиоризма свобода воли есть иллюзия: нам всем кажется, что мы можем совершать поступки по своей воле потому, что мы не знаем их подлинных причин; здесь якобы та же кажимость, что и при восприятии конвергенции железнодорожных рельсов, все мы видим, что они сходятся, но на самом деле этого нет. Однако, понятно, что отрицание свободы воли превращает личность в марионетку, не способную отвечать за свои решения и действия (что относится, кстати, и к решениям и писаниям тех авторов, которые отрицают свободу воли!).

Вместе с тем очевидно, что некоторые действия человека являются вынужденными, целиком определяются внешними или внутренними причинами (например, безусловные рефлексы и т.д.). Помимо произвольных действий существуют и непроизвольные. Отсюда следует, что признание свободы воли возможно лишь в частном виде (т.е., что в некоторых случаях я способен действовать по своей воле). Но, теоретически, этого вполне достаточно для признания свободы воли (правда, остается острый вопрос об основаниях, позволяющих ограничивать класс действий по собственной воле). Задача состоит в том, чтобы объяснить сознательное поведение, включающее акты свободной воли, не нарушая принципа детерминизма.

Здесь надо вернуться к психической причинности, о которой говорилось выше. Следует добавить, что психическая причина служит фактором не только телесных изменений, но и ментальных (феноменальных) изменений (моя мысль, переживаемая в данный момент, может служить причиной, вызывающей другую мысль). Хотя понятие психической причины само по себе еще не объясняет феномен свободы воли, оно является для этого необходимым условием.

Можно выделить четыре разновидности психического причинения в сфере самого психического: 1)воздействие осознаваемых психических явлений на бессознательные, 2) бессознательных на сознательные, 3) бессознательные на бессознательные и 4) сознательные на сознательные (в последнем случае так же нельзя сбрасывать со счета уровень бессознательного). Как видим, бессознательное задействовано в том или ином виде во всех случаях. Это серьезно осложняет проблему свободы воли. Некоторые пласты бессознательного не контролируются нашим «Я», в них воплощена колоссальная по объему информация, которая непосредственно не осознается, но способна опосредованно влиять на сознательно принимаемые решения, на то, что именуется свободой выбора. Тут как раз и возникают основные теоретические трудности. Это – предмет дальнейших исследований, как и многомерной проблемы бессознательного в целом, взятой в ее гносеологических, аксиологических и экзистенциально-праксеологических аспектах (рамки статьи не позволяют более подробно рассматривать здесь тему бессознательного, которая занимает одно из центральных мест в проблеме сознания).

Еще один узел теоретических трудностей располагается в области проблемы «сознание и мозг». Если мозговые процессы с необходимостью детерминированы, а явления сознания представляют воплощенную в них информацию, то и они в такой же степени детерминированы. Откуда может появиться свобода воли? Выход из тупика здесь достигается на основе идеи самоорганизации и принципа самодетерминации. Имеются достаточные научные данные и соображения полагать, что мозговая эго-система (представляющая наше «Я») является самоорганизующейся подсистемой мозга и что производимый акт свободного выбора есть акт самодетерминации (попытка подробного обоснования этого содержится в моих работах[11].

Вопрос о свободе воли является центральным в этике, играет первостепенную роль в экзистенциальной проблематике, занимает важное место в правоведении, во многих областях гуманитарного знания. Свобода воли означает ответственность личности – перед собой, другими людьми, институциональными субъектами, обществом, человечеством (как и наоборот, ибо все надличностные субъекты в той или иной форме ответственны перед личностью).

Когда говорят о свободе, то требуется уточнение: свобода от чего и для чего. Свобода часто выступает как произвол. Разнузданное субъективистское своеволие под флагом демократии, свобод и прав личности в условиях неразвитого гражданского общества, слабости законов – большая проблема нашего времени. Она требует пристального внимания философов и психологов, всех представителей общественных наук, в поле интересов которых находится общественное сознание.

Активность сознания выступает в разнообразных проявлениях. Одним из них является феномен веры, понимаемый в широком смысле как санкционирующий механизм «принятия» определенного когнитивного содержания и ценностного выбора, связанный с целеполаганием и целереализацией, действующий интуитивно и осознанно, на уровне отдельных личностей и надличностных субъектов. Еще одним проявлением служит феномен надежды, который представляет в структуре сознания проекцию в желаемое будущее, выполняет функцию поддержания энергии и перспективы жизнедеятельности (недостаточно исследованная в нашей философской литературе тема).

Особо следует сказать о феномене творчества, как высшем проявлении активности сознания. В наше время он требует не только традиционного рассмотрения в плане психологических особенностей творческого процесса, его предпосылок, условий, соотношения сознательного и бессознательного и т.д., но и в плане общественной значимости продукта творчества, так как некоторые его результаты могут быть крайне опасными для человечества. Исторический опыт свидетельствует, что гений и злодейство могут идти рука об руку. Творчество не является самоценным, оно бывает лишено подлинно человеческого смысла, способно нести угрозу земной цивилизации. Поэтому сейчас, как никогда, перед обществом встает тяжелейшая, быть может, во многих случаях, неразрешимая, задача оценки и прогнозирования результатов творчества под углом его последствий для человечества.

Наконец, судьбоносной задачей развития творческой активности сознания является переориентация основного вектора его активности с внешнего мира на самого себя, на вопросы самопознания и самопреобразования, на творчество новых ценностей и смыслов, новых «мощностей» воли, необходимых для изменения гибельной траектории земной цивилизации, обусловленной типичной деятельностью человека, его неуемным потребительством, агрессивностью по отношению к себе подобным и живой природе, а тем самым самоубийственной агрессивностью к самому себе. Без преувеличения, можно считать, что в этом и состоит главный, коренной вопрос проблемы сознания нашей эпохи.

 

К списку статей

 

 

 

ПРОБЛЕМА «ДРУГОГО СОЗНАНИЯ»

(Вопросы философии, 2008, №1).

 

1. Проблема «другого сознания» (сокращенно – ДС) составляет важнейший аспект проблемы сознания. В ней тесно переплетаются сугубо научные и философские подходы. Она крайне слабо освещена в нашей философской литературе; можно отметить статьи Н.М. Смирновой (1) и В.П. Филатова (2). Сравнительно широко эта проблема обсуждается в аналитической философии.

Прежде, чем говорить о ДС, надо определиться с самим понятием сознания (содержание которого многомерно и во многом расплывчато), попытаться выделить и упорядочить основные планы проблемы сознания и определить, по крайней мере, специфические и неотъемлемые свойства сознания.

На мой взгляд, во избежание редукционистских и упрощенческих подходов, сознание должно рассматриваться в четырехмерной категориальной структуре, а именно в следующих планах: 1) гносеологическом, 2) онтологическом, 3) аксиологическом и 4) праксеологическом (интенциональность, целеполагание, воля). Эти основные категориальные измерения не редуцируемы друг к другу, но взаимополагаемы (в том смысле, что каждое из них требует рефлексии через остальные).

Вместе с тем во всех этих измерения важно различать два вида анализа явлений сознания: а) по их содержанию и б) по способу их существования (вопрос о способе существования явлений сознания часто оставляют в тени).

Неотъемлемое же и специфическое качество сознания состоит в том, что оно является субъективной реальностью (сокращенно СР). Это качество обозначается в аналитической философии терминами «ментальное», «феноменальное», «субъективный опыт», «квалиа» и др. (хотя некоторые ее представители широко используют также термин «субъективная реальность» - Дж. Серл, Т. Нагель, Д. Чалмерс и др.). Именно это качество служит камнем преткновения при теоретическом объяснении сознания и попытках вписать его в физическую картину мира (так называемый «провал в объяснении» - Т. Нагель и др.). С ним же связаны и главные трудности проблемы ДС.

 

2.            Суть проблемы ДС – в знании (и понимании) СР другого человека. Но это предполагает знание (понимание) собственной СР, знание того, как мы отображаем, оцениваем, объясняем свои сознательно переживаемые состояния и как мы управляем ими (в этом отношении большой интерес для проблемы ДС имеют материалы о сознании ребенка до освоении им языка, данные об измененных состояниях сознания и особенно психопатологии).

Однако качество СР присуще и психике животных. Поэтому имеет смысл ставить проблему более широко – как проблему другой субъективной реальности. Это вызвано тем, что сознание человека и СР животных имеют существенные общие черты и единый эволюционный источник, а так же тем, что теоретически мыслимо существование других типов СР (в иных звездных мирах) и возникновение новых разновидностей СР в результате развития информационных технологий и симбиозов человека с искусственными информационными системами. Во всяком случае размышления в этом направлении и мысленные эксперименты, опирающиеся на такие посылки, способны иметь немалое эвристическое значение.

В проблеме другой СР можно выделить два взаимосвязанных вопроса: 1) каковы критерии (или хотя бы основания для определения) того, что некоторый внешний объект обладает СР (а не просто выполняет разумные действия, как это предполагается, например, Тестом Тьюринга и его современными модификациями); что требуется для диагностики наличия или отсутствия у него этого качества?

2) как возможно и как достигается познание (понимание) содержательно определенных состояний СР другого существа, прежде всего человека (хотя это должно быть отнесено и к животным).

 

3. Первый вопрос концентрирует внимание на самом качестве СР, его онтологическом статусе: является ли оно эпифеноменом («номологическим бездельником») или способно выполнять каузальные функции? И если способно, то в чем специфика этих функций и как можно их объяснить, поскольку явлениям СР нельзя приписывать физические свойства? Эти вопросы в аналитической философии решаются по преимуществу с позиций редукционизма физикалистского или функционалистского типа. В последние десятилетия преобладает второй из них, в концепциях которого явления СР сводятся к функциональным отношениям, отождествляются с некоторым их классом . Это связано с оформлением во второй половине прошлого века парадигмы функционализма, противостоящей классической парадигме физикализма. Суть первой в том, что описание функциональных отношений логически независимо от описания физических свойств; а это исключает возможность редукции первых ко вторым.

Тем самым создается теоретическая основа для нового типа объяснения и предсказания в области исследования самоорганизующихся систем и информационных процессов. Ключевым пунктом здесь служит принцип инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя (т.е. одна и также информация может быть воплощена и передана носителями имеющими разную массу, энергию и т.п., может кодироваться по-разному). В самоорганизующихся системах цель и результат управления определяется информацией как таковой, а не самими по себе физическими свойствами носителя. Это позволяет выделить особый вид причинности – информационную причинность и подойти к пониманию явлений СР с позиций парадигмы функционализма, допускающей не только редукционистскую стратегию, но и построение теоретических объяснений нередукционистского типа (см. 3).

Психика – продукт эволюции, ее оригинальная находка, позволившая решить фундаментальную проблему поддержания целостности, способности развития и эффективного управления в сложных самоорганизующихся системах, ведущих подвижный образ жизни (элементы которых так же являются самоорганизующимися системами). Сохранение единства системы такого рода и централизация управления – важнейшие функции психики и тех ее регистров, которые связаны с явлениями СР.

Возникновение СР знаменует новый уровень организации информационных процессов, который обеспечивает производство информации об информации, создает качество виртуальности, способность пробных виртуальных действий, проектирования реальности и поведения, что резко расширяет диапазон возможностей освоения внешнего мира. Всякое явление СР есть информация о чем-либо, данная живой системе как бы в «чистом» виде (в том смысле, что ее мозговой нейродинамический носитель нами не ощущается, не отображается). Но нам дана не только способность иметь информацию в «чистом» виде, но и способность оперировать ею и использовать ее для управления собой, другими, внешними объектами. Таковы кардинальные факты нашей психической организации, взятой в единстве нашего Я и всего многообразия явлений СР (см. : 3).

В этом отношении широко распространенные в аналитической философии теоретические рассуждения, связанные с истолкованием «зомби» (теоретически мыслимого существа, обладающего всеми интеллектуальными и иными функциями человека, но начисто лишенного сознания) представляются мне мало продуктивными. Если это существо обладает многими, но не всеми функциями, то выводы тривиальны. Если же абсолютно всеми функциями, то тогда оно несомненно должно обладать и сознанием.

Качество СР есть функция чрезвычайно сложно организованной и специфической мозговой нейродинамической системы, отличной от той, которая реализует информационные процессы, «идущие в темноте» (выражение Д.Чалмерса). Мы пока еще далеки от понимания «устройства», структурно-функциональной организации такой системы, но ясно, что это кодовая организация. Постепенно прорисовываются ее существенные черты. За последние годы в этом направлении достигнуты существенные успехи (работы Эделмена, Иваницкого, Сергина, Арбиба и Риззолатти и др.). Речь идет о специфическом типе структурно-функциональной организации, способной представлять системе информацию в «чистом» виде. Теоретически допустимо мыслить, что такая организация воспроизводима на различной субстратной основе. И суть именно в ней, ибо она создает качество СР. Общие, существенные и специфические свойства подобной организации, если они станут известны, смогут служить критериями диагностики наличия или отсутствия качества СР у некоторого внешнего объекта (по крайней мере, в земных рамках).

Эта задача по своему характеру представляет собой задачу расшифровки кодов. Успехи в решении такого рода задач продемонстрированы генетикой. На повестке дня – решение задачи расшифровки мозговых нейродинамических кодов явлений СР.

Но так как этот фундаментальный вопрос проблемы ДС и, шире, другой СР пока не решен, ее обсуждение обычно проводится лишь во втором аспекте: как достигается познание содержательно- определенных состояний СР другого?

 

4.            В большинстве случаев концептуальные построения, стремящиеся ответить на этот вопрос, основываются на «аргументе по аналогии», восходящем к Декарту. Суть его в том, что знание о ДС обусловлено знанием о собственном сознании. Мои субъективные состояния даны мне непосредственно, а другого – лишь посредством их внешних проявлений. Я знаю типичные корреляции между состояниями своей СР и их внешними проявлениями (реакциями, поведением, речевыми актами и пр.). Наблюдая подобные внешние проявления у другого, я могу судить о состояниях его СР. Кроме того часто ссылаются на аналогичную телесную структуру и физиологию. Существуют различные версии использования указанного аргумента, в том числе опирающаяся на понимание речи (Х. Прайс и др.).

Концепции такого рода, характерные для представителей аналитической философии (часто ссылающихся на Дж. Ст. Милля), опираются на эмпирические регулярности и, как правило, не достигают теоретического уровня. Сознавая слабость «аргумента по аналогии», его не раз пытались «усовершенствовать» (напр., С. Хэмпшайр и др.) и вместе с тем постоянно подвергали критике (он все время «находится в ремонте», по словам Н. Малкольма, кроме которого основательной критике указанный аргумент подвергали П. Стросон, С. Шумэйкер и др.).

Основные контрагументы следующие: для многих субъективных состояний связь между ними и их внешними проявлениями многозначна; в большинстве случаев мы описываем свои состояния СР для себя таким образом, что при этом вообще отсутствуют бихевиоральные критерии; оценка собственных ментальных состояний бывает ошибочной, и др. Характерно, что Б. Рассел, называя «аргумент по аналогии» «туманным», тем не менее прибегал к нему, хотя и предложил свой подход. По его мнению, познание ДС должно совершаться также, как познание ненаблюдаемых объектов; методы познания таких объектов освоены наукой, в особенности физикой. Однако напрашивается возражение: вряд ли корректно использовать в данном случае термин «наблюдение» в отношении собственных состояний СР, здесь имеет место другой способ отображения, отличающийся от чувственных данных; соответственно это относится и к характеристике ДС как ненаблюдаемого.

 

5. Наряду с эмпирическими концепциями существуют и теоретические подходы к проблеме ДС. Среди них – основательная концепция Гуссерля

(проанализированная в работах Н.М. Смирновой в сопоставлении с концепциями Шютца и Шеллера, представляющими для нашей темы существенный интерес). Гуссерль конструирует трансцендентальное Эго, опирается на аналогизирующую апперцепцию смысла собственного сознания, на аналоговую проекцию его смысла на другую телесность, стремится преодолеть противоречия, возникающие при обосновании интерсубъективности, которая выполняет ключевую роль в проблеме ДС.

Я коснулся концепции Гуссерля, чтобы подчеркнуть следующее важное, на мой взгляд, обстоятельство: неустранимость идеи «аналогии», исходной посылки «моего сознания» и аппеляции к «другой телесности» как в эмпирических, так и в теоретических концепциях ДС. Вопрос в том, как интерпретируются и применяются эти понятия. Но несомненно, что указанное обстоятельство свидетельствует об их рациональном смысле, важной роли в разработке проблемы ДС. При этом наиболее острым является вопрос о правомерности исходной посылки «моего сознания» для познания ДС.

Элементарный эпистемологический анализ показывает взаимополагаемость в ряде существенных отношений «моего сознания» и «другого сознания». Очевидна интерсубъективная нагруженность множества моих актуальных и диспозициональных состояний СР, моих «отчетов от первого лица». С другой стороны, те, кто берет за первичное, исходное некий уже готовый интерсубъективный препарат сознания, т.е., вслед за Шеллером, утверждают, что «сфера Мы предшествует сфере Я», всегда неявно противоречат самим себе. Конечно, в некоторых отношениях спор о том, что «первично» Я или Мы, напоминает спор о курице и яйце. Однако в других отношениях ситуация не столь парадоксальна.

 

6. Среди представителей аналитической философии и особенно когнитивных наук получила широкое распространение так называемая Теория Теории (сокращенно она именуется в текстах, где о ней ведется речь, ТТ). Ее предметом является процесс и результат самоосознания( self-aware-ness). Суть ТТ в том, говоря кратко, что знание о собственных ментальных состояниях достигается теми же средствами, что и знание о ментальных состояниях другого; есть якобы теория, объясняющая познание ментальных состояний других людей (обозначается «ТоМ»), она прилагается к познанию собственных ментальных состояний и дает их объяснение, является их теорией (отсюда – ТТ). Авторы и активные сторонники ТТ ( Гопник, Мельцофф, Веллман, Пернер, Виммер, Хартл, Фритц, Карузерс и др.) вслед за У. Селларсом, Г. Райлом и др. объявляют иллюзией феномены «непосредственно данного» и «привилегированного доступа», сводят ментальное к когнитивному содержанию, используют другой редукционистский репертуар.

В последние годы, однако, в аналитической философии нарастают антиредукционистские тенденции. Одним из проявлений этого является жесткая критика, которой подвергается ТТ (см.: Nichols and Stich и др.). Основные контраргументы против ТТ связаны с обоснованием несостоятельности ТоМ и зависимости теоретических построений о познании другого сознания от исследования специфических особенностей самоосознания ( 4 ). Вопросы касающиеся познания собственных явлений СР, остаются узким местом в проблеме ДС.

 

7. Здесь нужно повторить и дополнить ряд положений, высказанных уже в моих публикациях ( 5 ) об особенностях познания СР и ее «первичности» в разработке важных аспектов проблемы сознания, в частности проблемы ДС, которые имеют вместе с тем первостепенное значение для осмысления актуальных вопросов современной эпистемологии.

СР есть исходная форма всякого знания. Любое высказывание от третьего лица имеет первоначальную форму высказывания от первого лица, т.е., всякий познавательный акт непременно включает в том или ином виде отчет от первого лица для себя и лишь потом – для другого. Такого рода отчет для себя, когда он уже сложился (санкционирован «веровательными» регистрами и проработан словесно) может быть представлен в интерсубъективной форме, т.е. в виде отчета от третьего лица. Мы склонны слишком поспешно вскакивать на трансцендентального коня или вещать от некого анонимного надличностного субъекта, не рефлексируя указанную ситуацию, теряя чувство того, что говорим не более, чем от себя. Я называю этот феномен «отрешенностью от себя».

Всякое явление СР включает фундаментальную способность самоотображения себя, оно есть единство иноотображения и самоотображения. Эта способность самоотображения сохраняется даже в условиях тяжелейшей психической патологии (в виде сохранения чувства принадлежности переживаемого явления СР своему Я), что свидетельствует о ее глубоких эволюционных корнях, о ее формировании как необходимого свойства сознания. Самоосознание, о котором речь шла выше, есть форма такого рода самоотображения, присущего всякому познавательному акту. Если самоотображение неадекватно, то неадекватно отображение в целом, не говоря уже о неэффективности логического и иного самоконтроля.

Учет изложенных положений, характеризующих «мое сознание» – непременное условие понимания (познания) «другого сознания». Такого рода понимание (знание) достигается тоже в исходной форме от первого лица. Тем не менее оно никогда не является дублированием мной явлений СР другого, а представляет собой воспроизведение некоторых инвариантов их содержания; так обстоит дело даже в случае эмоциональных сопереживаний (и, добавлю, даже в случаях воспоминания, воспроизведения своих собственных субъективных переживаний). Впрочем, теоретически, возможность такого дублирования нельзя исключать, но для этого нужны совершенно иные способы коммуникации, которыми мы не обладаем (мысленные эксперименты на эту тему могут быть весьма интересными).

 

8. Несмотря на слабость теоретических разработок проблемы ДС, в практическом отношении, в повседневной жизни мы решаем эту проблему более или менее удовлетворительно, опираясь на наши врожденные способности, речевые коммуникации, нелингвистические средства общения (мимика, жесты, особенно выражение глаз), разнообразный опыт и знания. Мы постоянно используем арсенал средств, накопленный «народной психологией» и, я бы добавил, «народной эпистемологией». Они охватывают и предъявляют нам колоссальный исторический опыт эмпирических обобщений и вероятностей относительно врожденных и приобретенных способностей человека общаться не только с другими людьми и животными, но и с самим собой (аутокоммуникация, играющая столь важную роль в «моем сознании»!). Это – живой источник здравого смысла и непременный базис всех эмпирических и теоретических концептуализаций.

Надо заметить, однако, что в условиях информационного общества с его гигантским нагромождением коммуникативный процессов, ростом сферы неопределенности, изощренными способами манипуляции сознанием и обмана особенно обострилась проблема критериев реальности, выяснения подлинности содержания сообщений другого субъекта (не только индивидуального, но и институционального). Это составляет специальный и в нынешних условиях высоко актуальный аспект проблемы ДС.

 

9. Эпистемологический подход к проблеме ДС связан с коммуникативным подходом. В сущности всякое познание содержания явлений СР другого человека представляет собой процесс и результат коммуникации. Это – акт понимания, требующий герменевтического анализа, «перемещения в чужую субъективность», как говорили Дильтей и Бетти. Здесь нужно выявить и постигнуть смысл, заключенный в неком субстрате, телесном движении, тексте или продукте деятельности. Проблема ДС в этом отношении – предмет философской герменевтики (по крайней мере, в духе Дильтея и Гуссерля, отчасти Гадамера); она имеет первостепенное значение для исторической науки и других областей гуманитарного знания.

Однако, в связи с задачей понимания, можно говорить о научной герменевтике, которая ставит эту задачу более широко – как постижение информации, воплощенной в некотором материальном носителе. Это – задача расшифровки кода ( см.6). Она стоит на первом плане в археологии, криминологии, лингвистике и т.д. (вспомним расшифровку языка майя Ю. Кнорозовым); я не говорю уже о тайных шифрах. Поскольку нас интересует другая СР, ограничимся человеком, обществом и животными, обладающими психикой.

Что означает в данном отношении задача расшифровки кода и акт понимания информации? Ведь информация необходимо воплощена в своем носителе и, значит, всегда существует лишь в определенной кодовой форме. Тогда расшифровка кода означает одно: перевод, преобразование «непонятного» кода в «понятный» для данной самоорганизующейся системы, т.е. в такой код, который открывает для нее информацию и делает ее доступной для управления (я называю первый тип кода «чуждым», второй – «естественным»; простейший пример: незнакомое английское слово и его перевод в русское слово; мы можем не знать устройство «естественного» кода, но как бы непосредственно обладать содержащейся в нем информацией, ярким примером этого является взгляд: почему изменение жидкой среды глаза несет нам часто столь значимую информацию о субъективных состояниях другого?). Акт успешной коммуникации есть цепь (или сеть) кодовых преобразований, которые в итоге открывают мне информацию о некоторых явлениях СР, переживаемых другим человеком.

Я хочу остановиться на этих специальных вопросах, как будто весьма далеких от философии (но близких проблеме другой СР), поскольку уверен, что реальный прогресс, решающие сдвиги в разработке проблемы другой СР будут достигнуты на путях научной герменевтики, а не философской. Их, конечно, не следует противопоставлять друг другу, они должны сотрудничать, ко всему у них во многом разные цели и методы. Что касается других видов философской деятельности, прежде всего эпистемологии и методологии науки, то, понятно, что они могут быть крайне полезны научной герменевтике. Она же, думаю, стоит на пороге крупных достижений, способных повлиять на судьбы нашей цивилизации.

 

10.                                                  Но вначале рассмотрим в упрощенном виде основные этапы процесса какой-либо элементарной коммуникации, в результате которой определенное содержание СР одного человека (скажем, желание выпить чаю) становится достоянием другого (тоже в форме его СР). Данное содержание первого (обозначим его А) есть информация, воплощенная в соответствующей мозговой нейродинамической системе (обозначим ее Х). Х есть «естественный» код А, в силу чего эта информация А дана мозговой эгосистеме непосредственно. Далее АХ инициирует словесный код АУ, последний преобразуется в моторный код АZ, программирующий и реализующий соответствующее словесное выражение – звуковой код АW. Воздействуя на слуховой аппарат второго человека, он вызывает в его мозгу обратную цепь кодовых преобразований и в итоге соответствующую мозговую нейродинамическую систему, представляющую собой «естественный» код примерно той же информации А, переживаемой в форме субъективной реальности.

Конечно, на самом деле все гораздо сложнее, но суть дела обстоит примерно так. Здесь главным для нас является мозговой нейродинамический код Х, который несет исходную информацию и представляет ее для личности в «чистом» виде. Теретически возможно выделить это кодовое образование, подключиться к нему и расшифровать его, минуя все сложнейшие его преобразования, ведущие к внешнему выражению этого информационного содержания в естественных коммуникациях. Это означает, что она будет выражено, например, в виде словесной записи на приборе у того, кто осуществляет такую расшифровку кода даже помимо воли обладателя указанной информации.

Наука приближается к решению подобной задачи. Если она будет решена, то нетрудно представить масштаб возможных последствий. Наша земная социальная самоорганизация основывается на относительной автономности личности, что выражается прежде всего в относительной «закрытости» ее внутреннего субъективного мира. Она, в подавляющем числе случаев открывает и закрывает его по своей воле и весьма избирательно. Что произойдет, если это будет нарушено? Если личности станут «открытыми»? Или одни будут «открытыми», а другие «закрытыми»? Или небольшая группа «закрытых» сможет «открывать» кого захотят вопреки их воле? Эти и многие другие вопросы такого рода создают широкое поле мысленных экспериментов и рассуждений о будущем нашей цивилизации.

Нас все в большей степени волнуют вопросы о злонамеренной интенции ДС, о скрытых коварных замыслах, способных нести горе и гибель не только отдельным людям, но всему человечеству. А как быть с прокламированием честности, благородства и справедливости, под покровом которого вершатся самые гнусные дела? Все эти вопросы имеют прямое отношение к проблеме ДС, они становятся все более острыми и актуальными, требуют пристального внимания философов.

 

Примечания и литература

1.      Н.М. СМИРНОВА. Трансцендентальная интерсубъективность, проблема «чужих сознаний» и искусственный интеллект // Искусственный интеллект. Междисциплинарный подход. М., 2006.

2.      В. П. ФИЛАТОВ. Методология социально-гуманитарных наук и проблема «другого сознания» // Эпистемология и философия науки, 2005, № 3.

3.      Эти вопросы подробно обсуждаются в моих книгах «Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М., «Наука», 1971, гл. 4 и 5, особ. с. 241- 359; «Информация, сознание, мозг». М., «Высшая школа», 1980; «Проблема идеального. Субъективная реальность». Изд. 2-е, доп. М., 2002, с. 117 – 139; а так же в ряде статей: Проблема духа и тела: возможности решения // Вопросы философии, 2002, №10; Сознание, мозг, искусственный интеллект // Искусственный интеллект. Междисциплинарный подход. М. ,2006.

4.      Consciousness. New Philosophical Perspectives. Oxford, 2003.

5.      Подробнее см.: Д.И. Дубровский. Гносеология субъективной реальности// Эпистемология и философия науки,2004, № 2; его же: Новое открытие сознания? (По поводу книги Дж. Серла «Открывая сознание заново») // Вопросы философии, 2003, № 7; его же: В «Театре» Дэниэла Деннета (По поводу одной популярной концепции сознания // Философия сознания: история и современность. М., МГУ, 2003; его же: Проблема идеального. Субъективная реальность, глава «Структура субъективной реальности», с.83 – 116.

6.     Д. И. Дубровский. Расшифровка кодов: методологические аспекты // Вопросы философии, 1979, № 12.

 

К списку статей

 

 

 

Гносеология субъективной реальности (к постановке проблемы)

Статья расположена в книге Д.И. Дубровский Сознание, мозг и искусственный интеллект

 

К списку статей

 

 

 

НЕКОТОРЫЕ СООБРАЖЕНИЯ О СТАТЬЯХ, ПОСВЯЩЕННЫХ ПОНЯТИЮ СОЗНАНИЯ

Эпистемология и философия науки, 2004, № 3

 

Опубликованные в этом номере журнала три статьи имеют целью раскрыть основное содержание понятия сознания. Редколлегия журнала учредила рубрику «Энциклопедия» и для того, в частности, чтобы содействовать отбору, совершенствованию и подготовке к печати материалов для «Энциклопедии эпистемологии и философии науки». Статья энциклопедического характера – особый жанр, обязывающий автора лаконично, на уровне современных философских и научных знаний изложить содержание указанного понятия. Это – довольно трудная задача, поскольку то, что именуют сознанием является феноменом многоплановым; надо выделить основные, наиболее актуальные планы и соотнести их друг с другом, добиться систематического изложения многочисленных вопросов.

На мой взгляд, такая задача решается в главных чертах статьей В.А. Лекторского. Что касается статей В.П. Зинченко и В.А. Молчанова, то они, мне кажется, не вполне относятся к энциклопедическому жанру, так как их авторы излагают свой личный взгляд на проблему сознания, не отражают другие, распространенные в философской литературе позиции, статьи содержат много дискуссионных моментов, не охватывают важные аспекты проблемы.

Безусловно, в статье «Сознание» для указанного издания необходимо акцентировать эпистемологические (гносеологические) аспекты темы, но в тоже время в ней должны быть четко выявлены и остальные главные категориальные аспекты рассмотрения сознания: онтологический, аксиологический и праксеологический. Серьезные теоретические трудности обычно возникают при онтологическом определении и описании сознания. Если мы оставляем в стороне объективно-идеалистическую и дуалистическую позиции, то тогда сознание должно определяться в качестве субъективной реальности индивидов. Однако этим не исчерпывается вопрос о способах (формах) существования сознания. Ведь оно существует не только в форме индивидуального сознания, но и в форме общественного (массового, национального, группового и т.п.) сознания. Эти вопросы достаточно актуальны и относятся к центральной части спектра содержания понятия сознания.

Здесь часто переплетаются и не различаются должным образом два разных плана: 1) описание сознания по способу его существования и 2) описание сознания по его содержанию. Во втором случае описание может отвлекаться от конкретного носителя сознания, от способа его существования, ибо определенное содержание сознания (образы, мысли, идеи и т.д.) могут существовать как в форме субъективной реальности, так и во внешне объективированных формах (знаковых, предметных и т.п.). Когда речь идет об общественном (массовом, групповом) сознании, то имеется в виду некоторое объективированное (опредмеченное) содержание, которое адресуется множеству индивидуальных сознаний и усваивается ими, образует в них стойкие ценностно-смысловые структуры, выполняющие регулятивные функции. Общественное сознание существует лишь посредством множества индивидуальных сознаний, проникнутых определенными идеями, интенциями, интересами, символами веры.

Качество субъективной реальности – неотъемлемая, специфическая черта сознания. Это обусловило несостоятельность физикалистских концепций редукции сознания, предлагавшихся много раз рядом крупных представителей постпозитивистской философии.

Итак, содержание сознания может существовать во внеличностной, опредмеченной форме. Но при таком способе существования содержания (например, в компьютере) сознания нет. Специфика сознания ускользает и при сугубо функционалистском описании, характерном для многих представителей аналитической философии и для когнитивной психологии. Знаменитый Тест Тьюринга позволяет диагностировать наличие разумного поведения системы, но отнюдь не наличие у нее сознания. Эти вопросы находятся в центре острых дискуссий в современной аналитической философии, представляют важнейшее направление теоретической разработки проблематики искусственного интеллекта. И наиболее узким местом в ней выступает именно слабое понимание, недостаточное исследование сознания как субъективной реальности, а это связано с тем, что эпистемология пока не выработала эффективных средств для исследования такого специфического объекта как явление субъективной реальности (об этом я подробно говорил в своей статье «Гносеология субъективной реальности», опубликованной в предыдущем номере нашего журнала).

Учитывая исключительную актуальность для нашего времени проблем развития информационных технологий, робототехники, искусственного интеллекта, думается, что эти вопросы должны найти краткое и четкое отражение в статье «Сознание».

Важно отметить также, что понятие сознания в философии отличается от понятий сознания в психологии, психиатрии, социологии и других дисциплинах, хотя имеет с ними, конечно, тесную связь, в той или иной степени использует в обобщенном виде результаты конкретно-научного осмысления феноменов сознания. В этом отношении особенно ценны материалы психологии, психиатрии, психотерапии, без учета которых вряд ли можно рассчитывать на основательное размышление о ценностно-смысловой и интенционально-волевой структуре сознания, об экзистенциальном плане проблемы сознания, острую актуальность которого каждый из нас испытывает на собственном опыте.

Наконец, весьма желательно выяснить различия и сходства значений терминов, которые обычно используются при описании явлений сознания («психическое», «духовное», «ментальное», «субъективное» и др.).

 

К списку статей

 

 

 

ИCКУССТВЕННЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ И ПРОБЛЕМА СОЗНАНИЯ

 

1. Разработка искусственного интеллекта (ИИ) необходимо связана с исследованием и пониманием естественного интеллекта (ЕИ), который не ограничивается чисто когнитивными функциями, включает широкий спектр других психических модальностей, таких как эмоции, воображение, желание, воля, саморефлексия, экзистенциальные состояния и др. В таком понимании ЕИ представляет собой то, что обычно относят к сознательным состояниям, сознательной деятельности, одним из продуктов которой и является ИИ. Вместе с тем функционирование ИИ, его результаты обретают смысл, когда они представлены в сознании людей, т.е. в форме субъективной реальности. Поэтому теоретическое соотнесение ИИ с ЕИ – важнейшее условие основательного осмысления возможностей ИИ, перспектив его развития, а в то же время и одно из актуальных направлений исследования проблемы сознания.

2. В таком плане эта проблематика наиболее широко разрабатывалась за последние десятилетия в рамках аналитической философии. Ее представители создали поистине необъятную литературу, насчитывающую многие тысячи публикаций. В них, если говорить кратко, представлены два основных, конкурирующих между собой подхода, которые, однако, в большинстве случаев преследуют одну и ту же редукционистскую стратегию: 1) физикалистское объяснение сознания, которое стремится редуцировать явления сознания к физическим процессам и таким путем решить психофизиологическую проблему и добиться единства научной картины мира; 2) функционалистское объяснение сознания, которое редуцирует его к функциональным отношениям, отвергает физикалистские решения, подчеркивая то фундаментальное обстоятельство, что описание и объяснение функциональных отношений логически независимо от физических описаний и объяснений. Это обстоятельство действительно создает альтернативу физикализму и позволяет сформулировать принцип изофункционализма систем (один и тот же набор функций может быть воспроизведен системами с разными физическими свойствами; например, функции сердечного клапана могут осуществляться искусственным клапаном, логические операции реализуются не только мозгом, но и компьютером и т.п.). Указанный принцип кладется обычно в основу теории ИИ (А. Тьюринг, Х. Патнэм и др.).

3. Однако, сама по себе идея функционализма допускает различные интерпретации. В большинстве случаев она используется в бихевиористском плане, с целью редукции сознания к поведенческим актам, речевым отчетам, когнитивным операциям. При этом само качество субъективной реальности, без которого, конечно, не бывает сознания, устраняется. И тогда сознание отождествляется с «когнитивной компетенцией», например, Д. Деннетом. Он прямо заявляет, что главным признаком сознания является «функционирование когнитивно-информационных процессов» ( 1 ). В таком случае сознание может приписываться всем системам, способным осуществлять «разумные операции» (в частности, компьютеру).

В последнее время среди представителей аналитической философии усиливается оппозиция подобному радикальному функционализму и вообще редукционистским подходам к проблеме сознания. Некоторые из них ( Т.Нагель, Дж. Серл и др.), являясь противниками физикализма, вместе с тем решительно отвергают и функционализм ( подробное рассмотрение их аргументации дано мной в : 2, 3 ). Однако из отрицания функционалистского редукционизма еще не следует отрицания продуктивности идеи функционализма в разработке проблемы сознания. Парадигма функционализма открывает новые теоретические возможности (в сравнении с парадигмой физикализма) в области изучения самоорганизующихся систем, информационных процессов и кодовых зависимостей, что имеет первостепенное значение для понимания природы психики и сознания. Это связано прежде всего с применением информационных подходов для объяснения связи явлений сознания с мозговыми процессами и природы психической причинности.

Принцип изофункционализма подкрепляется принципом инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя (ПИ).Это означает, что одна и та же информация может быть воплощена и передана разными по своим физическим свойствам носителями, т.е. по-разному кодироваться. Необходимая связь между информацией и ее носителем есть отношение функциональное. В биологических и социальных самоорганизующихся системах цель и результат управляющего действия определяются именно информацией на основе сложившейся кодовой зависимости, а не самими по себе физическими свойствами ее носителя (величиной массы, энергии). Кодовая зависимость носит функциональный характер. Мы имеем здесь особый тип причинности, который принято называть информационной причинностью.

Всё это допустимо прилагать к явлениям сознания (субъективной реальности), ибо всякое явление такого рода есть определенное «содержание», есть информация о чем-то (в силу интенциональности явлений сознания); эта информация необходимо воплощена в определенной мозговой нейродинамической системе. Факт психической причинности (когда, например, моя мысль, мое субъективное побуждение вызывает соответствующее движение моей руки и управляет им) есть разновидность информационной причинности (подробнее см.: 4 ). Мы видим, что в этом отношении идеи функционализма могут быть использованы весьма продуктивно.

4. Функционалистский редукционизм зачастую опирается на теорию А. Тьюринга и знаменитый «Тест Тьюринга», который призван установить «разумность системы», несмотря на ее физические характеристики, внешний вид, необычную структуру и т.д. Но «разумность» нельзя отождествлять с субъективной реальностью. Системе, обладающей субъективной реальностью (сознанием), правомерно приписывать обладание «разумностью» («когнитивной компетенцией»). Но не наоборот. Наличие у системы «когнитивной компетенции» не влечет признания у нее субъективной реальности. «Тест Тьюринга» оставляет этот вопрос открытым, он совершенно не располагает средствами для диагностики наличия или отсутствия у данной системы субъективной реальности. Здесь необходим совершенно иной тест, ибо суть проблемы – в способе существования «разумного содержания», т.е. определенной информации. Создание теста такого рода (подобного «Тесту Тьюринга») означало бы решение ключевых вопросов проблемы сознания.

Такое решение, на мой взгляд, мыслимо именно в русле концептуальной системы, задаваемой парадигмой функционализма. «Когнитивное содержание», существующее в форме субъективной реальности, есть особый способ представленности информации для самоорганизующейся системы и особый способ оперирования ею, возникший в ходе биологической эволюции. Это было связано с задачей выживания усложняющегося организма, т.е. создания эффективного способа отображения им внешней действительности и управления собой. Психическая форма отображения и управления, выступающая для живой системы в виде ее субъективной реальности, представляет собой чрезвычайно удобный, экономичный, высоко оперативный способ получения, переработки и использования информации в целях управления многосложным организмом, централизации его действий, которая интегрирует нижележащие уровни управления (в клетках, отдельных внутренних органах и т.д.), сохраняя их определенную автономию.

5. В ходе антропогенеза произошло качественное развитие психического способа отображения и управления – возникло сознание, отличительная черта которого в том, что психическое отображение и управление само становится объектом отображения и управления. Возникла способность по существу неограниченного производства информации об информации и способность наряду с информационным управлением своими органами также и управления своими собственными информационными процессами. Это создает характерное для сознания «двойное» отображение, постоянно совершающееся в контуре «Я» – «не-Я» (базисной динамической структуре субъективной реальности), возможность абстрагирования, высокую степень свободы «движения» в сфере субъективной реальности в смысле пробных мысленных действий, моделирования ситуаций, прогнозирования, проектирования, фантазирования, творческих решений, не связанных с задачей текущего выживания, возможность самополагания и волеизъявления. Специальные гносеологические исследования субъективной реальности – непременное условие для более основательного понимания ЕИ, стимул новых разработок ИИ ( 5 ).

Всякое явление человеческой субъективной реальности есть определенное «содержание», есть информация, воплощенная, закодированная в определенной мозговой нейродинамической системе. Но эта информация дана человеку в «чистом» виде – в том смысле, что ее мозговой носитель никак нами не отображается. Когда я вижу дерево – мне дана информация об этом предмете и отображение этой информации (я знаю, что я вижу дерево), но я не ощущаю, не знаю, что при этом происходит в моем головном мозгу. Вместе с тем в явлениях субъективной реальности нам дана не только способность иметь информацию в «чистом» виде, но и способность оперировать этой информацией с высокой степенью произвольности (переключать внимание, направлять движение своей мысли и т.п.). Но это означает не что иное, как нашу способность управлять в определенных пределах соответствующим классом собственных мозговых нейродинамических систем (ведь информация необходимо воплощена в своем носителе, и если я могу по своей воле управлять информацией, то это равнозначно тому, что я могу управлять ее носителем, ее кодовым воплощением). Здесь налицо особый тип самоорганизации и самодетерминации, присущий нашему Я (нашей мозговой Эго-системе, как особому уровню мозговой самоорганизации).

Сказанное позволяет ответить на часто цитируемый вопрос известного философа Д. Чалмерса, касающийся природы субъективной реальности: «почему информационные процессы не идут в темноте?». Почему они сопровождаются «ментальной добавкой», «субъективным опытом»? ( 6 ). Потому, что явления субъективной реальности вовсе не пресловутый эпифеномен (некий никчемный, ненужный дублер мозговых процессов), но актуализованная мозговой Эго-системой информация, выполняющая функцию управления по отношению к другим информационным процессам и определенным телесным органам.

Эта информация, представленная для человека в форме его субъективной реальности, допускает расшифровку ее мозгового нейродинамического кода. И есть основания полагать, что на этом пути возможно создание своего рода теста для диагностики наличия или отсутствия «другой субъективной реальности» (т.е. у другой самоорганизующейся системы, будь то человек или иное существо). Задача расшифровки мозговых нейродинамических кодов психических явлений (прежде всего явлений субъективной реальности) стоит сейчас на повестке дня вслед за достигнутыми уже выдающимися результатами расшифровки кодов ДНК и генома человека.

6. Сопоставление отмеченных выше особенностей информационных процессов, свойственных ЕИ, с информационными процессами, осуществляемыми ИИ, выявляет качественное различие между ними. Компьютеру не присуща субъективная реальность, поэтому неправомерно приписывать ему и способность мышления, ибо последняя не может сводится к логическим операциям, технологии решения задач, «когнитивной компетенции». Реальное человеческое мышление осуществляется в форме субъективной реальности (взятой в ее рефлексивных и арефлексивных, актуальных и диспозициональных измерениях), оно включает эмоциональные, чувственные и интуитивные составляющие, факторы воображения, веры и воли (которые заведомо отсутствуют у компьютера), наконец, реальные акты мышления осуществляются данным конкретным Я и несут на себе его печать. Эти феноменологические характеристики, посредством которых обычно указывают на отличие ЕИ от ИИ, выражают вместе с тем структурно-функциональные особенности деятельности головного мозга и специфику осуществляемого им информационного процесса. По сравнению с компьютером в головном мозге, как свидетельствуют данные нейроанатомии и нейрофизиологии, переработка информации совершается одновременно, параллельно во многих различных по своим функциям структурах, результаты которой выборочно интегрируются в зависимости от актуализованной цели, наличных интенций, от хода решения задачи. Переработка информации в тех структурах головного мозга, которые ответственны за мыслительную деятельность, совершается отнюдь не по жесткой двоичной логической схеме. Скорее эта логика похожа на многозначную логику, в которой число значений истины есть величина переменная (причем число значений истины меняется в зависимости от характера решаемой задачи и разных этапов ее решения). Головному мозгу присущи развитые функции вероятностного прогнозирования, весьма эффективные способы сжатия информации, выборки нужных элементов из памяти, эвристического синтеза и другие операции, которые вряд ли допустимо приписывать современным компьютерам.

7. Сказанное, конечно, не означает умаления роли и возможностей ИИ. Выдающиеся достижения компьютерных наук и информационных технологий обусловили начало нового этапа цивилизации – информационного общества. Проблемы дальнейшего развития ИИ, без преувеличения, будут в существенной мере определять судьбу человечества. Но это обязывает нас к тщательному анализу предлагаемых гипотез и проектов, к их максимально реалистичной оценке. Среди некоторых ведущих специалистов в области ИИ бытует убеждение, что быстро нарастающая вычислительная мощь компьютеров сама по себе вскоре приведет к тому, что у них появится сознание. Так, например, наш соотечественник проф. А. Болонкин, живущий ныне в США, рассуждает следующим образом: уже создан компьютер в 8 терафлоп, лет через 25 будет построен «суперкомпьютер, мощность которого превзойдет мощность мозгов всего человечества». Следовательно, он не может не обладать тем качеством, которые присущи отдельному человеческому мозгу ( 7 ). Но, к сожалению, это совсем не тот случай, когда огромные количественные накопления приводят к новому качеству (подобному тому, как накопление несметного количества атомов, из тех что входят в ДНК, не приводит к биологической системе). Из того, что компьютер накапливает и хранит колоссальную информацию, умело перерабатывает ее, управляет сложнейшими системами, вовсе не следует, что ему присуще сознание. Психика и сознание – уникальный эффект биологической самоорганизации, найденный в процессе эволюции. Самоорганизацией такого типа компьютер не обладает. Теоретически допустимо (на основе парадигмы функционализма), искусственное создание самоорганизующихся систем такого типа, такого ИИ, который обретет, наконец, главное отличительное свойство ЕИ, но пока развитие компьютерной техники идет не в этом направлении. Возможно, к решению такой задачи нас в чем-то приблизят квантовые компьютеры. Но скорее всего более перспективен в этом отношении бионический путь, т.е. путь разгадки оригинальных особенностей мозговых информационных процессов, выяснения существенных и необходимых свойств того типа самоорганизации, который создает представленность для системы информации в форме субъективной реальности и способность оперировать этой информацией (в «чистом» виде).

Теоретически мыслима и та новая электронная цивилизация, которую с энтузиазмом обрисовывает профессор А. Болонкин (создание «электронного человека» путем переписи всей хранящейся в его мозгу информации в чипы и достижения таким способом его бессмертия, которое станет реальным, как обещает автор, всего через 20-25 лет). Эта цивилизация якобы неизбежно придет на смену нашей, имеющей биологическое основание. Такого рода мыслимая возможность крайне далека от конкретной реализации. Между тем наша цивилизация находится в сильном цейтноте (прежде всего из-за быстрого нарастания масштабов и последствий экологического кризиса). И мы должны сейчас быть озабочены не столько созданием «электронного человека» и его бессмертием, сколько сохранением жизни обычного человека и земной жизни в целом. Сама же стратегическая установка на «неизбежность гибели биологического человечества» (см. там же) не имеет достаточного обоснования, крайне опасна, самоубийственна.

Ей противостоит другая стратегическая установка, опирающаяся на основные традиционные ценности. Она не спешит расторгнуть связь человека с его биологическим телом, не спешит заменять его трасгуманоидом, подчеркивает наличие больших ресурсов самоорганизации и самосовершенствования биологических систем и общества, поддерживает веру в творческие и благие силы разума, возможности науки, в продуктивное развитие информационных технологий и робототехники. И она, конечно, уповает на преодоление экологического кризиса и сохранение земной жизни как фундаментальной, непреходящей ценности. Такая стратегическая установка является более реалистичной и ответственной, хотя она тоже в ряде отношений проблематична. Именно в таком плане высокую актуальность и приобретают вопросы, касающиеся развития связей ИИ с ЕИ, различных форм их симбиоза в будущем, как средства решения насущных проблем человечества.

 

ЛИТЕРАТУРА

1.      Dennet D. Consciousness Explained. Boston, 1991, p. 216-218.

2.      Дубровский Д. И. Проблема духа и тела: возможности решения (В связи со статьей Т. Нагеля «Мыслимость невозможного и проблема духа и тела») // Вопросы философии. 2002, № 10.

3.      Дубровский Д.И. Новое открытие сознания? (По поводу книги Дж. Сёрла «Открывая сознание заново») // Вопросы философии. 2003, № 7.

4.      Дубровский Д. И. Информация, сознание, мозг. М., 1980; его же: Проблема идеального: субъективная реальность. Изд. 2-е. М.,2002. Гл.4.его же: Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., «Стратегия-Центр», 2007.

5.      Дубровский Д. И. Гносеология субъективной реальности // Эпистемология и философия науки. 2004, № 2.

6.      Chalmers D. J. Facing Up to the Problem of Consciousness // Journal of Consciousness Studies. 1995, № 2 (3).

7.      Человек – бессмертен! (Интервью с профессором Александром Болонкиным) // «Известия» от 8 сентября 1998 г.

 

2006 г.

 

К списку статей

 

 

 

Восприятие как феномен субъективной реальности

Статья расположена в книге Д.И. Дубровский Сознание, мозг и искусственный интеллект

 

К списку статей

 

 

 

Сознание, мозг и предсмертный опыт

Статья расположена в книге Д.И. Дубровский Сознание, мозг и искусственный интеллект

 

К списку статей

 

 

 

 

ПАРАНОРМАЛЬНОЕ

(Глобалистика. Международный междисциплинарный энциклопедический словарь. М. – СПб – Нью-Йорк, 2006, с.677 – 678)

 

Этим термином обычно обозначают широкий круг феноменов, которые представляют необыкновенные, загадочные свойства психики или физических взаимодействий; однако, реальность такого рода феноменов остается под вопросом, поскольку их описание и объяснение не удовлетворяют объективным критериям, нормам проверки и обоснования, принятым в научном сообществе. Имеются в виду феномены парапсихологии (телепатия, ясновидение, телекинез), парамедицины (способы целительства, выходящие за рамки официальной медицины), разнообразных оккультных практик (магия, колдовство и т.п.), астрологии, ряд других феноменов, с трудом поддающихся классификации (полтергейст, лозоискательство, «эффект пирамиды» и др.).

Давно сложившаяся область паранаучного знания бурно расширяется в последнее время. В некоторых пунктах она соседствует с наукой и контактирует с ней, но в большей своей части противостоит научному знанию в виде мистических, оккультных воззрений, множества «самодеятельных» дилетантских «концепций», явных блефов и наглого шарлатанства.

Паранаучные воззрения активно проникают в массовое сознание, приобретая характер своего рода религиозных символов веры. На этой почве в последние десятилетия расцвела индустрия парауслуг – поистине огромная по своим масштабам деятельность магов, колдунов, экстрасенсов, гадалок, астрологов, шаманов, всевозможных целителей, сулящих мигом излечить любую болезнь. По неполным данным в России сейчас практикуют более 400 тысяч деятелей такого рода. Легко представить, каково же число их клиентов. Сложился хорошо организованный рынок парауслуг, на котором (опять-таки по весьма неполным данным) оборачивается более миллиарда долларов в год. Есть на что покупать журналистов, прессу, вести агрессивную пропаганду и рекламу, поддерживая соответствующий «тонус» массового сознания.

Однако, Россия в этом отношении далеко не оригинальна. Аналогичные процессы наблюдаются и в странах Европы и Америки, что свидетельствует об их глобальном характере и, соответственно, о глобальных причинах их порождающих.

Наша цивилизация вступила в новый этап своего развития – информационное общество. Небывалые темпы роста информационных технологий и новых средств коммуникации качественно изменили характер социальных взаимодействий, многократно умножили потоки информации, в которые вовлечен социальный субъект, число его связей с другими субъектами и вещами, резко возросла роль вненаучных форм знания. В то же время налицо острейший дефицит средств и возможностей адекватной оценки воспринимаемой информации, и это непомерно расширило сферу неопределенности (эпистемологической, аксиологической, экзистенциальной), перед которой столь часто пасуют традиционные ценностные регулятивы, способы логического рассуждения, критерии здравого смысла. В качестве компенсации в массовом сознании формируются, если так можно выразиться, обновленные «могущественные» символы веры (т.е. веры в существование могущественных таинственных факторов, способных помочь нам преодолеть неопределенность, помочь «определить», «решить», «узнать», «получить», «достигнуть» и т. п.). И паранормальное выступает одним из подходящих кандидатов на эту роль.

Легкость укоренения такой веры в сознании обусловлена тем, что феномены в чем-то сходные с паранормальными субъективно переживались почти каждым человеком; к тому же их вовсе не обязательно связывать со сверхъестественным, тем более с верой в Бога. Многие паранормальные феномены (например, телепатия) по видимости не противоречат научному взгляду на мир, допускают разумную трактовку в качестве естественных явлений, присущих человеческому мозгу или организму в целом. Обычно в таком случае ссылаются на нынешнюю нашу неспособность выделить комплекс уже известных физических явлений, который выступает носителем, скажем, телепатически передаваемой информации. Другая трактовка основывается на более сильном предположении, что носителем такой информации служит неизвестный класс физических явлений, который еще предстоит открыть.

Обе приведенные трактовки используются сторонниками парапсихологии. И следует признать, что взятые в таком общем виде эти предположения не могут быть опровергнуты. Они позволяют сохранять открытым вопрос о паранормальных феноменах и продолжать поиски путей научного исследования в этой области (тем более, что человеческая психика, как впрочем и психика животных, таят в себе немало явно загадочных явлений, далеких от научного объяснения).

Важно учитывать, что всякий познающий субъект находится не только в проблемной ситуации (знания о незнании), но одновременно и в допроблемной ситуации (незнания о незнании). Неустранимость этой последней легко обнаруживается ретроспективно. Проблемная ситуация вырастает из допроблемной (когда мы еще не знаем, что этого не знаем, спокойны, нового вопроса пока нет). Первый этап формирования новой проблемы нередко проходит отчетливую стадию, которую можно назвать предпроблемной ситуацией. Она связана с тем, что в поле зрения исследователя попадают странные феномены, они явно выпадают из принятых структур объяснения, вызывают удивление и неуверенность в их реальном существовании. История науки показывает, что предпроблемная ситуация разрешается либо переходом в проблемную ситуацию, когда возникает убедительная статистика подобных феноменов, признается их реальность и ставится задача их объяснения, либо переходом в разряд псевдопроблем (в результате обнаружения ошибок наблюдения, неправильной идентификации и т.п.); известны так же многие случаи переформулировки проблемы (вспомним историю с «теплородом»). Иногда предпроблемные ситуации сохраняются на долгие годы, «тлеют» в течение десятилетий, то актуализуются, то дезактуализуются.

Таким образом, предпроблемная ситуация ставит одну главную задачу: признание реальности наблюдаемых феноменов. Учитывая это, можно считать, что изучение феноменов, относимых к категории паранормальных, находится в основном еще на стадии предпроблемной ситуации; в некоторых экспериментах и статистически упорядоченных наблюдениях получены данные, представляющие серьезный научный интерес. Однако, даже в этих случаях сохраняется еще значительная степень неопределенности, не позволяющая признать несомненное решение указанной главной задачи.

Если иметь в виду феномены парапсихологии, то эта неопределенность связана, прежде всего, со слабой научной разработанностью проблематики психо-соматических и психофизических взаимодействий, что, в свою очередь, упирается в проблему субъективной реальности. Одно дело доказательство реальности данного физического явления, другое – доказательство реальности данного восприятия или мысли, данного волевого усилия и т.п., присущего данному человеку, а тем более реальности некой его психической способности (здесь помимо необходимости разграничения актуального и диспозиционального сразу же возникает традиционный и трудный вопрос о соотношении суждений от первого лица и от третьего лица). Отсюда во многом несовершенство, уязвимость экспериментальных методов, используемых для доказательства реальности парапсихологических феноменов. Не говоря уже о невозможности строгого соблюдения принципа повторяемости эксперимента, указанные методы не могут обеспечить условий, исключающих обман и самообман, суггестивные эффекты, тенденциозность и т.п. как со стороны испытуемого, так и со стороны экспериментатора (это хорошо показано в многочисленных работах, посвященных методологическому анализу экспериментальной деятельности в области парапсихологии. См., напр.: Береснев В.Д., Хензел Ч. и др.).

Задача исследования загадочных явлений психики в условиях информационного общества и связанных с ним процессов глобализации сохраняет высокую актуальность. Но еще более неотложной задачей науки является противодействие волне иррационализма, новомодным мистическим поветриям, псевдонаучным спекуляциям вокруг паранормального, размыванию границы между наукой и лженаукой, разоблачение шарлатанства и обмана, соучастниками которых являются многие представители средств массовых коммуникаций.

Береснев В.Д. Проблема реальности паранормальных явлений в парапсихологии // Возможность невозможного: планетарный гуманизм для России и мира. М.,2001.

Дубровский Д.И. Обман. Философско-психологический анализ. М.,1994 (раздел «Взаимозависимость знания и незнания»).

Рицль М. Парапсихология. Факты и мнения.М.,1999.

Хензел Ч. Парапсихология. М.,1970.

 

К списку статей

 

 

 

 

СУБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

(Энциклопедия эпистемологии и философии науки. ИФ РАН, М.:Канон+, 2009, с. 939 – 943)

 

Субъективная реальность (СР) – осознаваемые психические состояния индивида, удостоверяющие для него факт его существования. Понятие СР охватывает как отдельные явления и их виды (ощущения, восприятия, чувства, мысли, намерения, желания, волевые усилия и т.д.), так и целостное персональное образование, объединяемое нашим Я, взятом в его относительном тождестве самому себе, а тем самым в единстве его рефлексивных и арефлексивных, актуальных и диспозициональных измерений. Это целостное образование представляет собой исторически развертывающийся континуум, временно прерываемый глубоким сном или случаями потери сознания. СР всегда представляет собой определенное «содержание», которое дано индивиду в форме «текущего настоящего», т.е. сейчас, хотя это «содержание» может относиться к прошлому и будущему. Все множество явлений СР, протекающих как последовательно, так и одновременно, в значительной степени организуется и управляется нашим Я, которое, в свою очередь, всегда в том или ином отношении проникнуто их «содержанием». Лишь в патологии возникают так называемые психические автоматизмы и другие проявления деперсонализации – переживание чуждости, независимости от Я отдельных явлений СР, их навязанности, неуправляемости.

Качество СР является неотъемлемым специфическим свойством сознания; оно обозначается в философской литературе различными, но близкими по значению терминами: «ментальное», «субъективный опыт», «интроспективно доступное состояние», «феноменальное», «квалиа» и др. Последний термин употребляется в аналитической философии большей частью для описания чувственных отображений. В обзорной статье «Квалиа», опубликованной в «Стендфордской философской энциклопедии» (и содержащей обширную библиографию по данной теме), подчеркивается, что вопрос о квалиа «является центральным для понимания природы сознания». В нашей философской литературе значительное число авторов использовали для определения СР понятие «идеальное», исходя из принятого логического противопоставления его «материальному» – поскольку «материальное» есть объективная реальность, то «идеальное» означает СР (см. Д.И. Дубровский. Проблема идеального. Субъективная реальность. Изд. 2-е, М., 2002). В последние десятилетия термин «СР» стал гораздо шире использоваться для описания специфики сознания, в том числе философами аналитической ориентации (см., напр.: Дж. Серл. Открывая сознание заново. М., 2002).

Именно качество СР создает главные трудности для научного и философского объяснения сознания. Здесь две фундаментальные проблемы. 1.Явления сознания (СР) резко отличаются от остальных явлений окружающей действительности, им нельзя приписывать физические характеристики (массу, энергию, пространственные определения). Как включить в таком случае сознание в единую картину мира? 2. СР представляет «внутренний», субъективный опыт индивида, непосредственно открытый только ему. Как перейти от этого субъективного индивидуального опыта к общезначимым утверждениям, к истинному, объективному знанию?

В своей сути эти проблемы поставлены классической философией, предложившей общие способы их решения с позиций материализма, идеализма и дуализма. Первая из них имеет онтологический характер, вторая – гносеологический. Однако, несмотря на различие этих типов проблем, на их несводимость друг к другу, они взаимосвязаны: вопрос о существовании СР и ее месте в объективном мире предполагает гносеологическую рефлексию, как и, наоборот, гносеологический анализ СР предполагает онтологическую рефлексию, выяснение наличных онтологических посылок (по крайней мере, исходной онтологии, задаваемой естественным языком). Более того, СР есть не только когнитивное содержание, она несет в себе ценностное измерение и активность, деятельную способность (интенциональность, желание, целеполагание, волю), следовательно, требует анализа не только в онтологическом и гносеологическом планах, но также в аксиологическом и праксеологическом (с учетом взаиморефлексии этих категориальных структур). Таково общее и необходимое условие основательного описания и исследования СР.

Со средины ХХ века проблема онтологического статуса СР занимала центральное место в аналитической философии, ей посвящена огромная по объему литература (сотни монографий и сборников, многие тысячи статей; репрезентативная сводка работ авторов, представляющих основные подходы к данной проблеме и дискуссий между ними содержится в: The Nature of Mind. Ed. by David M. Rosenthal. N.-Y.,l991; ). В ней преобладает редукционистский способ объяснения сознания в двух его вариантах: физикалистском (когда явления СР редуцируются к физическим процессам) и функционалистском (когда они редуцируются к функциональным отношениям). В последнее время, однако, растет число противников этого способа объяснения сознания, они убедительно показывают несостоятельность редукции сознания к физиологическим процессам в мозгу, к поведению или языку (Т. Нагель, Дж. Серл, Д. Чалмерс и др.).

СР в своем специфическом качестве присуща не только сознанию человека, но и животной психике, о чем свидетельствует опыт общения с животными и данные зоопсихологии (например, выдающиеся результаты исследований К. Лоренца). Это отчетливо подтверждается широко известными опытами с воздействием галлюциногенов на животных (возникновением у собак галлюцинаций, сходных с теми, которые демонстрируют люди при определенных психических нарушениях).

СР – находка биологической эволюции, означавшая возникновение психики, нового типа информационного процесса, выработанного в ответ на усложнение живой системы и ее потребности самоорганизации, эффективного управления – чрезвычайно экономичный, высоко оперативный способ получения, переработки и использования информации в целях управления многосложным организмом, централизации его действий, которая (централизация) интегрирует нижележащие уровни управления (в клетках, внутренних органах и т.п.), сохраняя их определенную автономию. Тем самым решалась проблема поддержания целостности высокоразвитой живой системы и оптимизации ее поведения. Состояние СР, как способ непосредственной данности (представленности) информации живой системе, создает возможность емкого и эффективного синтеза многоплановой информации о внешнем окружении биологической системы и о существенных изменениях в ней самой (что видно уже на примере простого чувственного образа, в котором интегрировано множество свойств объекта, включая его динамические состояния, а так же, как показывают современные исследования, множество статических и динамических свойств самого субъекта восприятия).

В ходе антропогенеза произошло качественное развитие СР, возникает сознание, а вместе с ним язык. Особенностью сознания по сравнению с животной психикой является то, что психическое отображение и управление сами становятся объектом отображения и управления. Это создает характерное для человеческой СР «двойное» отображение и управление, постоянно совершающееся в контуре модальностей «Я» – «не-Я» (базисной динамической структуры СР). Возникает способность по существу неограниченного производства информации об информации, возможность абстрагирования, высокой степени свободы «движения» в сфере СР в смысле пробных мысленных действий, моделирования ситуаций, прогнозирования, проектирования, мечтания, фантазирования, творческих решений, не связанных непосредственно с задачами выживания, возможность целеполагания и волеизъявления.

Всякое явление СР есть некоторое «содержание»,т.е. информация, воплощенная (закодированная) в определенной мозговой нейродинамической системе. Но эта информация дана нам в «чистом» виде – в том смысле, что ее мозговой носитель нами не отображается (когда я вижу дерево, мне дана информация об этом предмете и отображение мной этой информации, т.е. знание о том, что именно я вижу это дерево, но я не ощущаю, не знаю, что при этом происходит в моем головном мозгу). Вместе с тем в явлениях СР нам дана не только способность иметь информацию в «чистом» виде, но и способность оперировать этой информацией с высокой степенью произвольности (переключать внимание, направлять движение своей мысли и т.п.). Именно данность информации в «чистом» виде и способность управлять ею выражают специфические черты того, что именуется СР. Но способность управлять информацией в «чистом» виде означает не что иное, как нашу способность управлять соответствующим классом собственных мозговых нейродинамических систем – ведь информация необходимо воплощена в своем носителе, и если я могу по своей воле управлять информацией, то это равнозначно тому, что я могу управлять ее носителем, ее кодовым воплощением. Здесь налицо особый тип самоорганизации и самодетерминации, присущий нашему Я (нашей мозговой Эго-системе как особому, высшему уровню мозговой самоорганизации); это связано со спецификой психической причинности, которая является видом информационной причинности (последняя отличается от физической причинности тем, что в силу принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя здесь причинный эффект определяется именно информацией, а не физическими свойствами ее носителя, т.е. на основе сложившейся кодовой зависимости).

Все это позволяет ответить на часто цитируемый вопрос известного философа Д. Чалмерса, касающийся природы СР: «почему информационные процессы не идут в темноте?», почему они сопровождаются «ментальной добавкой», «субъективным опытом»? (D.J.

Chalmers. Facing up to Problem of Consciousness// Journal of Consciousness Studies, 1995, № 2 (3)). Потому, что явления СР вовсе не «добавка», не пресловутый «эпифеномен» (некий никчемный дублер мозговых процессов), но актуализованная мозговой системой информация, выполняющая функцию управления другими информационными процессами и телесными органами, целостным самоотображением и поведением живой системы. Этим определяется онтологический статус CР, ее место в системе объективного мира. СР – исток и первопричина того, что ныне именуют виртуальной реальностью, так как последняя есть информационная реальность, созданная человеком.

Пока нам известны два типа СР (у человека и животных), но теоретически мыслимы и другие ее типы. Не исключено, что в иных звездных мирах развились такие типы СР, которые существенно (может быть, радикально) отличаются от земных не только по когнитивному содержанию, но и по ценностным параметрам, творческим способностям, экзистенциальным смыслам. Это относится и к теоретически мыслимым продуктам развития информационных технологий и робототехники. Современный компьютер не обладает СР. Но мыслимы интеллектуальные информационные устройства будущего, которые могут обрести подобное качество, ибо оно зависит от достижения определенного уровня самоорганизации, а последний (в силу принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя и вытекающего из него положения об изофункционализме систем, доказанного А. Тьюрингом) не обязательно должен иметь биологическую природу или включать биологические компоненты.

В этом плане видна нетождественность понятий «сознание» и «субъективная реальность», так как первое из них вряд ли адекватно для обозначения психики животных и для предполагаемых типов СР. В этой связи часто обсуждаемую в аналитической философии проблему «другого сознания» следует расширить и называть проблемой «другой субъективной реальности». Это позволит создать более основательные теоретические посылки для постановки и решения герменевтических проблем понимания подлинного «содержания» СР другого человека и СР животных, с которыми мы общаемся, способствовать дальнейшему развитию коммуникативного подхода в эпистемологии и феноменологии.

В условиях информационного общества эти проблемы и взятый в целом гносеологический план исследования СР становятся особенно актуальными. СР является исходной формой всякого знания – как о внешних объектах, состояниях организма, так и о себе самой (поскольку всякое знание первично возникает лишь в качестве содержательно определенных явлений СР отдельных индивидов) . Обретая языковое воплощение, явления СР способны стать предметом коммуникации, достигнуть интерсубъективного статуса и отчуждаться в различных формах социокультурной объективации (языковой, знаковой, предметной и др.). Вместе с тем СР является и конечной формой всякого действительного знания, ибо опредмеченное знание (в виде содержания книги, вещи и т.п.) оказывается мертвым, если оно никем не распредмечивается, не субъективируется.

Наибольшие гносеологические трудности обычно связаны с объяснением перехода от знания, выражаемого от первого лица, к знанию, выражаемому от третьего лица, т.е. такому знанию, которому приписывается статус интерсубъективности, обоснованности, истинности. И здесь ключевым пунктом является то, что всякое утверждение от третьего лица производится всегда первым лицом, создавая тем самым парадоксальную ситуацию, требующую корректного теоретического преодоления. Мы располагаем значительным историко-философским опытом осмысления такого рода трудностей в лице Декарта, Беркли, Юма, Канта, Гуссерля. Анализируя взгляды своих предшественников, Гуссерль стремится обосновать и развить далее идею «трансцендентального субъективизма». Эта идея означает «возвращение к последнему истоку всех познавательных образований, само осмысления себя как субъектов познания, так и познающей жизни…Этот исток называется Я-сам с присущей мне действительной и возможной познавательной жизнью, в конечном счете с присущей мне конкретной жизнью» (Э. Гуссерль. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология // Истина и благо: универсальное и сингулярное. М. , 2002, с. 372). Эта идея «лишь тогда впервые обретает свое действительное и истинное начало, когда философ приходит к ясному пониманию себя как исходной функционирующей субъективности» (там же, с 373).

Концепция трансцендентального субъективизма Гуссерля вносит значительный вклад в классическую традицию, но вместе с тем не дает приемлемого ответа на ряд существенных вопросов: прежде всего о соотношении трансцендентального и интерсубъективного и о способе существования трансцендентального субъекта. Последний мыслится в качестве надличностной, «чистой» субъективности, которая представляет универсальные и необходимые формы, конституирующие все возможные миры опыта («жизненные миры»). Он несет в себе абсолютные основания и нормы истинного знания. Подобный субъект может, конечно, существовать лишь в единственном числе, и возникает так называемая проблема «трансцендентального одиночества». Известно, что Гуссерля не раз упрекали в «трансцендентальном солипсизме». Между тем Гуссерль вводит понятие «трансцендентальной интерсубъективности», что предполагает множество различных субъектов. Если эти субъекты различны, то они не могут быть трансцендентальными. Для трансцендентального же субъекта определение интерсубъективности излишне. Если интерсубъективность понимается в ее обычном смысле, т.е. включает конвенциональные факторы, выражает взаимоотношения и взаимопонимание реальных, эмпирических субъектов, то тогда неясно, каким образом возможна связь между ними и трансцендентальным субъектом (разве что постулируя некую трансцендентальную способность у эмпирических субъектов, у которых, однако, эта способность не подлежит воздействиям, коррекциям со стороны их остальных познавательных способностей). Конституирование интерсубъективности Гуссерлем чревато рядом концептуальных нестыковок и неопределенностей, что подробно показал в результате специального анализа А. Шюц (A. Schutz. The Problem of Transcendental Intersubjectivity in Husserl. // A. Schutz. Collected Papers. III. Hague, 1966). Абстракция «трансцендентальной субъективности» фиксирует теоретический регистр активности нашего Я, но у Гуссерля (в силу его позиции радикального антипсихологизма) она явно сужает диапазон гносеологических исследований СР, взятой во всем многообразии ее эмпирических определений, а они способны в существенной степени стимулировать и корректировать ее теоретическое осмысление.

В последние годы представители аналитической философии и когнитивных наук активно используют феноменологические методы в совокупности с данными эмпирических исследований для теоретического объяснения природы СР. В явлении СР содержится не только отображение некоторого объекта, но и самого себя. Отсюда – задача теоретического объяснения процесса и результата самоосознания. Как возможно адекватное знание о собственных ментальных состояниях? Этому посвящены многочисленные работы, среди которых пока еще преобладают редукционистские установки, исходящие из отрицания «непосредственно данного» в явлениях СР, «привилегированного доступа» к собственным состояниям СР и их «некорригируемости». Сторонники подобных установок утверждают следующее: хотя нам кажется, что мы воспринимаем наши собственные ментальные состояния непосредственно («прямо»), это не более чем иллюзия; в действительности наши знания о собственных ментальных состояниях есть результат теории, которая формируется на основе знания о ментальном вообще и, следовательно, прежде всего на основе знания о ментальных состояниях другого человека. Весьма распространенной стала так называемая «Теория теории самоосознания» (ТТ), согласно которой теория отображения («чтения», «детекции») собственных ментальных состояний основывается на теории отображения («чтения») ментальных состояний другого человека (см.: A. Gopnik and H. Wellman. The Theory Theory // Mapping the Mind. Ed by S. Gelman and L. Hirschfeld. Cambridge, 1994). Однако в последние годы ТТ подвергалась обстоятельной критике как философами, так и представителями когнитивных наук. Несостоятельность ТТ подтверждается не только теоретическим анализом, но и эмпирическими данными из области психиатрии и психологии развития. Возник ряд теорий альтернативных ТТ, в которых показано, что отображение («чтения») ментальных состояний другого невозможно без адекватного отображения собственных ментальных состояний и что между последним и первым нет необходимой связи. Характерной для этого направления является «Теория мониторинга», развитая Ш. Николс и Ст. Стичем. Авторы подчеркивают, что ТТ противоречит феноменологическим данным и не объясняет нашей способности самоосознания, которая связана с особым когнитивным механизмом самоотображения (именуемого «механизмом мониторинга»). Они приходят к выводу, что этот механизм предзадан психике («mind»), т.е. носит фундаментальный характер, действует во всяком ментальном акте и не имеет логически необходимой связи со словесным отчетом (Sh. Nichols and St. Stich. How to read your own mind: A cognitive theory of self-consciousness // Consciousness. New philosophical perspectives. Ed. By Quentin Smith and AleksandarJokic. Oxford, 2003).

СР – особый объект эпистемологического исследования, предполагающего выяснение ценностно-смысловой и деятельно-волевой структуры СР, критериев адекватного самоотображения, анализ взаимосвязи двух уровней СР – «непосредственно данного» и рефлексивного, отчетов от первого лица для себя и затем для других, способов познания другой СР, в том числе под углом выяснения «подлинности» субъективных состояний другого, его чувств, намерений, мыслей, эпистемологических аспектов коммуникативной проблематики, ряда других актуальных вопросов (см.: Д.И. Дубровский. Гносеология субъективной реальности. К постановке проблемы // Дубровский Д.И. Сознание, мозг, искусственный интеллект, М., Стратегия-Центр, 2007). Разработка вопросов гносеологии (эпистемологии) СР – первостепенное условие развития так называемой постклассической теории познания, отвечающей насущным задачам нашей эпохи.

 

К списку статей

 

 

 

Бессознательное (в его отношениях к сознательному) и квантовая механика

 

Статья расположена в книге Д.И. Дубровский Сознание, мозг и искусственный интеллект

 

К списку статей

 

 

 

Беседа зам. главного редактора журнала «Философские науки» А. Пружинкиной с проф. Д. Дубровским о разработке проблемы бессознательного и о значении Тбилисском симпозиума 1979 г., на котором впервые у нас эта проблема получила широкое освещение

 

А.П.: Как мог состояться Симпозиум в 1979 году, по проблеме бессознательного?

 

Д.Д.: Действительно, Симпозиум такого масштаба по столь подозрительной в идеологическом плане проблематике явился в то время событием уникальным. Есть такой феномен - фрагментарность структуры личности, когда в ней соединены казалось бы несовместимые свойства. Нечто подобное присуще и обществу и государству, а к тому же функционирование государственных структур зависит и от людей их возглавляющих. Во времена Брежнева психология была в фаворе. Благодаря стараниям тогдашнего ее лидера А.Н. Леонтьева и его учеников, она была водружена на «гранитный фундамент марксизма-ленинизма». Соответственно интерпретировалась и категория бессознательного. Поэтому у бдительных идеологических стражей эта категория уже не вызывала агрессивности, хотя некоторая подозрительность все же сохранялась («чуждое учение Фрейда» и т.п.). Но, думаю, в Москве такой симпозиум не дали бы провести. Это стало возможным только в Тбилиси. Там оставался все же более высокий элемент свободы. В Институте философии Грузии сохранялись традиции Узнадзе, работали интеллектуалы высокого уровня. Вспомним таких философов и замечательных людей как Чавчавадзе, Какабадзе. Не случайно, в СССР философскую антропологию, экзистенциалистскую проблематику начали разрабатывать именно в Грузии. Мы помним с Вами вышедшую в Тбилиси в 1970 году книгу З.М. Какабадзе «Человек как философская проблема», вызвавшую зубовный скрежет ортодоксов и охранителей «чистоты марксизма» типа М.Т. Иовчука, мы помним, какие разгромные рецензии на эту книгу поступали тогда в журнал «Философские науки» (ведь мы тогда с Вами в нем работали); и только благодаря изобретательности и авторитету его главного редактора Владимира Спиридоновича Готта эти рецензии не были опубликованы и тем самым удалось отвести удар от Института философии Грузии, который планировалось прикрыть как рассадник «антимарксистских воззрений». Именно этот Институт в лице многих его сотрудников явился практически организатором Симпозиума.

 

Насколько я знаю, Вы не смогли поехать тогда в Тбилиси. Но в двух томах были Ваши статьи – до и после симпозиума. Кто Вам предложил принять в нем участие?

 

Один из главных организаторов Симпозиума - Филипп Вениаминович Бассин. Я был с ним близко знаком и многим ему обязан. Хочу сказать добрые слова об этом замечательном ученом и человеке, сыгравшем главную роль в возобновлении у нас разработки проблемы бессознательного. После многолетнего антракта, вызванного идеологическими причинами, в 1962 году вышла книга Ф.В. Бассина «Сознание и бессознательное», а затем и ряд его статей в журнале «Вопросы философии». Эти публикации вызвали большой интерес и положили начало легализации ранее «неудобной», полузапретной темы. В 1968 году вышла его вторая книга «Проблема «бессознательного» (О несознаваемых формах высшей нервной деятельности)», послужившая стимулом для многих работ по вопросам бессознательного, выполненных философами, психологами, психиатрами, нейрофизиологами. Будучи весьма авторитетным ученым, обладавшим большой эрудицией, Филипп Вениаминович оказывал активную поддержку тем, кто в ней нуждался. Мне лично он оказал исключительно важную поддержку, хотя в то время я с ним никогда не встречался и знал его только по литературе. Хот я бы коротко об этом хочу рассказать.

Многие философы старшего поколения наверное еще помнят острую дискуссию между мной и Э.В. Ильенковым. Это привело к тому, что мне пришлось трижды защищать мою докторскую диссертацию «Философский анализ психофизиологической проблемы», а потом еще четвертый раз - на заседании экспертной комиссии ВАК'а. Недоброжелатели «достали» меня и там, обвинив в отступлениях от марксизма, в позитивизме и прочих смертных грехах. После этого диссертацию отправили на дополнительный отзыв, как мне стало известно позже, Ф.В. Бассину, и он дал весьма лестную оценку моей работы. Его отзыв и послужил основанием для положительного решения экспертного совета. Вскоре мы познакомились и часто обсуждали интересующие нас вопросы. Общение с Филиппом Вениаминовичем было для меня весьма плодотворным.

 

В своей статье «Информационный подход к проблеме бессознательного», опубликованной в третьем томе «Бессознательное (природа, функции, методы исследования)» Вы утверждали, что для описания «психических феноменов», относимых к классам сознательных и бессознательных, весьма перспективным является использование понятийной системы, ядром которой является категория информации.

Вы продолжаете работу в этом направлении?

 

Да, я продолжаю развивать предложенный мной информационный подход к проблеме «сознание и мозг», а это требует осмысления сознательного и бессознательного уровней психической деятельности в их взаимосвязи. Наибольшие теоретические трудности возникают обычно при объяснении того, что называют «ментальным», «феноменальным», «субъективным опытом». Эти состояния, хотя и относят к сознательным, но они возникают лишь при участии множества бессознательных процессов. Поскольку всякое явление сознания интенционально, «содержательно», то оно всегда есть информация о чем-то. Но информация необходимо воплощена в своем материальном, физическом носителе. Тем не менее эта информация дана нам непосредственно, как бы в «чистом» виде (т.е., в качестве чувственных образов, мыслей и т.д.), ибо ее носитель (мозговая нейродинамическая система) для каждого из нас скрыт. Я не знаю, не чувствую, что происходит в моем мозгу, когда вижу сейчас это дерево: мне дана информация как таковая, но вместе с тем мне дана способность оперировать этой информацией в довольно широком диапазоне. Я могу легко управлять своими представлениями и мыслями. Таковы кардинальные свойства нашей психической деятельности.

Но что означает способность оперировать по своей воле информацией, данной мне в «чистом» виде? Это равнозначно тому, что я могу по своей воле управлять кодовыми носителями данной информации, т.е. некоторым классом собственных мозговых нейродинамических систем. А это, в свою очередь, означает, что мозговая система, представляющая наше Я, является самоорганизующейся системой, что она функционирует на основе принципа самодетерминации.

В отличие от информации, представленной нам в «чистом» виде, т.е. в форме явлений субъективной реальности, информационные процессы на бессознательном уровне протекают в «темноте» и не поддаются непосредственному произвольному управлению, за исключением, по-видимому, операций выборки информации из памяти и частично, в слабой степени, некоторых других операций. Здесь мы имеем дело с особым типом информационных процессов; если в первом случае информационные процессы протекают в данном интервале линейно, последовательно и в сравнительно узком «содержательном» диапазоне, то во втором они многомерны, осуществляются параллельно, во многих «содержательно» различных направлениях и на разных уровнях, и этим объясняется их чрезвычайная «мощность», превосходящая на много порядков информационные процессы «на свету» (имеется в виду не только объем информации, но также ее анализ и синтез и ее каузальные функции). Исследование этой специфики (в плане кодирования и декодирования информации, аналитико-синтетических и управляющих функций, способов взаимодействия с осознаваемым уровнем) – ключевой пункт не только теоретической разработки психофизиологической проблемы, но и решения ряда важнейших практических задач (в области медицины, развития искусственного интеллекта и др.). Информационный подход, позволяющий объединить в единой концептуальной структуре описания ментального и физического (физиологического) и концентрирующий внимание на исследовании (и расшифровке) кодовых зависимостей, может иметь, как мне думается, серьезные теоретические перспективы.

 

Кем сейчас исследуется проблема бессознательного?

Это – многоплановая, комплексная проблема. Для ее успешной разработки необходим междисциплинарный подход, объединяющий усилия психологов, лингвистов, нейрофизиологов, психиатров, специалистов в области искусственного интеллекта, ряда других областей научного знания. И, конечно, к этой проблеме имеют прямое отношение философы. В их компетенции не только общий, теоретически осмысленный взгляд на проблему бессознательного, включая и ее гуманитарные аспекты (место и роль бессознательного в духовной деятельности и творчестве, в структуре общественного сознания и т.д.), но и, что особенно важно сейчас, разработка методологических вопросов междисциплинарных исследований. Последние весьма продуктивно ведутся сейчас в рамках так называемой когнитивной науки, объединяющей психологические, нейрофизиологические, лингвистические подходы и широко привлекающей методы логико-математического моделирования и достижения компьютерных наук. Результаты этих исследований здесь трудно комментировать (это потребовало бы специального изложения), можно сказать только, что они касаются частных вопросов, не носят прорывного характера.

Что касается философских работ, то в нашей литературе за последние годы мне не встречались значительные исследования в этой области, хотя и выходили полезные книги (частью переводные), в которых анализировались взгляды Фрейда, Юнга, других видных представителей психоанализа; выходили также работы, содержащие рассмотрение тех или иных аспектов бессознательного в плане философской антропологии. Мне трудно экспромтом называть имена авторов, расставлять какие-либо акценты, так как это – весьма ответственная процедура, требующая кропотливого анализа (но все же нельзя не упомянуть работы таких исследователей как А. Руткевич, В. Лейбин).

Значительное внимание проблеме бессознательного уделяется представителями аналитической философии. Здесь в центре внимания те аспекты бессознательного, которые связаны с проблемой сознания и мозга (выяснение с позиций принципов функционализма роли феномена сознания по сравнению с бессознательными психическими процессами; использование мысленных экспериментов с «зомби», которым приписывается бессознательное выполнение всех функций, реализуемых нами сознательно), соотношением мозга и компьютера, эпистемологическими вопросами. По этой тематике существует чрезвычайно обширная литература, представляющая значительный интерес, но крайне слабо отображаемая в русскоязычных публикациях (и в переводах и путем цитирования).

 

Вы являетесь Сопредседателем Научного Совета РАН по методологии искусственного интеллекта, и мы слышали, что Совет уделяет большое внимание проблеме бессознательного. Так ли это?

 

Да, в деятельности нашего Совета (Председатель – академик В.Л.Макаров, директор Центрального экономико-математического института РАН, Академик-секретарь Отделения общественных наук РАН) эта проблема обсуждается довольно часто. Одной из главных задач Совета является теоретическая разработка вопросов, связанных с междисциплинарными коммуникациями в развитии искусственного интеллекта. В состав Совета входят ведущие российские ученые в области компьютерных наук, информатики, робототехники, психологии, лингвистики, нейрофизиологии; достойное место в нем занимают и философы. Понятно, что в центре внимания Совета находятся методологические вопросы интеграции разноплановых исследований и прежде всего касающиеся соотношения естественного и искусственного интеллекта, а коль речь заходит о естественном интеллекте, то проблематика бессознательного оказывается исключительно важной. За последние полтора года Советом проведено две Всероссийские конференции, ряд симпозиумов и обсуждений, ежемесячно проводится теоретический семинар по актуальным вопросам, изданы четыре книги. В недавно вышедшей коллективной работе (Искусственный интеллект: междисциплинарный подход. М.,2006, 447с.) различные аспекты проблемы бессознательного освещаются в статьях В.А. Лекторского, В.А.Глазунова, А.М. Иваницкого, А.Н. Кочергина, Т.В. Черниговской, в моей статье и в ряде других. Как я уже отмечал, наиболее активное и организованное исследование бессознательного ведется в плане выяснения его роли в когнитивных процессах и творческих актах; это направление в основном представлено когнитивной психологией и аналитической философией, которые пока далеки от единства теоретических решений.

 

Как повлиял Симпозиум на дальнейшую разработку проблемы бессознательного?

 

Чтобы детально ответить на этот вопрос, надо провести специальное исследование цитируемости за последние четверть века обширных материалов итогового трехтомника, неявного их использования многими авторами и т.п. Я к этому не готов. Могу высказать лишь свои личные впечатления. Думаю, что он безусловно оказал существенное влияние. Ведь ничего более масштабного и представительного в нашей литературе не было ни до него, ни после. Все, кто писал о проблеме бессознательного так или иначе находились в поле влияния этого фундаментального издания (общим объемом чуть ли не 100 п.л.). В первые годы после выхода трехтомника его довольно часто цитировали. Потом это происходило все реже, что отчасти было связано с характером того сообщества ученых, которое проявляло интерес к теме бессознательного. Это сообщество становилось все более аморфным, в нем не выделялись какие-либо влиятельные группы, лидеры, концентрировавшие внимание на определенных вопросах, аспектах многомерной (я бы даже сказал, безразмерной) проблемы бессознательного, между авторами, писавшими на эту тему не было серьезных коммуникаций, не велось обсуждений, дискуссий; каждый из них оставался сам по себе, «забывая» как бы о своих коллегах, писавших по тем же вопросам, а иногда «бессознательно» (и потому не испытывая укоров совести) воспроизводя от своего имени то, что уже было высказано другими. В общем, ничего особенно нового: «человеческое, слишком человеческое!», как говорил Ницше. К тому же произошел распад СССР, постепенно пришло новое поколение ученых, сильно изменились интересы, ценностные ориентации, число занимающихся у нас темой бессознательного заметно уменьшилось (несмотря на рост ее актуальности). А трехтомник и вовсе стал библиографической редкостью. Где его можно найти, почитать? Но до сих пор, хотя и редко, из него можно встретить цитаты (см. например: Философия искусственного интеллекта. Материалы Всероссийской междисциплинарной конференции. М., 2005, с.93). Думаю, что и в дальнейшем, это знаменательное издание не будет забыто. Оно не могло не оставить существенный след в научном сознании (сужу по себе и некоторым моим коллегам!) и к нему еще будут обращаться серьезные, добросовестные исследователи.

 

А ведь существует мнение прямо противоположное: что Симпозиум не принес ничего значительного, даже отбросил разработку проблемы назад.

 

Хотелось бы знать, чье это мнение? Впрочем, это не так уж интересно. Сейчас много «суперотрицателей», компенсирующих таким образом свое ничтожество. Конечно, в столь обширном издании, насчитывающим десятки авторов, есть немало слабых работ, кое что устарело или стало общим местом, в некоторых статьях слишком уж выставляется авторами преданность марксизму – знакомая дань тому времени. Но многие публикации очень содержательны, вызывают и сейчас большой интерес. Я недавно просматривал материалы Симпозиума и мне пришел на ум когда-то встреченный афоризм: «Хочешь быть умным, читай старые книги». Убежден, что ознакомление с этими материалами было бы чрезвычайно полезным для всех, кто занимается теми или иными аспектами проблемы бессознательного, но не держал в руках эти внушительные по размеру и весу тома. Мне кажется, что немалая часть этих материалов вполне заслуживает переиздания.

(Октябрь 2007 г.)

 

К списку статей

 

 

 

Нейрофилософия и проблема сознания

(Философские науки, 2015, № 11).

 

 

Понятие нейрофилософии трудно в точности определить, но все, кто его употребляет имеют в виду прежде всего широкую область философских и теоретико-методологических вопросов тех масштабных исследований проблемы сознания, которые развернулись в последние десятилетия в нейрофизиологии и когнитивной науке. Они охватывают и активно включают не только психологию, лингвистику, генетику, но и такие медицинские дисциплины как психиатрия, нейрохирургия, психофармакология, наркология, реаниматология и др. Понятие нейрофилософии широко циркулирует в научной литературе, стало в последнее время весьма модным, На западе появились журналы с таким названием. Даже наш академический «Журнал высшей нервной деятельности» открыл рубрику «Нейрофилософия».

Можно сказать, однако, что основные вопросы, относимые к нейрофилософии объединяются классической проблемой «Сознание и мозг». Разумеется, интересы нейрофилософии связаны не только с этой проблемой в ее общем традиционном значении, но и со специализированными исследованиями (с позиций нейронауки) когнитивных процессов, языка и мышления, творческой деятельности, ряда вопросов этики, эстетики, лингвистики, эргономики, принятия решений, изучения измененных состояний сознания, интуиции, межличностных коммуникаций, феноменов веры, обмана и др., В разработке этой проблематики первостепенная роль принадлежит также информатике, математике, компьютерным и некоторым физическим дисциплинам, от которых зависит создание новых методов исследования мозга. Ко всему она содержит существенные вопросы относящиеся к компетенции социо-гуманитарного знания – наук, изучающих личность, язык, мышление, аксиологическую и герменевтическую проблематику.

Все это указывает на исключительно большие трудности, которые встают перед теми, кто пытается выстроить теоретически обоснованные нейронаучные объяснения сознания и прежде всего связи явлений сознания с мозговыми процессами. Перед нами крайне сложная междисциплинарная, более того, трансдисциплинарная проблема. Ее успешная разработка требует философски профессионального эпистемологического и методологического анализа условий, средств и способов искомого теоретического объяснения. В свою очередь, достигнутые результаты в этой области способны существенно стимулировать развитие эпистемологии и других разделов современного философского знания, а так же некоторых социальных дисциплин.

Нейронаука развивается исключительно быстрыми темпами, она щедро финансируется в западных странах. Достаточно указать на известную европейскую программу нейронаучного изучения мозга и психических процессов и особенно на объявленную недавно президентом США Обамой Национальную программу исследования мозга на основе новейших технологий (с первым траншем в 100 миллионов долларов). Огромными средствами располагает знаменитая ДАРПА – научный центр при американском Министерстве обороны, в котором успешно ведутся многочисленные исследования в этом направлении, и надо подчеркнуть, что часть из них являются закрытыми. Все это указывает не только на их важную практическую роль в медицине, во многих сферах социальной жизни, но и на их стратегическое значение в области задач государственной безопасности и глобальных проблем современности.

За последние годы в нейронаучном исследовании психических явлений достигнуты значительные результаты. Можно отметить успехи использования методов «визуализации», «картирования» мозговых процессов, изучения функций зеркальных нейронов и зеркальных систем головного мозга, достижения в расшифровке мозговых кодов психических явлений, направления, именуемого «Чтением мозга» (Brain-Reading), разработку проблемы «самости» и эмоций А. Дамасио и его сотрудниками (см. его исключительно интересную для нейрофилософии книгу[12]. Впечатляет развитие нейрокомпьютерных интерфейсов, значительные результаты нейропротезирования, благодаря которым человек может мысленно управлять протезом руки, а парализованный – инвалидной коляской и даже экзоскелетом.

В то же время для современной нейронауки характерно быстрое накопление чрезмерного количества эмпирических данных, которые часто избыточны, не систематизированы, слабо обоснованы. Многие представители нейронауки отдают себе ясный отчет в дефиците основательного теоретического базиса, сдерживающего ее развитие; некоторые из них убедительно говорят о необходимости создании специального раздела – теоретической нейронауки, «теоретической нейробиологии»[13]. Эта тенденция к разделению труда экспериментаторов и теоретиков (подобного тому разделению, которое давно сложилась в физике) заслуживает полной поддержки, целиком соответствует задачам нейрофилософии.

Большая потребность в основательном теоретическом базисе нейронауки связана и с тем, что в ней накопилось немалое число концепций, претендующих на объяснение сознания, которые зачастую слабо соотносятся или вовсе не согласуются друг с другом, нередко представляют собой лишь эмпирические обобщения или построения далекие от уровня подлинно теоретического объяснения. Систематический анализ этих многочисленных концепций представляет специальную и весьма актуальную задачу нейрофилософии. В некоторых из этих концепций тем не менее содержатся важные результаты способные внести существенный вклад в разработку проблемы «Сознание и мозг».

Остановимся подробнее на теоретических трудностях этой проблемы, занимающей в нейрофилософии центральное место. Взятая в философско-методологическом плане, указанная проблема (Mind-Brain Problem) вот уже более полувека находится в центре внимания аналитической философии, накопившей поистине гигантский объем литературы по этой теме, но так и не добившейся обоснованного теоретического решения[14] . Ее опыт тем не менее очень важен для осмысления концептуальных трудностей проблемы и путей ее эффективной разработки.

Надо подчеркнуть, что проблема «Сознание и мозг» в строгом смысле является научной проблемой, а не философской (это психофизиологическая проблема, ее не следует смешивать с психофизической проблемой, как она формулировалась в истории философии – в смысле соотношения духовного и материального), хотя связь между ними является, конечно, весьма существенной. Философия не занимается исследованиями мозга, но имеет принципиальное отношение к изучению сознания. Вместе с тем явления сознания служат предметом изучения не только психологии, но и многих других научных дисциплин; среди них особо важное значение имеет психиатрия.

Поскольку предметом нейронаучного исследования выступают явления сознания, то они составляют его исходный пункт. Приступая к нему, мы должны четко описать его объект. Иначе будет не совсем ясно, что именно объясняется нейронаучными методами и зачем. Это довольно сложная задача. В большинстве исследований используются слишком общие и расплывчатые описания такого объекта, что сильно снижает их результативность. Уже здесь мы сталкиваемся с серьезными трудностями, которые возникают при необходимости дискретизации явлений сознания, теоретически корректного формирования их инвариантов для использования в экспериментальных исследованиях.

Вместе с тем субъективная реальность представляет собой «внутренний», индивидуально-субъективный опыт, присущий только данному индивиду (выражаемый в отчетах от первого лица). Как перейти от этого индивидуально-субъективного опыта к интерсубъективным, общезначимым утверждениям (от третьего лица) и обоснованию истинного знания. В истории философии эти вопросы многократно ставились и решались по-разному с тех или иных классических позиций. Однако в свете насущных проблем современной науки они продолжают оставаться открытыми. И это особенно остро сказывается в тех направлениях нейронауки, которые исследуют психические процессы, феномены сознания и не приемлют редукционистских решений, т.е. концепций, стремящихся свести явления субъективной реальности к физическим процессам, речевым или поведенческим актам.

Но главная трудность проблемы «Сознание и мозг» связана с тем, что сознание обладает неотъемлемым специфическим качеством субъективной реальности. Именно это качество всегда составляло камень преткновения для естественнонаучного исследования сознания. Суть дела в том, что явлениям субъективной реальности нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию, пространственные характеристики), в то время как мозговые процессы ими необходимо обладают. Как в таком случае можно связать мысль с нейродинамикой головного мозга? И как можно объяснить их каузальную функцию по отношению к телесным процессам (которая очевидна)?

Между описанием явлений субъективной реальности (в понятиях содержания, смысла, ценности, цели, воли, интенциональности) и описанием физических явлений (в понятия массы, энергии и т.п.) нет прямых логических связей. Чтобы установить такие связи необходим концептуальный мост. Как его создать? В аналитической философии это называется «провалом в объяснении».

Рассмотрим кратко одну из наиболее разработанных концепций нейронаучного объяснения сознания, предложенную Дж. Эдельманом, которую он именует «теорией сознания»[15]. Автор придает большое значение философскому и методологическому осмыслению проблемы. Особенно ярко и содержательно эти вопросы отражены в книге Джеральда Эдельмана, написанной совместно с Джулио Тонони[16].

Теория сознания Дж. Эдельмана представляет несомненное достижение нейронауки, тесно увязывает выдвигаемые теоретические положения с экспериментальными разработками, предлагает конкретные модели объяснения феноменов сознания и тем самым существенно расширяет горизонт эмпирических исследований.

«Искомая теория,– как полагает автор, – должна предложить точные нейронные модели, которые объясняют, как возникает сознание…Она должна связать сознание с другими процессами, касающихся ментальности, такими как формирование понятий, памяти и языка. И она должна описать строгие тесты в терминах нейробиологических фактов для моделей, которые она предлагает. Предпочтительно, эти тесты должны содержать реальные эксперименты или по меньшей мере то, что называют Gedankenexperiments – мысленными экспериментами. В последнем случае любые постулируемые свойства должны быть полностью совместимыми с известными на сегодняшний день научными наблюдениями из любой области исследования и прежде всего с данными наук о мозге»[17].

Учитывая нынешнее состояние нейронауки, при котором многие наблюдения и манипуляции невозможны, Дж. Эдельман называет это «сильным требованием» к теории[18] и пытается его в некоторой мере «смягчить». «При таких обстоятельствах – говорит он – необходимо аккуратно обговорить допущения, лежащие в основе предлагаемой теории. Я обозначу три, которые являются частью фундамента моей теории сознания. Два из них прямые, но третье является более коварным. Я называю их физическим допущением, эволюционным допущением и квалиа допущением (которое как раз и является коварным)»[19]. При этом он считает необходимым четко раскрыть содержание каждого допущения для того, чтобы противостоять картезианской позиции, панпсихизму и впадению в «в когнитивистско-объективистское болото» [20].

«Физическое допущение состоит в постулировании, что законы физики не нарушаются, что духи и призраки не допускаются; я предполагаю, что описание мира современной физикой является адекватным, но не вполне достаточным основанием для теории сознания…Я не допускаю никаких призраков – никакой квантовой гравитации, никакого действия на расстоянии, никакой суперфизики»[21] (там же). Такая позиция заслуживает полной поддержки.

«Эволюционное допущение тоже разумно прямое. Оно заключается в следующем: сознание возникло как фенотипическое свойство в некоторой точке эволюции видов. До этого оно не существовало»[22]. Сознание повышало приспособляемость, оно является «реально действующим», «оно – не эпифеномен»[23]. Это допущение также не вызывает ни малейших сомнений.

Что касается третьего допущения о квалиа, то оно нуждается в обсуждении. Если речь идет о сознании, то оно не должно сводиться к квалиа. Здесь Дж. Эдельман остается как бы в рамках аналитической философии. Квалиа – лишь одно из проявлений осознаваемых психических переживаний, существующих в контексте сложной структуры сознания.

Сознание, как хорошо известно, включает не только чувственные отображения и переживания, с которыми обычно связывается понятие квалиа, но и мысли высокой степени абстракции, логические решения, волевые интенции, переживание нравственного долга и многие другие субъективные состояния, не сводимые к квалиа и в которых оно не является существенным компонентом в определенном интервале сознательного переживания. Вместе с тем в других местах Дж. Эдельман часто говорит о более сложных проявлениях сознания, подробно описывает «высокоуровневое сознание» но не предлагает какой-либо систематизированного анализа всего множества различных форм проявления сознания и места в них квалиа.

Для общей характеристики сознания надо вместо квалиа использовать понятие субъективной реальности, которое обозначает специфическое и неотъемлемое свойство всякого явления сознания. Квалиа, как одно из проявлений субъективной реальности, может мыслиться в историческом (филогенетическом) планет в роли начальной формы субъективной реальности, сохраняющей в той или иной мере свое влияние во многих ее высших формах.

Квалиа, действительно, индивидуально и уникально по своему содержанию, выражается в виде отчета от первого лица. «То, что прямо и непосредственно испытывается как квалиа одним индивидом, не может в полной мере разделяться другим индивидом, находящимся в роли наблюдателя»[24]. В связи с этим, как подчеркивает Дж. Эдельман, перед исследователем встают большие методологические трудности. Но ведь то же самое касается и многих других явлений субъективной реальности, которые, как и квалиа, персональны, уникальны, неповторимы, не поддаются или с трудом поддаются словесному выражению, по крайней мере, в своем первичном виде.

Хочу заметить, что все это в несколько иной форме относится к описанию всякого единичного явления действительности (отдельному муравью, листу березы, утренней заре, данной личности и т.д. и т.п.). Не существует абсолютно уникального, оно всегда несет в себе некоторую общность с другим. Свойства уникальности и неповторимости компенсируются, «преодолеваются» в научном познании (да и в обыденном познании) путем формирования подходящих инвариантов (данного множества отдельных явлений). В основе этой нашей способности лежат мозговые механизмы категоризации сенсорных сигналов, чувственных образов и состояний.

Всякое знание, приобретающее со временем интерсубъективный статус, первично возникает только в форме субъективной реальности данного индивида. Зарождающееся новое знание, часто не поддается четкому лингвистическому выражению, проходит сложную обкатку в процессе аутокоммуникации субъекта, достигая того состояния, которое можно назвать интроинтерсубъективностью. Это состояние «общепринятости» для самого себя определенного содержания мысли (своего рода убежденность в достоверности данного «содержания»), Подчеркну, что оно выступает в форме отчета для себя, от первого лица, получает в итоге словесное оформление во внутренней речи и затем четкое выражение во внешней речи или в соответствующем тексте. И только после этого оно становится достоянием внешних, межличностных коммуникаций; вступая в них субъект говорит уже в форме от третьего лица (не имея пока на то достаточных оснований) и его суждения могут в ряде случаев приобрести интерсубъективное значение.

Так обстоит дело с формированием и утверждением всякой теории, в том числе и теории Дж.Эдельмана. Таким образом преодолевается отмечаемый им разрыв между отчетами от первого лица и отчетами от третьего лица, а вместе с тем, – по его словам, – «пикантный парадокс: чтобы создать физику, я использую свое сознание, свои образы восприятия и личностные впечатления»[25]. Разумеется, квалиа не входят в состав «содержания» физической теории, за исключением того, когда они сами должны служить объектом объяснения (как, например, в случае феномена «наблюдения» в квантовой механике – предмете нескончаемых дискуссий).

Конечно, Дж. Эдельман отдает себе полный отчет в существенном отличии ощущений и восприятий от абстрактной мысли, учитывает сложный состав феномена сознания. Он признает возможность нейронаучного изучения квалиа на том основании, что все люди обладают квалиа и что они способны давать словесный отчет о своих переживаниях, а постольку квалиа могут быть скоррелированы с действиями людей и структурами и функциями головного мозга[26]. Здесь, правда, Дж. Эдельман оставляет в стороне значительные трудности проблемы «Другого сознания», связанные с диагностикой и пониманием «содержания» субъективной реальности у другого лица.

Важное место в теоретических построениях Дж. Эдельмана занимает концепция высокоуровнего и первичного сознания. «Высокоуровневое сознание основано на наличии прямого осознавания у людей, владеющих языком и имеющих субъективную жизнь, о которой можно составить отчет. Первичное сознание может быть составлено из элементов феноменального опыта, таких как ментальные образы, но оно ограничено временем в пределах измеримого настоящего, знаменуется отсутствием концептов самости, прошлого и будущего, и лежит за пределами прямого дескриптивного отчета индивида с его собственной точки зрения»[27]. И автор предлагает исследовательскую программу: «Сначала мы должны построить модель для первичного сознания, надстроить над ней модель для высокоуровнего сознания, и затем начать проверять связи каждого из них с человеческим феноменальным опытом»[28].

Эта программа обладает большими достоинствами, так как опираясь на уже достигнутые результаты, описывает ряд ключевых нейрофизиологических механизмов и функциональных структур формирования сознания: взаимодействие таламокортикальных и лимбическо-стволовых систем, кольцевые процессы, которые охватывают различные специализированные структуры мозга, синхронизируют их функционирование и создают единый нейронный ансамбль. В этой связи представляет большой интерес гипотеза «динамической сердцевины» – специфической нейродинамической системы, определяющей содержание сознательного переживания и его выделенности в данном интервале. Автор говорит о возникновении в ходе эволюции «оценочно – категориальной памяти», как условии появления сознания: «В отличие от системы перцептивной категоризации, эта система концептуальной памяти способна категоризовать ответы в различных мозговых системах, которые осуществляют перцептивную категоризацию, и она делает это в соответствии с требованиями лимбическо-стволовой системой оценок»[29].

И все же некоторое сомнение возникает в связи с описанием первичного сознания. Если существуют животные, обладающие только первичным сознанием, а Дж. Эдельман определенно говорит об этом[30], то трудно допустить, что в их перцептивных категоризациях, способе отображения внешней действительности и собственной телесности отсутствуют регистры прогнозирования (некоторого, пусть примитивного, предвидения) и чувства прото-самости. Это противоречит фактам целесообразного поведения в изменяющееся среде и способности научения, успешной психической самоорганизации.

Вот еще одно определение автора: «Первичное сознание обеспечивает средства соотнесения данных, касающихся настоящего момента индивида, с его действиями и наградами в прошлом. Организацией скоррелированной сцены оно обеспечивает адаптивный путь направления внимания в ходе реализации последовательностей сложных обучающих задач. Оно дает также эффективные средства корректировки ошибок»[31]. Все эти свойства первичного сознания, если «первичное сознание, – как пишет автор, – должно быть реально действующим»[32], невозможно себе представить без некоторой фундаментальной формы проекции в будущее. Пусть это не «концепт будущего», наличие которого отрицается автором (само понятие «концепта» в данном случае недостаточно ясно), но это непременная общая способность всякого перцептивного акта, что хорошо подтверждается исследованиями зеркальных систем мозга[33].

Впрочем, наше недоразумение, возможно, связано с различной интерпретацией способности прогнозирования и термина «концепт». Модель первичного сознания, конечно, имеет смысл, особенно в плане вычленения и анализа минимального интервала субъективной реальности как «текущего настоящего». Но в нем всегда в той или иной мере есть проекция в будущее.

Хочу обратить внимание и на следующее обстоятельство. Субъективная реальность присуща и животным, генетическая связь с ней человеческого сознания очевидна. Тем не менее, столь же очевидно, что наша субъективная реальность обладает значительными существенными отличиями (язык, абстрактное мышление, поэтическое воображение, самосознание и др.). Чтобы в теоретических построениях сразу же фиксировать эти отличия, может быть, стоит ограничить понятие сознания человеческой субъективной реальностью, а субъективную реальность животных обозначать другими терминами? Но это вопрос соглашения, которое должно быть заранее оговорено. Я предпочитаю использовать понятие сознания в смысле субъективной реальности человека, учитывая, разумеется, ее тесную связь с психикой животных.

В теории сознания Дж. Эдельмана, как и в большинстве нейронаучных концепций сознания, есть один существенный недостаток. В них выносится за скобки принципиальные вопросы о самом качестве субъективной реальности и способе его связи с мозговыми процессами – эти наиболее трудные вопросы проблемы «Сознание и мозг» и нейрофилософии. Дж. Эдельман использует для описания и объяснения явлений сознания понятия «карты/отображения», «сцены» в головном мозге[34]. «Под сценой – пишет он – я подразумеваю упорядоченное в пространстве и времени множество категоризаций известных и неизвестных событий, некоторые с необходимой физической и каузальной связью с другими событиями в той же сцене, а некоторые без нее»[35]. Но это по существу описание нейродинамических эквивалентов отображения событий в головном мозге, а не переживания соответствующего субъективного образа, в крайнем случае, это некое «слитное» описание, в котором не выделены специфические черты субъективной реальности и ее отношение к своему нейродинамическому эквиваленту. По словам автора, «не существует действительных образов или набросков в мозге. «Образ» – это корреляция между различными видами категоризаций»[36]. Но ведь образ (например, зрительный образ), как явление субъективной реальности, действительно существует. Где же он существует, каков способ его существования? Когда я вижу дерево, в моем мозгу действительно нет копии дерева. Но вне мозга, помимо его деятельности не бывает никакого явления субъективной реальности. Как устранить это кажущееся противоречие и объяснить необходимую связь явления субъективной реальности с мозговыми процессами?

Попытка преодоления этой трудности содержится в предлагаемом мной теоретическом решении проблемы «Сознание и мозг». Итоговый результат многолетней разработки мной этой проблемы содержится в недавно вышедшей книге[37]. Я отдаю себе полный отчет, что предлагаемая мной теория является пробной, должна пройти, как всякая теория, самые строгие критические испытания, и призываю к этому оппонентов. В ней формулируются три исходные посылки, из которых выводятся объяснительные следствия, – она удобна для критики. Отношение между данным явлением субъективной реальности (А) и соответствующей ему мозговой нейродинамической системой (Х) рассматривается как отношение между информацией и ее носителем, который представляет собой определенную кодовую структуру. Показано, что связь между А и Х является функциональной, что она выступает в форме кодовой зависимости; А и Х суть явления одновременные, однопричинные, находятся в отношении взаимооднозначного соответствия. Отсюда основательное нейронаучное объяснение А состоит в расшифровке мозгового нейродинамического кода Х (в этом направлении уже достигнуты существенные результаты[38]).

Психическая причинность рассматривается как вид информационной причинности. В целях объяснения используется эволюционный подход (как у Дж. Эдельмана) и идея самоорганизации. При этом я опираюсь на разработанную мной феноменологию субъективной реальности, включающую описание ее динамической структуры – в плане ее временных, формальных, ценностно-смысловых и «деятельностных» (интенционально-волевых) аспектов, что дает возможность для достаточно определенных описаний целей и формирования подходящих инвариантов в экспериментальных исследованиях.

Здесь нет возможности подробно излагать содержание предлагаемой теории. Книга, о которой я говорил, выставлена в интернете на моем сайте, изложение в ней теории занимает всего 50 страниц. Каждый, кому интересно, может с ней познакомиться и высказать свои критические соображения. Такое критическое обсуждение способствовало бы разработке некоторых актуальных вопросов нейрофилософии.

Хочу отметить, что предлагаемая мной теория в основном согласуется, во всяком случае, не противоречит, концепциям ведущих российских нейрофизиологов м представителей когнитивной науки А.М. Иваницкого, В.Я. Сергина, Е.Н. Соколова. К.В. Анохина, Т.В. Черниговской, А.Я. Каплана, которые внесли значительный вклад в исследование психических процессов, сознания, мышления; их методологический анализ имеет важное значение как для нейрофилософии, так и для дальнейшего развития нейронауки. Результаты исследований этих представителей отечественной нейронауки, к сожалению, чаще всего не учитываются их западными коллегами, остаются в тени. Это относится и к работам Дж. Эдельмана и его школы. А между тем, например, у А.М. Иваницкого раньше чем в работах Дж. Эдельмана было экспериментально показано и описано круговое движение возбуждения, идущего из проекционной коры в ассоциативную кору, гиппокмп, гипоталамус и вновь возвращающееся в проекционную кору; этот процесс лежит в основе переживания ощущения[39]; это довольно близко к концепции Дж. Эдельмана о «повторном входе» как условии возникновения сознания.

Нейронаучные исследования сознания опираются на корреляцию в экспериментальной деятельности определенных явлений субъективной реальности с определенными мозговыми процессами. Это относится как к глобальному уровню, когда желают выяснить те мозговые процессы, которые обеспечивают состояние сознания у индивида (в отличие от бессознательных психических состояний), так и в тех случаях, когда предметом исследования служат отдельные разновидности субъективной реальности (например, зрительное восприятие, ощущение боли, мыслительный акт, волевое усилие и т.п.). Процедура корреляции и ее результаты подлежат тщательному методологическому анализу, ибо далеко не всякая корреляция способна раскрыть искомую причинную или функциональную зависимость. В этим плане первостепенным вопросом для нейрофилософии является методологическое обоснование и оценка способов формирования инвариантов явлений субъективной реальности как достаточно определенных объектов нейронаучного исследования и экспериментальных результатов их корреляции с мозговыми процессами.

Весьма актуальными вопросами является осмысление проблемы Я (Эго-системы головного мозга), произвольного действия, феномена свободы воли. Особенно важное значение приобретает разработка проблемы «Сознание и мозг» в контексте конвергентного развития НБИКС (нанотехнологий, биотехнологий, информационных, когнитивных, социальных технологий и соответствующих им областей научного знания). Эти вопросы должны стать предметом профессионального анализа для философов, но для этого они обязаны основательно овладевать соответствующими научными знаниями.

 

 

К списку статей

 

 

 

 

К вопросу о"Другом сознании". Есть ли проявления сознания у людей, пребывающих в «вегетативном состоянии»?

 

Аннотация

 

Обсуждаются новые подходы к проблеме "другого сознания", связанные с исследованиями больных в вегетативном состоянии и открытием на основе метода функционального картирования головного мозга способа коммуникации с ними. Эпистемологический анализ результатов указанных исследований позволяет уточнить признаки наличия сознания у субъекта в условиях невозможности внешнего выражения им своих психических состояний, т.е. блокады всех внешних моторных функций. Средством коммуникации в данном случае выступают мозговые нейродинамические эквиваленты определенных явлений сознания, которые фиксируются средствами ФМРТ (функциональной магнитно-резонансной томографии). Эти нейродинамические эквиваленты представляют собой кодовые структуры, которые расшифровываются исследователем. В связи с классическим "аргументом от аналогии" рассматриваются вопросы адекватности познания субъектом явлений собственного сознания в процессах аутокоммуникации, подчеркивается острая актуальность основательной эпистемологический разработки этой проблематики в наше время. Открытие способа коммуникации с больными в вегетативном состоянии подтверждает возможность осуществления принципиально нового типа коммуникации. Успехи в расшифровке мозговых нейродинамических кодов явлений субъективной реальности открывают перспективу для такого типа межличностных коммуникаций, что может иметь стратегическое значение для развития социальной самоорганизации.

 

Вряд ли надо доказывать, что новейшие результаты исследований в когнитивной науке имеют важное значение для развития эпистемологии, способны в существенной степени стимулировать и корректировать разработку ее актуальных проблем. Но не менее важно обратное влияние эпистемологии на развитие когнитивной науки, анализ и оценка с позиций современной эпистемологии методологического и теоретического уровня проводимых в ней исследований. Не секрет, что многие представители когнитивной науки часто оставляют в стороне инструментарий и теоретический опыт современной эпистемологии. Это существенно снижает продуктивность экспериментальной деятельности, особенно в тех случаях, когда предметом исследования служат феномены сознания. Ниже под таким углом зрения я попытаюсь рассмотреть оригинальные исследования больных в вегетативном состоянии, результаты которых способны внести существенный вклад в разработку проблемы "другого сознания".

Вегетативное состояние наблюдается у перенесших тяжелую травму головного мозга. У них сохраняется цикл сна и бодрствования, но полностью отсутствуют какие-либо реакции на внешние воздействия и какие-либо коммуникативные возможности. Они кажутся бодрствующими, но не проявляют никаких признаков сознания. В таком состоянии они могут пребывать многие месяцы. Это уникальное расстройство, как отмечают представители нейронауки, представляет большую загадку для современной медицины и ставят перед ней трудные этические вопросы.

Сравнительно недавно в исследованиях этой проблемы английским нейрофизиологом А.М. Оуэном и его сотрудниками получены результаты, представляющие значительный теоретический и практический интерес[40]. Они использовали один из методов функционального картирования головного мозга (фМРТ – функциональной магнитно-резонансной томографии), изучая больную, которая после автомобильной катастрофы вот уже пять месяцев находилась в вегетативном состоянии. Суть исследований заключалась в речевых обращениях к ней и наблюдении за возникающими при этом изменениями в ее головном мозге. Обнаружилось, что в ответ на определенные речевые воздействия у нее возникала специфическая активация мозга, сходная с той, которая при воздействии тех же стимулов возникала у здоровых людей, составлявших контрольную группу. Хорошо известно, однако, что некоторые когнитивные процессы, включая понимание речи, могут протекать и в бессознательном состоянии. Исследователи же стремились получить ответ на вопрос: есть ли у больной проявления сознания.

С этой целью ей в ясной словесной форме предложили выполнять два задания на воображение: просили представить себе, что она играет в теннис (задание 1), а затем представить, будто она последовательно проходит через все комнаты своего дома, начиная от входной дери (задание 2); при этом сканировали соответствующие изменения, происходящие в ее мозгу. Точно такие же два задания предлагались здоровому человеку и при этом также фиксировались изменения в его мозгу. Оказалось, что картина активации мозга у больной и у здорового человека практически ничем не отличались друг от друга. Повторные эксперименты давали тот же результат. Отсюда был сделан вывод, что пациентка, находящаяся в вегетативном состоянии - привожу далее слова авторов: «сохраняла способность понимания устных речевых команд и могла отвечать на них, пусть и не при помощи движений или речи, но посредством активности своего мозга. Более того, ее решение сотрудничать с исследователями и выполнять конкретные задачи на воображение, когда ее просили об этом, представляет собой очевидный акт намерения, который, без сомнения, подтверждает, что пациента осознавала себя и то, что ее окружало» [41].

Этот вывод экспериментаторов, на мой взгляд, нуждается в более подробном анализе, к чему я вернусь далее. Важно то, что подобные эксперименты были продолжены в усложненном виде уже на целой группе больных, находящихся в вегетативном состоянии. Их просили закрепить за первым заданием («игра в теннис») значение «да», а за вторым («прохождение по комнатам») значение «нет» с той целью, чтобы они потом попытались ответить на некоторые простые вопросы. После того, как эти значения были закреплены, что подтверждалось соответствующими результатами сканирования, им задавали вопросы, на которые надо было ответить«да» (использовав образ игры в теннис) или «нет» (использовав образ прохождения по комнатам). Вопросы были такие: «Есть ли у вас брат?», «Вашего отца зовут «Александр?» и т.п. Причем ответы экспериментаторам заранее не были известны. Характер же ответов устанавливался, естественно, по данным фМРТ. Последующая проверка показала, что на все вопросы испытуемые отвечали правильно. «Таким образом, - заключают экспериментаторы - в исследованиях выявлена возможность коммуникации с пациентами в вегетативном состоянии, не проявляющих никаких внешних признаков сознания и поведения, на основе произвольной модуляции ими активности их собственного мозга» [42].

Действительно, результаты приведенных исследований чрезвычайно интересны. Но можно ли однозначно утверждать, что испытуемые в указанных случаях демонстрируют обладание сознанием, т.е. качество субъективной реальности, которое является его специфическим и неотъемлемым свойством.

Здесь мы сталкиваемся с проблемой «Другого сознания». Она выражается двумя основными вопросами: 1) каковы критерии или достаточные основания для того, чтобы установить наличие или отсутствие субъективной реальности у другого существа (а не только способности совершать разумные действия) и 2) как возможно и как достигается познание и понимание «содержания» субъективной реальности у другого существа (прежде всего у человека, хотя это должно быть отнесено и к животным, у которых тоже есть субъективная реальность, хотя и отличающаяся от нашей по ряду существенных свойств). Эти вопросы, конечно, взаимосвязаны. Они подробно рассматривались мной в ряде публикаций[43]. Здесь я хочу еще раз подчеркнуть, что проблема "другого сознания» не имеет общего теоретического решения; это отмечалось многими авторами (см., например, обстоятельную обзорную статью на эту тему в «Стэндфордской философской энциклопедии»).

Разрабатывая проблему «Другого сознания», обычно опираются на «аргумент от аналогии». Суть его в том, что человек знает собственные сознательные состояния и соответствующие им собственные телесные изменения и действия (может произвести словесные описание этих состояний), и когда он наблюдает подобные телесные изменения и действия у других, он понимает, что у них тоже имеются подобные состояния субъективной реальности(это относится, конечно, и к словесным отчетам). Слабость «аргумента от аналогии» всегда ясно осознавалась, несмотря на многочисленные попытки его усовершенствования (Гуссерлем, Расселом. рядом представителей аналитической философии). Правда, этот аргумент получил в последнее время сильное подкрепление со стороны исследований "зеркальных систем"головного мозга. Было экспериментально показано, что "моторное знание о наших собственных действиях есть необходимое и достаточное условие незамедлительного понимания действий других"[44]. Это моторное знание дано нам во многих отношениях арефлексивно и диспозиционально, в силу чего оно дано как бы непосредственно, "без каких-либо рефлексивных, концептуальных и лингвистических опосредований"[45]. Аналогичным образом обстоит дело и с пониманием эмоций.

Тем не менее личность обладает способностью сохранять «закрытым» свой субъективный мир и «открывать» его другим лишь по своей воле, причем, как правило, весьма избирательно и лишь частично; руководствуясь своим интересами, она может искусно дезинформировать других. Это существенно осложняет познание и понимание «другой» субъективной реальности. Тем не менее, мы можем ее познавать и понимать только по ее внешним проявлениям (речи, взгляду, мимике, действиям, поступкам). Так было всегда. Но сейчас, благодаря достижениям нейронауки, мы стоим на пороге принципиально новых способов коммуникации.

Уникальность обсуждаемых экспериментов заключается в том, что здесь исключены абсолютно все внешние проявления внутренних субъективных состояний, все обычные средства коммуникации. Наблюдаются лишь проявления мозговой активности. Достаточны ли они для выводов о наличии сознания? И как быть в этом случае с «аргументом от аналогии»?

Начнем с того, что всякое знание о сознании другого действительно предполагает знание о своем сознании. На этом построен и «аргумент от аналогии». Несомненно, что познание собственного сознания – это особый вид познания, ключевое звено самопознания. Оно требует специфических средств и методов, решения ряда сложных теоретических и методологических вопросов (например, о соотношении отчетов от первого и от третьего лица на уровне аутокоммуникации индивида, возможности формирования интерсубъективных утверждений о явлениях собственной субъективной реальности, т. е. в форме от третьего лица). Эта проблематика, несмотря на ее высокую актуальность в нашу переломную эпоху, остается в эпистемологии весьма слабо разработанной. Основательное познание сознания – дело весьма сложное, многоплановое. В нашем случае, однако, ставится вопрос лишь о знании тех самых общих свойств сознания, на основании которых допустимо определить наличие или отсутствие состояния субъективной реальности у больного человека, находящегося в вегетативном состоянии.

Я имею в виду два таких свойства, которые выделены и подробно рассмотрены мной при разработке проблемы «Сознание и мозг»[46]. Это 1) данность личности (нашему Я) информации в «чистом» виде и 2) способность произвольно оперировать такой информацией. Приведенные свойства означают, что всякое явление субъективной реальности есть «чистая» информация в том смысле, что ее мозговой нейродинамический носитель начисто элиминирован для личности; несмотря на то, что информация необходимо воплощена в своем носителе, человек не знает, не чувствует, что при этом происходит в его мозгу. Информация дана ему как бы непосредственно, и он может по своей воле оперировать ею в довольно широком диапазоне. Этим явления субъективной реальности отличается от информации, протекающей для личности "в темноте", на бессознательном, неосознаваемом уровне (в данном интервале или вообще).

Рассмотрим подробнее результаты эксперимента. Несмотря на отсутствие каких-либо внешних реакций в ответ на просьбу вообразить себе игру в теннис (задание А), а затем вообразить себе прохождение по комнатам (задание Б), у испытуемой фиксировались достаточно определенные в каждом случае мозговые корреляции (которые совпадали по своим характеристикам с аналогичными мозговыми корреляциями при тех же заданиях у здоровых людей). Обозначим эти корреляции (установленные нейродинамические корреляты) в первом случае М, во втором Н (т.е. мы имеем здесь два информационных процесса А-М и Б-Н). Если при повторении заданий, как у испытуемой, так и у здоровых действительно фиксировались во всех случаях инвариантные корреляции (что требует тщательной проверки и обоснования), то можно с высокой степенью вероятности полагать, что испытуемая действительно переживала осознаваемые зрительные образы А и Б, обладая вместе с тем, пусть в малой мере, способностью оперировать по своей воле такой «чистой» информацией.

В пользу этого можно привести следующие доводы. Если считать, что задания А и Б испытуемой действительно выполнены, то это означало ее понимание словесного сообщения, ее согласие и желание выполнить просьбу экспериментаторов, а также наличие способности произвольного усилия вообразить А и Б, прояснять и поддерживать какое-то время эти образы, что, скорее всего, было для нее делом нелегким, требовало психического напряжения, ибо подобное напряжение требуется и здоровому человеку. Перечисленные признаки соответствуют состоянию субъективной реальности, вызванному данной словесной инструкцией.

Правда, по большому счету остаются все же некоторые вопросы. Они не умаляют значение замечательного эксперимента, а имеют целью расширение контекста интерпретации полученных результатов и тем самым углубления подобных исследований. Прежде всего, надо обратить внимание на методологические вопросы корреляции явлений субъективной реальности с определенными мозговыми процессами. Всякое выделенное явление субъективной реальности есть определенная по своему содержанию информация, переживаемая в определенном интервале. Она необходимо воплощена в своем мозговом носителе – соответствующей нейродинамической системе, в которой кодируется эта информация. Данная информация и ее нейродинамический носитель, т.е. ее кодовое воплощение, суть явления одновременные и однопричинные, находятся в отношении взаимнооднозначного соответствия. Исследуя кодовую структуру носителя, в принципе, можно определить воплощенную в ней информацию как по ее конкретному содержанию, так и по другим ее свойствам. Это – задача расшифровки мозгового нейродинамического кода психических явлений (в том числе явлений субъективной реальности), которая была поставлена наукой вслед за расшифровкой генетического кода, и в последнее десятилетие успешно решается[47].

Первые шаги расшифровки кода связаны с выделением определенного явления субъективной реальности и поиском его устойчивых корреляций с определенными мозговыми процессами. В данном случае это зрительный образ А или Б и соответствующие им нейродинамические корреляты М и Н. Однако выделенный и описанный с помощью метода фМРТ нейродинамический коррелят образа А (а именно М) является лишь небольшим фрагментом, некой "меткой" той обширной, пока еще слабо изученной мозговой нейродинамической системы (обозначим ее Х), которая представляет собой действительную кодовую структуру А. Это в равной мере относится и к оценке корреляции Б и Н.

Отношение между Х и М (Н и подобных им коррелятов) оставляет много нерешенных вопросов. Их основательное рассмотрение требует специального и тщательного методологического анализа. Поэтому здесь я ограничусь лишь некоторыми соображениями.

Опыт нейронауки свидетельствует, что указанные виды коррелятов (типа М и Н), имеющих хорошую статистику, как правило соответствуют определенному субъективному образу, хотя подобный коррелят, установленный с помощью фМРТ, и не является единственным и необходимым условием его воспроизведения, возможны другие варианты (при использовании иных методов - ПЭТ, ЭЭГ, ЭМГ). Более того, широко известно, что даже при возбуждении одного нейрона возможно вызвать переживание образа хорошо знакомого человека, причем не только при его зрительном восприятии, но и при воспоминании о нем[48]. Но все подобные корреляты - это не более чем "входы", своего рода детекторы системы типа Х, чрезвычайно сложной мозговой нейродинамической сетевой системы, которая и представляет собой кодовую структуру информации, выступающую для личности в форме явлений субъективной реальности. Мы наблюдаем здесь нечто вроде голографического эффекта. Система типа Х - многомерная кольцевая динамическая структура, и она допускает множественные "входы" и способы ее детектирования, ее активации. В последнее десятилетия стали проясняться некоторые ее существенные структурные узлы и функциональные регистры[49].

Надо однако признать, что до сих пор главной опорой заключений о наличии сознания у другого в патологических случаях, таких как вегетативное состояние, остается также "аргумент от аналогии". В рассмотренных случаях он выступает лишь в усложненном виде. Ведь заключение о наличии сознания (состояния субъективной реальности) выводилось из факта обнаружения аналогичных мозговых коррелятов у больной и у здоровых людей в ответ на аналогичные задания по воображению зрительных образов и операций с ними. Как видим, здесь мы тоже не выходим за рамки эмпирического обоснования. В этой связи стоит вспомнить, что такого же рода обоснования наличия сознания у людей, находившихся в коматозном и вегетативном состояниях, не раз приводились специалистами в области реаниматологии. Так, обобщая свой многолетний практический опыт, известный отечественный реаниматолог А. М. Гурвич отмечал, что "многие больные в коматозном состоянии воспринимают речь и разговоры медицинского персонала и реагируют на эти разговоры адекватно смыслу"[50]. Это устанавливалось после выхода их из комы; причем известны случаи, когда они упрекали врачей в том, что некоторых из них громко высказывали неблагоприятные прогнозы и советовали прекратить лечебные мероприятия. А.М. Гурвич настоятельно подчеркивал, что "уверенности в полном отсутствии сознания у всех больных в вегетативном состоянии у врача быть не может"[51]. Отсюда - необходимость продуманной тактики общения с больным.

Большой научный интерес представляют также данные о явлениях субъективной реальности в состоянии клинической смерти и на первых этапах выхода из него, когда, казалось бы, ни о каком сознании речи быть не может[52]

Несомненно, что диагностика наличия явлений субъективной реальности с помощью методов "картирование мозга" (фМРТ и др.) открывает новые перспективы разработки проблемы "другого сознания". Наиболее важный момент здесь, на мой взгляд, демонстрация фактора произвольности действия, когда больная, отвечая на просьбу экспериментаторов, по своему желанию (по своей воле) устанавливает связь значения "да" или "нет" с соответствующими субъективными образами и таким способом, произвольно вызывая у себя один или второй образ, искренне отвечает на заданные ей вопросы. Лишенная возможности выражать обычными средствами свои психические состояния, больная тем не менее сохраняет способность декодирования обращенных к ней речевых сигналов и понимания их информационного. содержания, способность оперирования по своей воле некоторыми образами и мыслями.

Можно согласиться с Т. А. Оуэном и его сотрудниками в том, что они действительно установили способ коммуникации с больными в вегетативном состоянии, открыв у них способность сообщать информацию путем "произвольной модуляции ими активности их собственного мозга". Я намеренно повторяю часть уже приводившейся выше цитаты. Способность такого рода произвольной модуляции собственных мозговых процессов служит решающим аргументом в пользу произвольности психической, ментальной деятельности человека в вегетативном состоянии и тем самым в пользу наличия тут сознательного акта. Дело в том, что явление субъективной реальности (А) необходимо воплощено в своем мозговом нейродинамическом носителе (Х). Как уже отмечалось, А и Х - явления одновременные и однопричинные. Всякое изменение А означает изменение Х, и наоборот. Переживаемое мной сейчас явление А способно по моей воле вызвать другое явление моей субъективной реальности - D (носителем которого является соответствующая нейродинамическая система Y). Но преобразование по моей воле А в D означает преобразование по моей воле Х в Y. Способность оперировать собственными образами и мыслями, управлять ими, означает мою способность оперировать по своей воле, т.е. управлять, некоторым классом собственных мозговых нейродинамических систем. Каждый из нас постоянно управляет определенным классом своих мозговых нейродинамических систем (и не всегда лучшим образом), хотя не чувствует этого и не подозревает о такой способности своего Я. Эти процессы совершаются на уровне Эгосистемы нашего мозга - подсистемы головного мозга, представляющей личностные свойства социального индивида, наше Я (А. Дамасио, Дж. Эделмен, Д. П. Матюшкин и др.)[53]. Способность управления явлениями нашей субъективной реальности в довольно широком диапазоне, способность нашего Я к волеизъявлению определяется тем, что Эгосистема - это самоорганизующаяся система, т. е. волеизъявление является актом самодетерминации, и оно служит существенным признаком качества субъективной реальности.

Проблема "другого сознания"является по существу проблемой коммуникативной. На нынешнем этапе научного познания, когда отсутствует общее теоретическое решение, основные ее вопросы сводятся к решению задач эффективной коммуникации, ибо считается, что в общем виде эта проблема для каждого из нас как бы уже решена, поскольку мы убеждены, что все нормальные люди обладают сознанием. А постольку дело заключается лишь в том, чтобы правильно понимать мысли, желания, интересы, цели действий другого человека. Для этого же нужно уметь воспринимать, анализировать, оценивать и т.п. передаваемую им информацию, выяснять, насколько наш коммуникант является искренним, не заблуждается ли он сам, принимая желаемое за действительное, не обманывает ли нас и т.д. Здесь прежде всего мы имеем дело со средствами воплощения и передачи информации во вне. Это речевые сигналы, письменные и иные знаки и действия, многообразные нелингвистические средства воплощения и передачи информации (мимика, выражение глаз, жесты и т.п.).

Но исходным пунктом в межличностной коммуникации является мысль, волеизъявление, эмоциональная реакция, интерес данной личности и, следовательно, воплощающие эти психические явления кодовые нейродинамические структуры в головном мозгу. Они проходят ряд преобразований, перекодирований прежде чем будут запущены моторные программы их внешнего выражения, внешней реализации тех или иных коммуникативных интенций (от молчаливого и незначительного действия, выразительного взгляда, эмоционального возгласа, выражающих недовольство или одобрение и т. п., до обдуманной речи, учитывающей особенности коммуниканта). Такого рода кодовые преобразования совершаются как бы автоматически, на бессознательном уровне, и нам даны лишь некоторые их конечные результаты - наши психические состояния и понимание их значений. Особенно ярко это проявляется в мгновенном понимании взгляда. Ведь взгляд представляет собой не более, чем определенное изменение жидкой среды глаза, но оно мгновенно декодируется нами в форме понимания существенных для нас психических состояний, намерений, эмоциональных реакций другого индивида (ясно, что эта способность была выработана в ходе эволюции и антропогенеза, так как имела большое значение для выживания и эффективного поведения в коллективе; однако до сих пор остается много загадочного в том, каким образом достигается корреляция между сложными психическими состояниями и изменениями жидкой среды глаза и каким образом нам удается расшифровывать этот удивительный код).

Я затронул вопрос о взгляде, чтобы подчеркнуть то принципиальное обстоятельство, что коммуникативный акт в своей "передающей части" включает множество бессознательных кодовых преобразований вплоть до реализации моторных программ внешнего "вывода" информации. Но то же самое происходит и в "воспринимающей части" коммуникативного акта, только наоборот. Индивид воспринимает речевые или нелингвистические сигналы, его мозг их декодирует на бессознательном уровне (этот неосознаваемый процесс совершается последовательно и параллельно на разных уровнях деятельности мозга, причем в кратчайший отрезок времени), в результате чего формируется такая нейродинамическая система (типа Х), которая представляет индивиду информацию в "чистом виде", т.е. в форме его осознаваемых психических состояний. Другими словами, переработка информации у него должна достигнуть того уровня и того вида нейродинамической организации, которая в существенных отношениях инвариантна исходной мозговой кодовой структуре отправителя сообщения.

Так обстоит дело в нормальных случаях восприятия и понимания речи и других внешних выражений сообщаемой собеседником информации. У людей в вегетативном состоянии блокированы все моторные программы. Этим определяется их коммуникативная изоляция от других людей. Но здесь чрезвычайно важно осмыслить следующий вопрос. Как показывают исследования "зеркальных систем" мозга, всякий перцептивный образ и в первую очередь зрительный образ органически включает соответствующую моторную программу. Она представляет собой "потенциальный моторный акт"; при этом "кодируется тип, модальность и временная развертка действия"[54]. Это целиком относится к воображаемым зрительным образам действий (игры в теннис, прохождения по комнатам). Отсюда следует, что у больной остаются сохранными мозговые кодовые структуры "моторной репрезентации действий", но парализован нейрофизиологический аппарат "запуска" моторных программ, нарушена столь знакомая нам способность мгновенно или с отсрочкой во времени производить по свое воле желаемое действие. В этом суть патологии, характерной для вегетативного состояния. Коммуникативная интенция больной пресекается на уровне мозгового нейродинамического эквивалента ее ответа на вопросы экспериментаторов. Они наблюдают этот нейродинамической эквивалент в виде томограммы изменений в определенных участках мозга и их зрительный образ томограммы служит основанием для их суждений о мыслительных действиях больной. Пока только они и те, кто технологически оснащен для повторения их экспериментов, могут общаться с больной. Но это лишь начало. Нейрокомпьютерные интерфейсы быстро развиваются. При более основательной расшифровке мозговых нейродинамических кодов мыслимо существенное развитие такого типа коммуникаций.

В рассмотренном случае общения с больной в вегетативном состоянии коммуникативный процесс резко сокращается, отпадает множество промежуточных его звеньев, множество промежуточных "черных ящиков" (когда известно только то, что на входе и на выходе, а то, что внутри "черного ящика" остается неизвестным; например, механизмы перехода, т. е. перекодирования, информационного процесса на уровне внутренней речи во внешнее речепроизводство, или при услышанной индивидом речи, когда совершаются преобразования нейродинамических информационных паттернов на уровне Эгосистемы и достигается понимание значения слов и смысла речевого сообщения).

Такое сокращение коммуникативного процесса, разумеется, резко сокращает и "содержание" передаваемой информации. Но это при нынешних технологиях. Теоретически мыслимо такое их усовершенствование, при котором окажется возможным передача информации от мозга к мозгу, своего рода квазителепатия. Речь идет, конечно, не о телепатии в расхожему смысле, а о передаче сигналов от мозга к мозгу при посредстве технологий, которые позволят "пропускать" ("исключать") обычные сенсорные и перцептивные каналы и достигать более "экономной" коммуникации. О развитии такого типа коммуникаций говорят сторонники Нейронета. Уже сейчас парализованный человек с вживленным чипом может мысленно управлять курсором компьютера и инвалидной коляской, более того - даже сделанным для него экзоскелетом. Успешно разрабатываются технологии мысленного управления роботом и новейшие "Детекторы лжи", основанные на использовании методов "картирования мозга". Созданы и уже широко применяются технологии мысленного управления протезами руки (в прошлом году они демонстрировались у нас по телевидению обладателями таких протезов: англичанином Найджелом Экландом и нашим параолимпийским чемпионом Алексеем Обыденновым).

Широкие перспективы исследований в этих направлениях открывает конвергентное развитие НБИКС (нанотехнологий, биотехнологий, информационных, когнитивных, социальных технологий и соответствующих им отраслей науки). Речь идет о создании таких самоорганизующихся систем небиологического типа, которые были бы способны обладать психическими информационными процессами. Один из путей к их созданию - исследование той функциональной самоорганизующейся структуры головного мозга, которая придает информационным процессам качество субъективной реальности. Есть основания полагать, что подобная функциональная самоорганизующаяся структура может быть воспроизведена на небиологической основе или, на первых порах, с включением в нее биологических элементов. Второй путь - развитие искусственного интеллекта, моделирование и воспроизведение функций сознающего себя интеллекта на базе развивающихся информационных технологий (включая перспективу создания квантовых компьютеров). Оба пути конвергируют друг к другу, повышая вероятность успешного достижения цели. С учетом уже полученных результатов и открывающихся реальных перспектив разработка проблемы "другого сознания" выходит на принципиально новый этап. Исследования в этом направлении приобретают стратегический характер для решения глобальных проблем земной цивилизации и преодоления нарастающего антропологического кризиса. Первостепенную роль в успешном развитии этих исследований и в их технологической реализации призваны выполнять философские, прежде всего эпистемологические, и теоретико-методологические разработки междисциплинарных вопросов интеграции используемых научных знаний всего спектра НБИКС-конвергенции. Это касается не только задач создания прорывных технологий, но и парирования возникающих рисков и угроз, прогнозирования направленности и результатов развития конвергентных технологий и создания эффективных экспертных и санкционирующих механизмов этого развития.

 

 

К списку статей

 

 

 

Буддизм и наука.

Фотографии с Далай-ламой

По инициативе и приглашению Далай-ламы были проведены две научные конференции под общим названием «Фундаментальное знание: диалоги российских и буддийских ученых»; первая – в августе 2017 в Дели (Индия), вторая – в мае 2018 г. в резиденции Далай-ламы Дхарамсале (Индия). На этих конференция обсуждались нейронаучные, психологические, генетические, информационно-компьютерные аспекты исследования сознания, значение для этих исследований феноменологии и опыта буддистских медитативных практик. Вместе с К.В. Анохиным, Т.В. Черниговской, В.Г. Лысенко и несколькими другими российскими учеными я активно участвовал в этих конференциях, близко общался с Далай-ламой. Это общение имело для меня не только большой познавательный интерес, но и глубокий экзистенциальный смысл. О влиянии, оказанном на нас этой выдающейся личностью мирового масштаба говорится и в написанном мной предисловии к книге Далай-ламы «Вселенная в одном атоме»..

1.JPG

2.jpg

17

IMG_2824

 

IMG_3374

 

 

Буддизм и наука.

Вместо предисловия (к книге: Далай-лама. Вселенная в одном атоме. Наука и духовность на службе миру. 2-е изд. ,перераб. и доп.- М. Фонд «Сохраним Тибет, 2018. – 256 с.

 

Название книги ярко выражает суть мировоззрения буддизма и его отношения к науке. В ней выдающийся мыслитель современности Его Святейшество Далай-лама ХIV излагает свой многолетний опыт освоения и осмысления научного знания, рассматривает роль науки в развитии человечества, сложные взаимоотношения между наукой, философией и религией, раскрывает особенности буддистского подхода к познанию мира. В отличие от других мировых религий в буддизме нет Творца и Управителя мира, есть безначальная вселенная и человек с его поступками, за которые он несёт ответственность. Это по сравнению с такими мировыми религиями, как христианство или мусульманство, ставит буддизм в особую позицию по отношению к науке, которая выражается в гораздо большей открытости к сотрудничеству с ней и поддержке ее достижений. Такая позиция позволяет глубже раскрыть реальные связи между научным познанием, обыденным знанием и тем, что именуется духовностью - постижением и осмыслением высших человеческих ценностей.

Книга впечатляет – об этом хочется сказать сразу - необычайной искренностью, откровенностью рассказов автора о его, как он выражается, "путешествии в науку". Эта черта проявляется и во многих других сюжетах, особенно при обсуждении сложных дискуссионных вопросов, не имеющих однозначного решения. И еще одно важное достоинство книги – ясность мысли, умение доступно излагать глубокие философские проблемы.

Большой интерес представляет описание в книге той среды, в которой начиналось знакомство автора с наукой. Ведь Тибет в течение многих столетий оставался практически изолированным от Западной культуры. Это был, по словам автора "совершенно донаучный мир". Иностранцы редко посещали Лхасу. В распоряжении ребёнка, ставшего Далай-ламой, было лишь небольшое число технических изделий, которые привлекли его пристальное его внимание. Среди них небольшой телескоп, ручные часы, не работавший кинопроектор и три автомобиля, привезённые на буйволах по частям в Лхасу и собранные там снова. Но на них негде было ездить в виду отсутствия дорог, и они большей частью стояли в ремонте. Этим занимался один местный самоучка, которому помогал юный Далай-лама, изучая устройство мотора. Однажды он проехал по городу и разбил фару, но сам сумел ее починить. Он рассказывает, как научился пользоваться телескопом, наблюдал Луну и, обнаружив на ней тени, сделал вывод, что она освещается Солнцем. Он научился разбирать и затем собирать часы (стал единственным часовым мастером в Тибете). С помощью приехавшего иностранца удалось починить кинопроектор, и он стал .смотреть фильмы. Таковы были первые результаты знакомства с продуктами научной деятельности. Это был период "очарованности техническими устройствами" и размышлений о причинах и взаимозависимости действий их составных частей. Позже, во время визитов в Китай в 1954 году и в Индию в 1956 году Далай-лама впервые увидел большие города, их технологическое обустройство, познакомился в самых общих чертах с такими научными дисциплинами как физика и биология, стал интересоваться уже не просто устройством технических изделий, а "устройством" научного знания, его методическими и методологическими вопросами. Однако для Тибета наступили трагические времена, и это отодвинуло занятия наукой на дальний план.

После бегства из Тибета в 1959 году от китайских захватчиков, Индия стала для Далай-ламы второй родиной. Отмечая это, он называл себя «гражданином мира», «интернационалистом». И это целиком соответствовало его образу жизни, целям и результатам его подвижнической деятельности. После нескольких лет напряженной работы по обустройству жизни в Индии более чем 80-ти тысяч тибетских беженцев Далай-лама стал часто выезжать в различные страны Европы и Америки, пропагандируя тибетскую культуру и гуманные принципы буддизма, идеи дружбы и мира между народами

. С этого времени началось глубокое и систематическое изучение им современной науки, ее истории, философских оснований и особенно вопросов методологии научного познания. Он общался со многими выдающимися учеными. Его первым наставником в области квантовой механики, и близким другом, стал известный физик и философ Карл фон Вайцзеккер. Многолетняя дружба связывала Далай-ламу с выдающимся физиком Дэвидом Бомом. С ним он обстоятельно обсуждал роль теории относительности Эйнштейна и трудные вопросы, касающиеся ее отношения к квантовой механике. Ещё в 1973 году Далай-лама познакомился с философом Карлом Поппером, который тоже стал его близким другом. Как известно, Поппер был одним из ведущих теоретиков ХХ века в области эпистемологии и методологии науки. Эти вопросы особенно интересовали Далай-ламу, и его многолетнее общение с Поппером было исключительно плодотворным, помогало глубже осмыслить структуру научного познания, его критерии, в частности, принцип фальсификации Поппера, роль в науке метафизических предпосылок, смену научных парадигм. И все это - под углом сопоставления западной научной мысли с философией познания буддизма. Таким сопоставлениям в книге уделяется много места. Они представляют значительный интерес для современной эпистемологии, о чем подробнее будет сказано ниже.

Наряду с физикой Далай-лама серьезно изучал тесно связанные с ней проблемы космологии, обсуждал их с западными специалистами. Эта область научного знания представляет первостепенный мировоззренческий интерес и ей в книге посвящён специальный раздел. В нем автор с достаточной компетентностью рассматривает роль теории относительности Эйнштейна в современной космологии, концепции Фридмана и Хаббла о расширяющейся Вселенной и фундаментальную проблему Большого взрыва. Был ли он единственным или их было много? Был ли Большой взрыв причиной возникновения всего Космоса или только нашей Вселенной? На эти вопросы нет однозначного ответа. Однако, исходя из признания бесконечности Вселенной в пространстве и времени, ученые склоняются к тому, что Большой взрыв был либо актом образования нашей Вселенной, наряду с существованием множества других, либо он ознаменовал новый этап в развитии единственной Вселенной, связанный с квантовой флюктуацией вакуума, нарушением термодинамического равновесия или с чем-то другим.

Далай-лама проводит сопоставление этой позиции с буддистской космологией, согласно которой мир не имеет начала. Великий буддийский мыслитель Дхармакирти (VII век н. э.). подверг основательной критике идею начала Вселенной и на этой основе показал несостоятельность теистического подхода в космологии. Бесконечное развитие безначальной Вселенной носит циклический характер: образование определенного состояния, период его существования, разрушение, за которым следует период пустоты, предшествующий новому циклу. С этим связаны атеистические черты мировоззрения буддизма. "Буддизм и наука – пишет Далай-лама – разделяют общее и фундаментальное нежелание постулировать наличие запредельного существа в качестве творца всех вещей" (с. 90).

Важный аргумент против существования творца всех вещей и событий в мире, связан в буддизме с "теорией пустотности", проповеданной Буддой и развитой Нагарджуной (II век н.э.). Суть ее в том, что вещи не являются "самобытными", т.е. не обладают некими изначально созданными, неизменными свойствами. Они «пусты» в том смысле, что у них нет таких свойств, ибо вещи находятся во взаимопроникающих связях и непрестанном изменении. Далай-лама проводит аналогию между "теорией пустотности", идеей Нагарджуны об относительности времени и философскими истолкованиями квантовой механики с ее принципом неопределенности, квантовой суперпозицией, парадоксом Эйнштейна, Подольского, Розена. Эти аналогии позволяют раскрыть важное положение буддистской философии познания, говорящее, если выразить его на современном языке, что нет субъекта без объекта и нет объекта без субъекта. Это диалектическое положение основательно разрабатывается и в новейших эпистемологических концепциях.

Уже в самом начале изучения науки, ее способов и методов познания действительности Далай-лама обнаружил их удивительное сходство с теми способами и методами познания, которые приняты в философии буддизма. К ним относятся прямое наблюдение отдельных явлений, тщательное изучение и проверка фактов, построение на этой основе рассуждений и умозаключений. В буддизме, правда, когда речь идёт о глубоких уровнях реальности, недоступных для эмпирических наблюдений, или о принципах духовной деятельности, предположения, суждения и умозаключения опираются большей частью на йогическое постижение а также на канон - Слово Будды, как на авторитетный источник знания, поскольку для буддистов проповеди Будды заслуживают полного доверия. Но ведь и в науке тоже принимаются в расчёт метафизические предпосылки и в качестве аргументов используются положения авторитетных учёных; которые далеко не всегда служат предметом специальной проверки, хотя в конечном итоге требуют этого.

Не трудно убедиться, однако, что по сути то же самое имеет место и в буддизме, где примат отдаётся строгим фактам и доказательствам. Ведь и сам Будда в одном своём знаменитом высказывании призывает своих последователей не признавать истинность его положений из одного лишь почтения к нему. Он советует своим ученикам самим проверять их, подобно тому, как ювелир с помощью различных искусных методов исследует подлинность золотого слитка. Излагая в своей книге, эпистемологию буддизма, Далай-лама особо обращает внимание на это важное обстоятельство. По его словам, "в отношении истинности того или иного утверждения буддизм придаёт наибольшее значение опыту, затем рассуждениям и в последнюю очередь свящённому писанию" (с. 27). Он отмечает, что великие мастера Наланды, буддийского университета в Индии, руководствуясь указанными словами Будды, долгое время строго и тщательно проверяли его учение. Мы видим явное совпадение научного и буддистского подходов к обоснованию истинного знания.

Далай-лама отдаёт должное первостепенному значению науки в познании мира и в развитии человечества, говорит о том, что знакомство с наукой обогатило и некоторые аспекты его собственного буддистского мировоззрения. Более того, он настоял на том, чтобы в программу монастырских учебных заведений были включены естественнонаучные дисциплины. Вместе с тем он справедливо рассуждает об ограниченности науки, о неосновательности ее претензий на познание и понимание абсолютно всего в мире. Вопросы о сущности добра и зла, о подлинном смысле жизни, об основополагающих человеческих ценностях лежат за пределами научного объяснения. Это - предмет духовного осмысления и философских рассуждений. "Духовность и наука являются различными, но взаимодополнительными методами исследования, преследуя при этом одну и ту же цель - поиск истины" (с. 12). "Если духовные практики станут полностью игнорировать научные достижения, это грозит вырождением духовности, поскольку такая позиция ведёт к религиозному фундаментализму" (с.19). К сожалению, в современном мире мы нередко наблюдаем проявления религиозного фундаментализма и его крайне опасные социальные последствия.

Далай-лама подвергает критике ряд распространённых общетеоретических истолкований научной деятельности, ее целей, возможностей и методов. Это прежде всего касается "редукционизма" и "научного материализма". Тем не менее, он признает редукцию как метод научного исследования и его продуктивность в решении ряда существенных вопросов физики, химии и даже биологии (речь идёт, например, об использовании атомистической теории для объяснения более высоких уровней организации - строения и функционирования белка или такого фундаментального элемента всякой живой системы, как молекула ДНК). Он возражает против редукционизма, как общего принципа сведения высшего к низшему, выступает против игнорирования качественного отличия высшего уровня, его эмерджентных свойств.

Что касается критики "научного материализма" то у Далай-ламы для этого тоже есть весомые аргументы. Но тут нужны некоторые пояснения. Что имеется в виду, когда речь идёт о "научном материализме"? Приведу небольшое историческое отступление. Ещё в начале 60-х годов прошлого века в аналитической философии возникло направление, именуемое "научным материализмом". Оно отстаивало принцип тождества физического и ментального, т.е. редукции ментального к физическому. Согласно этому направлению, всякое явление сознания есть физический процесс, и не более. Это – позиция радикального физикализма, которая активно поддерживалась многими теоретиками науки и немалым числом из них поддерживается до сих пор. Она давно и многократно подвергалась жесткой критике, в том числе весьма подробно и в моих работах (Дубровский Д. И. Информация, сознание, мозг. М.: Высшая школа, 1980. См.: Часть I. Критика физикалистского подхода к проблеме «сознание и мозг»». Глава I. "Научный материализм" и психофизиологическая проблема. С. 13 - 95). С позиций радикального физикализма знание только тогда становится научным, когда оно может быть сведено к физическому знанию; это относится и к знаниям о человеке и его духовном мире. Именно против такого понимания науки и ее претензий, против радикального физикализма и близких к нему воззрений, решительно выступает Далай-лама. И это заслуживает полной поддержки.

Однако у нас все же нет оснований отождествлять "научный материализм" с материализмом, как философским мировоззрением, согласно которому сознание рассматривается в качестве свойства биологических, самоорганизующихся, систем, достигших высокого уровня развития. Сознание в нашей Вселенной не существует в виде изначальной духовной субстанции, оно возникает на определенном этапе ее развития. Такое воззрение, как мне кажется, вполне приемлемо. Ведь буддизм тоже отрицает изначальное существование сознания, как особой субстанции. Согласно буддизму сознание присуще лишь живым, чувствующим существам, а не всем космическим и земным образованиям.

В 1987 году Далай-лама организовал первую научную конференцию "Жизнь и сознание"; она проводилась и в последующие годы. В этих конференциях принимали участие такие крупные ученые, как Р. Ливингстон (Калифорнийский университет), Э. Ландер (Массачусетский технологический институт), П. Хат (Институт перспективных исследований Принстонского университета) и др. Активным участником конференций был Ф. Варела, с которым у Далай-ламы сложились дружеские отношения, и они часто обсуждали актуальные вопросы когнитивной науки, новейшие концепции в психологии и нейрофизиологии.

Большое внимание Далай-лама уделяет проблемам биологической эволюции и генетики, вопросам соотношения генетики и этики, сущности альтруизма, как фундаментального свойства природы человека[55] Значительное место отводится в книге анализу достижений в области расшифровки генетического кода и генома человека. «Исследование человеческого генома – подчеркивает он – согласуется с буддистским воззрением о фундаментальном единстве всех людей» (с. 204). Это служит основанием убеждения в возможности развития в человеческом обществе согласия и содружества, взаимного сострадания и сочувствия людей друг к другу – достижению главной цели буддизма. Признавая выдающееся значение дарвиновской теории эволюции, Далай-лама высказывает в то же время ряд критических соображений о некоторых ее положениях. Это касается, в частности, принципа естественного отбора, с помощью которого, как он полагает, нельзя объяснить альтруистические свойства природы человека. Альтруизм не может рассматриваться как одна из форм эгоистического видового поведения. Известны многочисленные примеры межвидового альтруизма. Наука пока еще не смогла объяснить альтруизм в качестве фундаментального мотива поведения человека.

В мировоззрении буддизма проводится четкое различие между действием естественных законов природы и законом кармы, выражающим результаты действий, проистекающих из намерения. Далай-лама доходчиво объясняет это различие на простом примере: пожар в лесу возник в результате разведенного костра – здесь естественная связь причин и следствий, но пожар возник потому, что человек, который развел костер. торопился, забыл, что нужно его хорошо потушить. Идея кармы, включающая рассмотрение ее в космологическом контексте, допускает разные интерпретации. "Моя собственная точка зрения - пишет Далай-лама - состоит в том, что процесс разворачивания Вселенной относится к области естественных законов природы…Когда Вселенная развивается до той стадии, на которой возникают живые существа, ее судьба начинает зависеть от кармы ее обитателей" (.с.97).

Такая трактовка кармы созвучна с рядом научных представлений и концепций о роли сознания в развитии не только нашей цивилизации, но и в космических преобразованиях. Наиболее интересна из них концепция Мегаистории (Универсальной эволюции), которая активно разрабатывается западными учеными, а у нас - А. П. Назаретяном. В этой концепции теоретически обоснована возможность сознательного воздействия на масс-энергетические зависимости любого масштаба, включая Метагалактические процессы и в таком плане подробно рассматриваются творческие возможности сознания (см.: Назаретян А. П. Мировоззренческая перспектива планетарной цивилизации // Глобальное будущее 2045. Конвергентные технологии (НБИКС) и трансгуманистическая эволюция. Под ред. проф. Д. И. Дубровского. М.: МБА, 2013, с. 26 - 48).

Что касается результатов сознательных воздействий на процессы развития земной цивилизации, то они слишком очевидны. Особенно это относится к сознательным воздействиям отрицательного характера. Наша потребительская цивилизация переживает неуклонно нарастающий глобальный кризис, который охватывает все сферы человеческой жизни, ведет к гибельному разрушению земной экологической системы. Именно такие негативные свойства массового сознания, как неуемное потребительство, агрессивность, чрезмерное эгоистическое своеволие, определяют цели и результаты деструктивной деятельности человечества. Если нам не удастся изменить эти свойства массового сознания, судьба нашей цивилизации плачевна.

В этом одна из главных причин исключительной актуальности проблемы сознания. Она, без преувеличения, представляет ключевой пункт преодоления глобального кризиса земной цивилизации. Эта тема остро звучит во многих книгах Далай-ламы: «Бездействовать перед лицом глобальных проблем непростительно» (Далай-лама. Больше, чем религия. Этика для всего мира. М.: Фонд «Сохраним Тибет», 2016, с. 120). «Мы остро нуждаемся в фундаментальном изменении человеческого сознания» (там же, с. 109).

Этим целям служит разработанная им система общечеловеческой этики, которая содержит развитый инструментарий самопознания и самосовершенствования, воспитания высоких нравственных ценностей,. «взращивания», по его выражению, «сострадания» и «доброты души», искоренения духа «безудержной алчности и агрессивности» (Далай-лама. Моя страна и мой народ. СПб.: Центр Тибетской культуры и информации, 2002, с.290, 298 и др.). Чтобы преодолеть негативные свойства сознания необходимы не только новые идеи и действенные воспитательные средства, нужны основательные научные исследования сознания и использование их результатов. «Сегодня, - говорит Далай-лама, - наука в целом, и особенно нейронаука, все больше интересуется вопросами работы сознания, которыми раньше почти не занималась. Это вселяет в меня оптимизм» (там же, с. 19). О важной роли нейронауки Далай-лама пишет и в других местах своей книги (см. там же, с.138 - 139 и др.).

Здесь уместно будет сказать, что по инициативе Его Святейшества Далай-ламы в августе 2017 году и затем в мае 2018 года были организованы и проведены две научные конференции с российскими учеными и философами (под общим названием «Фундаментальное знание. Диалоги о природе сознания»). В ходе обсуждений и дискуссий с Далай-ламой и буддийскими ученым определилось широкое поле сотрудничества в разработке проблемы сознания, которое, как мы уверены, будет успешно развиваться.

Для этого сотрудничества принципиальное значение имеют особенно те разделы книги Далай-ламы, которые посвящены проблеме сознания. Они представляют большой интерес для философии и современной методологии науки, и эти разделы заслуживают подробного рассмотрения.. Далай-лама отмечает основные трудности, возникающие при научном подходе к проблеме сознания (см. с. 123 - 125 и др.)., Они связаны с задачами описания и строгого исследования "субъективности опыта", "индивидуального переживания". Для решения этих задач буддизм, наряду с тщательно разработанной феноменологией субъективной реальности, использует метод самонаблюдения, богатейший медитативный опыт. Практика самонаблюдения в буддизме резко отличается от обычного самонаблюдения, свойственного людям западной культурной традиции. Здесь самонаблюдение предполагает укрепление «дисциплины ума», внимательности в смысле ее стабильности и ясности, умение регулировать «фокусировку сознания на выбранном объекте». Также, как в науке, здесь имеются протоколы наблюдения и особые процедуры, которые должен выполнять наблюдатель (см. с. 142 – 143). "С научной точки зрения – говорит Далай-лама – это можно сравнить со строгим эмпирическим наблюдением» (с. 145). Использование такого метода поддерживается постоянными усердными тренировками и строгой проверкой достоверности полученных результатов (см. с. 140 – 143). Он разрабатывался, развивался, совершенствовался на протяжении многих столетий, а его результативность была подтверждена множеством мастеров медитации, прежде чем соответствующие техники стали рекомендовать для общего употребления (см. с.160).

Как подчеркивает Далай-лама, для нового. более высокого уровня исследований сознания науке требуется смена парадигмы. А именно: «объективистский подход, основанный на независимом наблюдении, должен быть соединён с методом субъективного наблюдения, позволяющим включить в рассмотрение те качества, которые характеризуют личное переживание феноменов сознания" (с. 139). И Далай-лама продолжает: "Здесь я вижу поле для широкого и плодотворного сотрудничества между современной наукой и созерцательными традициями, каковой является, например, буддизм" (там же).

Использование буддистских техник самонаблюдения требует дискретизации континуума субъективной реальности, четкого выделения изучаемого явления, определения его временного интервала, придания ему личностного, а затем и межличностного инвариантного статуса, с тем, чтобы его можно было использовать для повторного эксперимента. Другими словами, необходимо четко сформировать объект исследования. Без решения этих вопросов объект исследования "расплывается", его научная ценность сильно снижается (это особенно ярко проявляется в нейронаучных исследованиях сознательных состояний). У нас пока нет достаточно эффективных средств решения такого рода задач. Их способны дать буддийские ученые и мастера медитации.

Исключительно ценным для современных научных исследований сознания являются не. только методы формирования объекта исследования («остановки», повторного воспроизведения, четкого описания изучаемого явления субъективной реальности), но и тесно связанные с ними методы эффективного управления сознанием. Эти методы позволяют добиваться целенаправленного изменения сознания, тех стойких диспозициональных структур, которые определяют его негативные свойства. Они способны. привести в действие обширные ресурсы самопознания, саморегуляции, самосовершенствования, которые таятся в каждом из нас, но, как правило, остаются неиспользованными. Нам хорошо знаком этот дефицит управления собственным сознанием, а тем самым и своими телесными функциями, разрыв желаемого с действительным из-за слабости воли, слабости духовных сил и, наверное, чего-то еще, что не поддается для нас ясному осмыслению.

Между тем современные достижения нейронауки и их теоретические обобщения подтверждают и обосновывают те широкие возможности управления сознанием, которые представлены в буддизме. Речь о следующем: всякое выделенное явление субъективной реальности и его мозговой нейродинамический носитель являются однопричинными, одновременными и находятся в отношении взаимнооднозначного соответствия. Отсюда следует, что всякое изменение явления сознания есть соответствующее изменение его мозгового носителя. Но если я могу по своему желанию, по своей воле переходить, скажем, от одной мысли к другой (такая способность очевидна), то это означает, что я совершаю по своей воле переход от одного кодового нейродинамического образования в другому. Иными словами, моя способность произвольно управлять своими представлениями и мыслями означает мою способность управлять некоторым классом собственных мозговых нейродинамических систем. Такой подход позволяет глубже исследовать феномены "напряжения мысли", "напряжения воли", способы интенсификации творческих процессов, создания новых ресурсов психической саморегуляции, причём не только ментальной, но телесной, не только функциональной, но и нравственной, т.е., мы способны постоянно расширять диапазон возможностей управления собственной мозговой нейродинамикой (нередко используя эту способность далеко не в лучшем виде). Здесь открываются широкие перспективы для сотрудничества с буддийскими учеными в разработке проблемы сознания, изучения способов эффективного управления сознанием в целях преодоления его негативных свойств, воспитания высших нравственный качеств.

Здесь надо снова вернуться к важнейшему положению Далай-ламы о «фундаментальном изменении человеческого сознания». Одно дело задача изменения индивидуального сознания, другое – изменение массового сознания. Хотя характер массового сознания определяется множеством индивидуальных сознаний и все начинается с их изменения, эти задачи существенно различаются. Возможно ли достигнуть таких изменений, в таком множестве индивидуальных сознаний, которые бы привели к желаемому изменению массового сознания? Этот кардинальный вопрос так или иначе упирается в понимание природы человека.

. Как полагают многие ученые и философы, природе человека наряду с альтруистическими присущи и эгоистические качества, которые проявляются в указанных выше негативных свойствах массового сознания. Об этом свидетельствуют многочисленные исторические, антропологические, этнографические, психологические исследования жизни различных народов во все времена и, конечно, художественное познание человеческой натуры (достаточно вспомнить хотя бы гениальные произведения Пушкина, Толстого, Чехова). Именно в этой укорененности негативных свойств сознания в природе человека заключается чрезвычайная трудность их преодоления, хотя принципиальная возможность этого не вызывает сомнений, многократно подтверждалась на отдельных примерах в истории человечества.

Может сложиться впечатление, что в книге природа человека представлена слишком оптимистично (когда речь идет о формировании стойких интенций сострадания и сочувствия, преодоления злобы, агрессивности ненасытного потребительства)..Но сейчас, в условиях быстрого нарастания глобального кризиса земной цивилизации, в атмосфере морального релятивизма, скепсиса, духовного упадка в массовой культуре всемерное поддержание оптимистической перспективы в умонастроениях людей, в первую очередь интеллектуальной элиты, необходимо как воздух. Эту потребность выражает жизнеутверждающее учение Далай-ламы и вся его подвижническая деятельность. Сейчас, как никогда ранее в истории человечества, настоятельно требуется сохранение веры в человеческое достоинство, в мужество и силу духа, веры в благие творчески возможности разума, в альтруистический потенциал природы человека, опираясь на который можно добиться изменения отрицательных свойств массового сознания.

Вот почему нам нужны такие мировые лидеры, которые остро сознавая нынешнее положение человечества, призывают нас к решительной деятельности, стремятся ее организовать и прилагают для этого все свои силы. В отличие от множества нынешних «учителей жизни», которые учат нас высокой морали, но не способны научить самих себя, Далай-лама является бесспорным мировым лидером, которому безраздельно доверяют миллионы людей. Поэтому его слова, его убеждения обладают большой действенной силой. И это относится к тем высокогуманным идеям, которые столь ярко выражены в его замечательной книге.

 

Проф. Д.И. Дубровский.

 

 

 

 

 

 

 

К списку статей

К списку статей

 

 

 

 

 



[1] Иллюстрацией этого может служить книга: Foster J. The Immaterial Self: a Defence of Cartesian Dualist Conception of Mind. L., 1991. Она дает представление о разработках концепции дуализма как своим содержанием, так и библиографией; на нее часто ссылаются новейшие авторы. Здесь уместно вспомнить и о знаменитой книге, написанной совместно К. Поппером и Дж. Экклзом, в которой они предпринимали попытку реабилитировать картезианский дуализм и интеракционизм. Эта книга вышла еще в 1977 году, но и в наше время она широко используется в попытках утвердить позицию субстанциального дуализма (Popper K., Eccles J. The Self and Its Brain. An Argument for Interactionism. Berlin, N.- Y., L., 1977).

[2] Дубровский Д.И. Новое открытие сознания? (По поводу книги Джона Серла «Открывая сознание заново») // Вопросы философии, 2003, № 7. Статья перепечатана в моей книге: Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., Стратегия-Центр, 2007

[3] Методологические тупики физикалистского редукционизма в проблеме сознания, с одной стороны, и перипетии теоретического обоснования с материалистических позиций сознания в качестве субъективной реальности подробно рассматривались мной: Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг. М., «Высшая школа», 1980; Он же. Проблема идеального. Субъективная реальность. Изд. 2-е, доп. М., «Канон», 2002. См. так же: Юлина Н.С. Головоломки проблемы сознания (Концепция Дэниела Деннета ).М. , «Канон», 2004. Она же. Что такое физикализм? Сознание, редукция, наука // Философия науки. Выпуск двенадцатый. М. , ИФ РАН, 2006

[4] Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма. М., «Прогресс». 1986. Русский перевод этой весьма содержательной и важной книги после долгих проволочек все же был издан, благодаря настойчивости ее переводчиков и редакторов. Хочу отметить так же, что в журнале «Философские науки» еще в 1983 году была опубликована статья Дж. Марголиса, в которой обосновывалась позиция эмерджентистского материализма и подвергались критике редукционистские концепции в западной философии сознания (см.: Марголис Дж. Трудности теории гомункулюса // Философские науки, 1983, № 6).

[5] Сперри Р. У. Перспективы менталистской революции и возникновение нового научного мировоззрения // Мозг и разум. Под ред. Д. И. Дубровского. М., ИФ РАН, 1994; Bunge M. The Mind-Body Problem. A Psycho-Biological Approach. Oxford – N.-Y., 1980; Серл Дж. Открывая сознание заново. М. , 2002, и др.

[6] В этом отношении показательна, например, книга Р. Рорти «Философия и Зеркало Природы» (Новосибирск, Изд. Новосибирского Ун-та, 1997). Отрицая эпистемологию и прежде всего ее общие принципы, он тем не менее использует их в качестве аргументов, защищая свою позицию, отрицающую эти общие принципы.

[7] Ей посвящена поистине огромная литература – сотни монографий и сборников, многие тысячи статей. Репрезентативная сводка работ авторов, представляющих основные подходы к данной проблеме и дискуссий вокруг нее, содержится в антологии: The Nature of Mind. Ed. by David M. Rosenthal. N.-Y.,l991; См. так же публикации, в которых отражены результаты более поздних исследований: Consciousness. New Philosophical Perspectives. Ed. By Q.Smith and A. Jokic. Oxford,2003; Chalmers, D. The Character of Consciousness. Oxford, 2006;Вильянуэва Э. Что такое психологические свойства? М., «Идея-Пресс», 2006; Дубровский Д.И. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М. ,2007 . В этой моей книге содержится подробный критический анализ концепций таких ведущих представителей аналитической философии как Т. Нагель, Д. Денет, Дж. Сёрл, Д. Чалмерс..

[8] Эти оперативные регистры под углом отношения «Я» к самому себе подробно рассмотрены мной в книге «Проблема идеального. Субъективная реальность» (с. 92 – 108).

[9] Результаты этих исследований имеют важное гносеологическое значение. См. обзор и анализ некоторых из них: Алюшин А.Л., Князева Е.Н. Эндофизика и временные шкалы виртуального восприятия // Вопросы философии, 2007, № 2.

[10] Хотя эти животрепещущие вопросы мало занимают философов, у нас встречаются талантливые работы, способные стимулировать их основательное исследование. Примером может служить книга В.И. Красикова «Синдром существования» (Томск, 2002 ).

[11] Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг. М., «Высшая школа», 1980, гл. 5, с.190 – 213; он же: Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., «Стратегия-Центр», 2007

[12] Damasio A. Self comes to Mind. Constructing the Conscious Brain. Vintage Books, London, 2012.

[13] Хокингс Дж. и Блейксли С. Об интеллекте. М., СПб, Киев, 2007.

[14] См. : Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2009. Автор справедливо говорит о «драматизме» ситуации в современной аналитической философии, состоящей в том, что в ней «пока мы просто не увидели реальных попыток позитивно решить «трудную проблему»» (с. 190 ). См. так же: Нагуманова С.Ф. Материализм и сознание. Анализ дискуссии о природе сознания в современной аналитической философии. Казань. Изд. Казанского университета, 2011. 222 с.; Дубровский Д.И. Субъективная реальность и мозг. К вопросу о полувековом опыте разработки «трудной проблемы сознания» в аналитической философии // Эпистемология: перспективы развития. М.: «Канон+», 2012.

[15] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. В кн. Эволюционная эпистемология. Антология. Центр гуманитарных инициатив, М.-Спб, 2012. Я буду опираться на эту сравнительно небольшую статью, в которой кратко и четко сформулированы основные положения теории сознания Дж. Эдельмана, учитывая, разумеется, его другие работы. Эта статья дана в Антологии в переводе И.А. Бесковой.

[16] Gerald M. Edelman and Gulio Tononi. Consciousness. How matter becomes imagination. London. Pinguin Books. 2000.

[17] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 423 – 424.

[18] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 424.

[19] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 424.

[20] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 424.

[21] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 424.

[22] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 425.

[23] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 425.

[24] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 426.

[25]Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 426.

[26] Там же. С. 427.

[27] Там же. С. 427 – 428.

[28] Там же. С. 428.

[29] Там же. С. 432.

[30] См. там же. С. 430, 432, 433.

[31] Там же. С. 436.

[32] Там же. С. 425.

[33] См.: Дж. Риццолати, К. Синигалья. Зеркала в мозге. О механизмах совместного действия и переживания. ЯСК, М.,2012.

[34] Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее. С. 430, 431Ю 433 и др.

[35] Там же. С. 433.

[36] Там же.

[37] Дубровский Д.И. Проблема «Сознание и мозг»: теоретическое решение. Канон+, М., 2015.

[38] Yoichi Miyawaki et al . Visual Image Reconstruction from Human Brain Activity using a Combination of Multiscale Local Image Decoders // Neuron, Vol. 60, Issue 5, p.915-929, December 2008; Nishimoto Sh. at al. Reconstructing Neuron Visual Experience from Brain Activiti Evoked by Natural movies // Current Biology (2011), doi: 10.1016/ j.cub.2011.08.031

[39] См.: Иваницкий А.М. Мозговые механизмы оценки сигналов. М.: Медицина, 1976.

[40]  Оуэн А. М. с соавторами. Как обнаружить признаки сознания у пациентов в вегетативном состоянии // Горизонты когнитивной психологии / Под ред. В. Ф. Спиридонова и М. Ф. Фаликман. М.: Языки славянских культур, 2012.- 320  c.

[41]  Там же, с. 125.

[42] Там же, с.127.

[43]  Дубровский Д.И. Проблема " другого сознания" // Проблема сознания в философии и науке / Под ред. Д. И. Дубровского. М.: Канон+, 2009, с. 153 - 171.

[44]Риццолатти Д., Синигалья  К. Зеркала в мозге: О механизмах совместного действия и сопереживания.М.: Языки славянских культур, 2012, с.103.

[45] Там же, с.115.

[46] Дубровский Д. И. Проблема  "Сознание и мозг": Теоретическое решение. М.: Канон+, 2015, с. 17 - 65.

[47] См. обо всем этом подробнее: Там же.

[48] Гельбард - Сагив А. и соавторы. Внутренне порождаемая реактивация одиночных нейронов в ходе свободного припоминания // Горизонты когнитивной психологии, с. 137 - 148.

[49] Значительный материал по этим вопросам накоплен в результате исследований "зеркальных систем" головного мозга. См.: Риццолатти Д., Синигалья  К. Зеркала в мозге: О механизмах совместного действия и сопереживания. М.: Языки славянских культур, 2012.- 208 с.

[50] Гурвич А. М. Постреанимационные нарушение сознания и некоторые морально-этические и правовые проблемы реаниматологии // Мозг и разум / Под ред. Д. И. Дубровского. М.: Наука, 1994, с.165.

[51] Там же, с. 168.

[52] Литвак Л. М. "Жизнь после смерти": предсмертные переживания и природа психоза. Опыт самонаблюдения и неврологического исследования /  Под ред. и со  вступительной статьей  Д. И. Дубровского. М.: Канон+, 2007. - 672 с.

[53] Подробнее об Эгосистеме мозга см.: Матюшкин Д.П. Проблема природы внутреннего Эго  человека. М.: Слово, 2003; Он же. О возможных нейрофизиологических основах природы внутреннего "Я" человека // Физиология человека, 2007, т. 33, # 4. С.1 - 10.

[54] Риццолатти Д., Синигалья К. Зеркала в мозге, с. 99.

[55] Эти крайне актуальные вопросы с несколько иной позиции обстоятельно рассматриваются выдающимся российским генетиком В.П. Эфроимсоном. В его работах содержится обширный материал для осмысления сложных вопросов соотношения генетики и этики (См.: Эфроимсон В.П. Родословная альтруизма (Этика с позиций эволюционной генетики человека) // Эфроимсон В.П. Гениальность и генетика. М. Агенство»Русский мир»,, 1998, с. 437 – 466; Эфроимсон В.П. Генетика этики и эстетики. СПб, 1995