Из
энциклопедии «Глобалистика»
·
ГЛОБАЛИСТИКА (д.т.н. И.И. Мазур, д.ф.н. А.Н. Чумаков,
Россия)
·
НАЦИЯ (доктор философии Т. Камуселла, Польша)
·
УСТОЙЧИВОЕ РАЗВИТИЕ (Член-корреспондент РАН В.И. Данилов-Данильян, Россия)
·
ЯДЕРНАЯ ВОЙНА И МОРАЛЬ (доктор философии У. Гэй, США)
Д.т.н. И.И. Мазур,д.ф.н А.Н. Чумаков (Россия)
ГЛОБАЛИСТИКА – междисциплинарная область научных исследований, направленных
на выявление сущности, тенденций и причин процессов глобализации, порождаемых
ею глобальных проблем и поиск путей утверждения позитивных и преодоления негативных
для человека и биосферы последствий этих процессов. В более широком смысле
термин употребляется для обозначения совокупности научных, философских,
культурологических и прикладных исследований различных аспектов глобализации и
глобальных проблем, включая полученные результаты таких исследований, а также
практическую деятельность по их реализации в экономической, социальной и
политической сферах, как на уровне отдельных государств, так и в международном
масштабе. Глобалистику не следует понимать как какую-то отдельную или
специальную научную дисциплину, которые во множестве возникают, как правило, в
результате дифференциации научного знания или на стыке смежных дисциплин. Она
рождена противоположными – интеграционными процессами, характерными для современной
науки, и представляет собой сферу исследований и познания, где различные
научные дисциплины и философия, по большей части в тесном взаимодействии друг с
другом, каждая с позиции своего предмета и метода, анализируют всевозможные
аспекты глобализации, предлагают решения глобальных проблем, рассматривая их
как в обособлении друг от друга, так и в качестве целостной системы.
Как самостоятельное
научное направление и сфера общественной практики глобалистика стала
складываться с конца 60-х гг. ХХ столетия, когда сначала в наиболее промышленно
развитых, а затем и в других странах резко обострилась экологическая
обстановка, отразившая сложность, многообразие и динамичность современной
эпохи, ее сугубо технократический, сциентистский характер, антигуманную сущность
безудержного роста неэкологичного промышленного производства, ничем не
сдерживаемого технического прогресса. Никогда прежде наша планета не
подвергалась таким перегрузкам, а человек никогда не вступал в такие
противоречия с результатами своего труда, которые сделали его предельно
зависимым от научно-технических достижений и не защищенным перед мощью, которую
он сам же создал. За открывшимся человечеству беспрецедентным загрязнением
окружающей среды обнаружились и угрожающие тенденции роста численности народонаселения,
гонки вооружений, исчерпаемости природных ресурсов и т.п., обозначившие
серьезную опасность поступательному общественному развитию и даже существованию
жизни на Земле. На активное формирование глобалистики заметное влияние оказало
и то, что дисбаланс в отношениях общества и природы, достигший к тому времени
предельно допустимых значений, а также фрагментарность и раздробленность
человечества перед лицом глобальных проблем стали очевидны уже не только для
специалистов, но и на уровне массового сознания. В итоге понятия «экология»,
«экологический кризис», «глобальные проблемы современности», «глобализация»,
«антиглобализм» и другие получили широкое распространение, вошли в научный
обиход и достаточно быстро пополнили словарный запас практически всех языков
мира. Они стали составной частью обыденного сознания, политического лексикона,
атрибутом мировоззрения современного человека. С тех пор во всем мире год от
года увеличивается количество публикаций, научных конференций, дискуссий,
посвященных указанным темам, а результаты такой деятельности вызывают все
больший научный и общественный резонанс.
Осмыслению глобальных
проблем, а также породивших их причин и процессов в значительной степени
способствовало появление, начиная со второй половины 60-х гг. ХХ в.,
специальных организаций (международных, государственных, неправительственных,
частных), таких, как «Институт проблем будущего», который был создан в Вене в
1965 г., или международный фонд «Человечество в 2000 году», основанный тогда же
в Нидерландах. В 1966 г. в Вашингтоне появилось Общество по изучению будущего
мира. Подобных организаций со временем становилось все больше. Однако подлинный
интерес к глобальной проблематике проявился после первых докладов образованного
в 1968 г. Римского клуба – «Пределы роста» (1972), «Человечество на перепутье»
(1974), «Пересмотр международного порядка» (1974), «За пределами века
расточительства» (1976) и др. (см. Доклады Римскому клубу). Эти исследования
очень быстро получили мировую известность и стали теоретической базой
современной глобалистики, выполнив не только необходимую эвристическую и
методологическую функцию в формировании принципиально новой области
междисциплинарного знания, но и сыграв важную просветительскую роль.
Благодаря глобалистике
представления о тенденциях становления мирохозяйственных связей как единой
системы и о порождаемых ею глобальных проблемах за последние годы значительно
расширились, стали глубже. Выявлены природа и генезис глобальных проблем,
раскрыта глубокая взаимосвязь не только природных и общественных процессов, но
и вытекающих отсюда противоречий, их обусловленность социальными,
экономическими, политическими, идеологическими и научно-техническими
обстоятельствами. Важнейшим достижением глобалистики стали формирование и
развитие приемлемого для различных наук языка междисциплинарного общения,
разработка и уточнение с этой точки зрения ключевых, принципиальных понятий и
категорий, таких, как «глобализация», «глобальная проблема», «экологический
кризис», «экологизация производства», «демографический взрыв», «глобальная
зависимость», «мировое сообщество», «новое мышление», «новый гуманизм» и т.п. В
итоге значительные изменения претерпело и мировоззрение людей, понимание ими
того, что человек в гораздо большей степени, чем это осознавалось раньше,
зависит от природы, от окружающей его земной и космической среды, а также от
складывающихся отношений и расклада сил на мировой арене. Стало очевидным, что
взаимозависимость всех сфер общественной жизни в мире неуклонно возрастает, в
частности увеличивается воздействие друг на друга различных государств,
которые, отстаивая свои, сугубо национальные интересы и суверенитет, в условиях
глобализации порождают принципиально новые противоречия в международных
отношениях.
С точки зрения
современной глобалистики, появление в наше время глобальных проблем – это не
результат какого-то просчета, чьей-то роковой ошибки или преднамеренно
выбранной стратегии социально-экономического развития. Это и не причуды истории
или результат природных аномалий. Глобальные изменения и последовавшие за ними
общечеловеческие проблемы явились результатом многовековых количественных и
качественных трансформаций как в общественном развитии, так и в системе
«общество–природа». Причины их появления корнями своими уходят в историю
становления современной цивилизации, породившей обширный кризис индустриального
общества, технократически ориентированной культуры в целом. Этот кризис охватил
весь комплекс взаимодействия людей друг с другом, с обществом, с природой и
затронул жизненные интересы всего мирового сообщества. Итогом такого развития
стала в первую очередь деградация окружающей человека среды, очень быстро
обнаружившая тенденцию к деградации и самого человека, так как его поведение,
представления и образ мышления оказались не в состоянии своевременно меняться
адекватно тем переменам, которые с нарастающей быстротой стали происходить
вокруг него. Причиной же ускоренного развития социально-экономических процессов
явился сам человек и его целенаправленная преобразующая деятельность,
многократно усиливаемая все новыми и новыми достижениями в области науки и
техники.
Только за последние
десятилетия в результате стремительного роста научно-технических достижений в
развитии производительных сил общества произошло больше изменений, чем на
протяжении многих предшествующих столетий. При этом процесс изменений
происходил с нарастающей быстротой и неизменно сопровождался все более
глубокими и основательными преобразованиями в социально-экономических сферах.
Так, если от вербального общения к письменности человечество шло около 3 млн.
лет, от письма к печатанию – примерно 5 тыс. лет, от печатания к таким
аудиовизуальным средствам, как телефон, радио, звукозапись, телевидение и т.п.,
– примерно 500 лет, то для перехода от традиционных аудиовизуальных средств к
современным компьютерам и космическим средствам связи потребовалось уже менее
50 лет. Еще более короткими сроки от новых изобретений до их практической
реализации стали в настоящее время, они теперь зачастую измеряются уже не
годами, а месяцами и даже днями. Подтверждением тому является беспрецедентное
по скорости и масштабам распространение Интернета, электронной почты,
радиотелефона. Следует принять во внимание также, что техника, экономика,
наземный и морской транспорт колоссально увеличили мобильность и преобразующие
возможности человека. В таких же масштабах возросла мировая торговля и
взаимозависимость мировой экономики, которые теснейшим образом связаны с
беспрецедентным ростом народонаселения. Так, если в начале нашей эры все человечество
насчитывало не более 250 млн. человек, а отметки в 1 млрд. оно достигло только
к 1800 г., то в 1930 г. на Земле было уже 2 млрд. человек, в 1975 г. – 4 млрд.,
а в октябре 1999 г. – 6 млрд. человек. В результате на Земле не осталось теперь
не только не изведанных человеком мест, но практически нет уже и чистых
территорий, водного и воздушного пространства, естественное состояние которых
не было бы прямо или косвенно подвержено влиянию человеческой деятельности. Все
это дало основание называть теперь нашу планету «общим домом», «островком во
Вселенной», «мировой деревней», «космическим кораблем Земля» и т.п., а
проблемы, которые оказались общими для всех людей, – глобальными.
Некоторые тенденции
становления целостного мира и происходящих в нем перемен оказались в центре
внимания ученых и философов несколько раньше, чем эти изменения стали
очевидными для всех. К первым попыткам осмыслить нарождающиеся мировые
тенденции и вызванные ими принципиально новые, общечеловеческие проблемы можно
отнести идеи Т. Мальтуса о естественном регулировании численности населения,
рассуждения И. Канта о «вечном мире», размышления Ламарка о роли человека, а
также универсалистские взгляды К. Маркса и Ф. Энгельса, изложенные ими в
«Манифесте коммунистической партии» и ряде других работ. Созданный же по их
инициативе в 1864 г. «Первый Интернационал» стал провозвестником множества
международных организаций, которые во все большем количестве стали возникать с
начала ХХ в. и теперь являются уже неотъемлемой частью современной жизни мирового
сообщества. В теоретическом плане важную роль в осознании глобальных тенденций,
когда они еще не были столь очевидными, сыграли работы В.С. Соловьева, Э.
Леруа, П. Тейяра де Шардена, В.И. Вернадского, А.Л. Чижевского, К.Э.
Циолковского, К. Ясперса, Б. Рассела и др. В первую очередь эти мыслители были
озабочены принципиально новыми тенденциями, нарушающими естественное равновесие
природных и общественных систем, и пытались дать им объяснение, опираясь на
доступные для их времени знания. Своими работами и рассуждениями о «численности
населения Земли», «вечном мире», «мировом объединении пролетариата», «едином
богочеловечестве», «ноосфере», «мировом правительстве», «космополитизме» и т.п.
они подготовили философское, научное и широкое общественное сознание к
пониманию того, что человечеству как единому целому, неразрывно связанному с
естественными условиями его существования – природой, космосом, – уготована
общая судьба.
Так, В.И. Вернадский,
развивавший концепцию ноосферы, уже в 1930-е гг. сделал принципиальный вывод о
видоизменении облика Земли вследствие современных масштабов преобразовательной
деятельности человечества и предупреждал, что если общество не будет
развиваться на разумных началах, согласуясь с естественными законами природы,
то гибель всего живого на Земле неизбежна. «Человек впервые реально понял, –
писал он в работе «Научная мысль как планетарное явление», – что он житель
планеты и может – должен – мыслить и действовать в новом аспекте, не только в
аспекте отдельной личности, семьи или рода, государств или их союзов, но и в
планетарном аспекте» (Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988.
С. 35). Английский историк А.Тойнби, рассматривавший общественное развитие как
сосуществование и взаимодействие различных цивилизаций, еще до компьютерной
революции утверждал, что «в ХХ веке началась всеобщая всемирная история». Тем
самым подчеркивалось, что кардинальные перемены затронули не только основы
общественного устройства, но и основные тенденции мировых социальных процессов.
К извечным философским проблемам бытия, сознания, смысла жизни и другим
современная эпоха добавила, таким образом, принципиально новую, никогда не
существовавшую ранее тему – единой судьбы человечества и сохранения жизни на
Земле.
В последние годы в
глобалистике наметилась новая тенденция, показывающая, что внимание ученых,
исследователей и даже политиков все больше смещается от отдельных глобальных
проблем к процессам глобализации и росту взаимозависимости современного мира.
Причиной тому является не вполне удовлетворительный почти тридцатилетний опыт
осознания и преодоления отдельных глобальных проблем и стремление выяснить
фундаментальные причины их появления и нарастающей остроты. Данная тенденция
характерна как для конкретных научных дисциплин, так и для философии. В
частности, на трех последних Всемирных философских конгрессах, проходивших в
Брайтоне (1988), Москве (1993) и Бостоне (1998), хотя непосредственно о
глобализации и не шла речь, но секции и круглые столы, посвященные глобальным
проблемам, неизменно были. Термин же «глобализация» вошел в научный обиход в
середине 1990-х гг. и достаточно быстро получил широкое распространение. Тем не
менее он все еще строго не определен, а его содержание остается предметом
активных дискуссий. В особенности острыми они стали в последние 3–4 года, когда
появилось и в различных странах заявило о себе экстравагантными акциями
протеста международное движение антиглобалистов.
В современной
глобалистике термин «глобализация» употребляется, как правило, для
характеристики интеграционных и дезинтеграционных процессов планетарного
масштаба в области экономики, политики, культуры, а также антропогенных
изменений окружающей среды, которые по форме носят всеобщий характер, а по
содержанию затрагивают интересы всего мирового сообщества. При этом можно
отметить две крайности в понимании как самого феномена глобализации, так и
истории его появления. Одна из них состоит в том, что планетарный характер
социальных связей и отношений трактуют неправомерно расширительно, пытаясь
усмотреть их уже в первобытном обществе, и с этой точки зрения даже ранние
этапы развития человечества характеризуют как глобальные. Другая крайность
заключается в том, что глобализацию понимают слишком узко, когда современные
процессы общественного развития рассматриваются в отрыве от их генезиса, т.е.
не учитываются история и динамика становления международных структур и
транснациональных связей. Такой разброс мнений и разница взглядов на
глобализацию объясняются не только сложностью проблемы, но и недостаточной разработанностью
этой темы. В итоге затрудняется взаимопонимание между людьми, тормозится
междисциплинарное взаимодействие, создаются серьезные препятствия на пути
осмысления истинных причин глобализации и порождаемых ею глобальных
противоречий. Здесь же кроются причины и многих конфликтов, обусловленных тем,
что мир все больше становится единым, целостным, взаимосвязанным, в то время
как механизмы, призванные регулировать общественные отношения на глобальном
уровне (мировое правительство, мировое государство, объединенные силы
поддержания международного порядка и т.п.), отсутствуют. Вполне очевидно, что
без глубокого анализа и достаточно ясного понимания современных процессов
глобализации трудно рассчитывать на успешное преодоление указанных выше
проблем.
Ключевую роль в
решении этих задач играют наука и философия – фундаментальные составные части
глобалистики, которая представлена многообразием школ, направлений, различных
объединений, творческих коллективов, групп ученых и т.п. Сложный характер
объекта исследования и неизбежная в этом случае междисциплинарность значительно
затрудняют установление четких границ предмета научного анализа, ибо они
нередко сливаются с другими областями познания: футурологией, культурологией,
философией.
Как и другие сферы
научного знания, затрагивающие общественные процессы, глобалистика нередко
оказывается тесно связанной с общественно-экономическим укладом, политикой,
идеологией. С учетом этого обстоятельства можно говорить о различных
направлениях и течениях глобалистики. Так, с конца 1960-х гг. до начала 1990-х
гг. становление и формирование данной области знания проходило в условиях
противостояния двух идеологически враждебных общественно-экономических систем,
что и предопределило ее развитие в двух направлениях, одно из которых получило
название «западная», другое – «советская глобалистика». В последнее десятилетие
идеологическое противоборство уступило место разногласиям экономическим,
культурным, религиозным, национальным, которые стали основанием для разделения
мира на ряд крупных регионов – своеобразных субъектов международных отношений,
а на первый план выдвинулись культурно-цивилизационные различия в понимании
тенденций и противоречий современного мира. Это дает основание, как и прежде,
выделять в глобалистике, но уже по другим основаниям, различные подходы к
пониманию современных мировых процессов, в частности, западный, евразийский,
восточный, исламский и др. Из множества таких подходов выделим наиболее
распространенные и чаще всего встречающиеся в литературе.
Так, в западной
глобалистике изначально наиболее отчетливо проявились два крыла:
«технократическое» и «технопессимистское». В последующем их позиции сблизились
и, в то же время, по-разному скорректировались под влиянием различных оценок
перспектив развития мирового рынка, а потому указанное деление теперь можно
принять весьма условно. Представители первого из них в решении глобальных
противоречий подчеркивают широкие возможности науки и техники, придают важное
значение научно-техническому прогрессу, подчеркивают его важное значение и
влияние на жизнь общества (Т. Веблен, Г. Кан, У. Браун, Д. Белл, А. Тоффлер, А.
Турен, А. Шафф, Г. Фридрихс, А. Винер, Г. Скотт, Д. Несбит, Э. Вайцзеккер, Л.
Ловинс и др.). «Технопессимисты» же возлагают ответственность за негативные последствия
глобализации и обострение глобальных проблем на научно-технический прогресс,
крупный международный капитал, транснациональные корпорации (Г. Маркузе, Д.
Медоуз, К. Боулдинг, Т. Роззак, П. Гудмен, М. Робертс, К. Девис, А. Эрлих, У.
Бек, а также многочисленные представители «новых левых», «зеленых»,
«антиглобалистов» и др.).
В России наука и
философия представлены в глобалистике рядом направлений:
1.
Философско-методологическое – в его рамках исследуются философские основания,
сущность, генезис глобальных процессов, анализируются наиболее важные
социально-политические и экономические преобразования, необходимые для
успешного решения вытекающих отсюда проблем (работы В.И. Вернадского, И.Т.
Фролова, Н.Н. Моисеева, В.А. Энгельгардта, П.Л. Капицы, Е.К. Федорова, Н.Н.
Иноземцева, Д.М. Гвишиани, В.С. Степина, В.В. Загладина, Г.С. Хозина, И.Б.
Новика, И.В. Бестужева-Лады, А.С. Панарина, А.В. Кацуры, А.И. Уткина и др.).
2. Социоприродное
направление в глобалистике охватывает широкий круг проблем, из которых наибольшую
озабоченность и беспокойство вызывает экология, обеспеченность сырьевыми,
энергетическими, водными, земельными и др. ресурсами. В этой области
исследований в тесном контакте работают представители естественных,
технических, общественных наук, политики, производственники, общественные
деятели. Их усилия направлены на выработку принципов и методов оптимизации
взаимодействия общества и природы, экологизацию производства и рациональное
природопользование (А.Л. Яншин, Н.Ф. Реймерс, М.М. Камшилов, Г.В. Добровольский,
М.И. Будыко, В.А. Ковда, Ю.А. Израэль, А.С. Исаев, М.Г. Хубларян, В.И.
Данилов-Данильян, И.И. Мазур, В.В. Снакин, Э.В. Гирусов, А.Д. Урсул и др.).
3. Культурологическое
направление, в центре которого находятся проблемы глобализации, возникающие в
сфере научно-технического прогресса, народонаселения, здравоохранения,
культуры, права, образования и других областях общественной жизни (Н.А.
Агаджанян, С.П. Капица, Н.С. Касимов, Г.С. Гудожник, Э.А. Араб-Оглы, В.В.
Петров, Б.Ц. Урланис, Н.М. Мамедов и др.).
Осмысление глобальных
тенденций и принципиальное преодоление порождаемых ими проблем требует не
только теоретических исследований, но и результативных практических действий.
Глобалистика, таким образом, объективно выполняет интегрирующую роль, заставляет
многих ученых по-новому посмотреть на современный мир и осознать свою
сопричастность единой судьбе человечества. Об этом говорят и результаты
Всемирных философских конгрессов (Брайтон, 1988; Москва, 1993; Бостон, 1998), а
в особенности последнего – XXI-го (Стамбул, 2003), основная тема которого
«Философия лицом к мировым проблемам». В современном мире среди ученых самых
различных направлений растут интерес к процессам глобализации и озабоченность
общечеловеческими проблемами, к профессиональному осмыслению и поиску
практических путей их преодоления. Глобальные тенденции и проблемы не оставляют
человечеству иного выбора, как, преодолевая раздробленность и разногласия, идти
к единству, интеграции, сохраняя при этом самобытность культур, вековых традиций
и уникальных черт отдельных наций и народов. Подобные единение и
согласованность действий может обеспечить адекватное понимание происходящих в
современном мире процессов и событий, знания о которых вырабатываются и
формулируются в современной глобалистике. См. также Глобалистика в СССР,
Глобалистика западная, Глобальные проблемы современности, Глобализация.
Лит.: Римский клуб.
М., 1977; Печчеи А. Человеческие качества. М., 1985; Кацура А.В. Экологические
перспективы человека. М., 1986; Глобальные проблемы и общечеловеческие
ценности. М., 1990; Кинг А., Шнайдер Б. Первая глобальная революция. Доклад
Римского клуба. М., 1991; Мазур И.И., Молдаванов О.И. Шанс на выживание. М.,
1992; Чумаков А.Н. Философия глобальных проблем. М., 1994; Мазур И.И., Молдованов
О.И., Шишов В.Н. Инженерная экология. Т. 1–2. М., 1996; Глобальные
экологические проблемы на пороге ХХI века. М., 1998; Панарин А.С. Искушение
глобализмом. М., 2000; Василенко И.А. Политическая глобалистика. М., 2000;
Практика глобализации: игры и правила новой эпохи. М., 2000; Моисеев Н.Н.
Универсум. Информация. Общество. М, 2001; Мегатренды мирового развития / Под
ред. М.В. Ильина, В.Л.Иноземцева. М., 2001; Ионов И.Н. Историческая
глобалистика: предмет и метод // Общественные науки и современность. 2001. № 4.
С.123–137; Кочетов Э.Г. Глобалистика как геоэкономика, как реальность, как
мироздание: Новый ренессанс – истоки и принципы его построения, фундаментальные
опоры, теоретический и методологический каркас. М., 2001; Материалы постоянно
действующего семинара Клуба ученых «Глобальный мир». Вып. 1–12. М., 2001;
Материалы постоянно действующего семинара Клуба ученых «Глобальный мир». Вып.
1(13)-11 (23), М., 2002; Клуб ученых «Глобальный мир». Доклады 2000-2001 гг.
Т.1. М., 2002; Федотов А.П. Глобалистика: Начала науки о современном мире. М.,
2002; Иванов И.С. Внешняя политика России в эпоху глобализации. М., 2002;
Лужков Ю.М. Возобновление Истории: Человечество в XXI веке и будущее России.
М., 2002; Труды Клуба ученых «Глобальный мир». Т. 2–4. М., 2003; Грани
глобализации / С предислов. и послеслов. М. С. Горбачева. М., 2003; Чумаков
А.Н. Исторический процесс в категориях «культура», «цивилизация»,
«глобализация»//Клуб ученых «Глобальный мир». Вып. 3(26). М., 2003; Россия в
глобальной политике. 2003. № 1 (январь/март); Albrow M. The Global Age.
Cambridge, 1996; Giddens A. Globalization: A Keynote Address. UNRISD News,
1996; Held D. et.al. Global Transformations. Politics, Economics and Culture.
Cambridge, 2000.
Доктор философии,
профессор Т. Камуселла, Польша
НАЦИЯ
(от лат. natio – народ) – наиболее распространенная единица организации
общества. В идеале она должна соответствовать национальному государству,
которое на рубеже XX и XXI вв. является основной единицей политической
организации на глобальном уровне. Существует мнение, что нация обеспечивает
государству необходимую легитимность и что только национальные государства
могут функционировать в качестве полноправных субъектов международных отношений
в рамках глобальной системы государств. Государства, не являющиеся
национальными, считаются неполноценными. Они должны превратиться в национальные
или исчезнуть.
Чтобы получить полное
признание, нация должна обладать собственным национальным государством. В
других случаях она является бесгосударственной нацией. Но сообщество наций,
имеющих собственные государства, не очень охотно признает бесгосударственные
нации, поскольку удовлетворение политических устремлений последних может
представлять опасность для политического бытия первых. Чтобы добиться
собственного национального государства в мире, уже полностью разделенном между
существующими государствами, бесгосударственной нации необходимо было бы
захватить часть территории, принадлежащей одному или многим установившимся
национальным государствам. Поэтому если политические устремления
бесгосударственной нации не подавляются, самое большее, чего она может
добиться, – это право на культурную и/или административную автономию внутри
существующего национального государства, ей не принадлежащего. После распада
Советского Союза и многонациональной федерации Югославии приобретение
собственных полностью независимых государств стало для стремящихся к этому
бесгосударственных наций практически невозможным. Это удалось только в случае
Эритреи после долгой и кровавой войны с Эфиопией (1993), а также чехам и
словакам (1993), поскольку мононациональная Чехословакия, населенная
предполагаемыми чехословаками, так и не стала реальностью.
Согласно доктрине
национализма, нация понимается как сплоченная и однородная группа наивысшего
таксономического порядка, возможного применительно к человечеству. Не
существует более высоких форм организации общества. Некоторые авторы
утверждают, что существуют такие культурно-политические общности, как
«цивилизации», но им не соответствуют никакие сплоченные общественные или
политические единицы. Единственным исключением является Китай. Являясь
национальным государством китайцев, он часто рассматривается как цивилизация.
Этот пример, однако, неверен по двум причинам. Во-первых, Китай является
легитимной политической общностью, лишь поскольку представляет собой
государство. То, что он – цивилизация, не является определяющим в данном
контексте. Во-вторых, китайцы рассматриваются не как «цивилизационная
ойкумена», а как нация.
Иногда утверждают
(напр., С.Хантингтон), что предполагаемые культурно-политические общности
исламской или западной цивилизации совпадают с общинами правоверных христиан
(Respublica Christiana) и мусульман (умма). Однако, если следовать схеме
Хантингтона, западные христиане также населяют «цивилизации» Латинской Америки,
православного мира и большей части Африки южнее Сахары. Подобным же образом,
помимо исламского мира, мусульмане живут в Африке южнее Сахары и в индуистской
цивилизации Индии. Более того, на Западе также быстро растут их крупные общины.
И более того, ни одна из двух указанных общин верующих не однородна, их
разделяют серьезные несовпадения в вероучении и доктрине. В политическом смысле
эти различия становятся основой для создания и идеологического укрепления
различных наций и национальных государств.
Таким образом, пока
нация остается наивысшей таксономической единицей общественной организации Homo
sapiens. Параллельно с этим, национальное государство функционирует как
наивысшая таксономическая единица политической организации, которая включает
однородное население (т.е. нацию). Появление надгосударственных структур пока
не изменило этой ситуации. Качественное изменение может произойти, если
Европейский союз (ЕС) гарантирует единое гражданство и одинаковые права всем
гражданам национальных государств-членов: может возникнуть наднациональная
общественная единица, соответствующая надгосударственному характеру ЕС. Если
национализм останется наиболее сильной легитимизирующей идеологией, будущее
единое сообщество граждан ЕС может превратиться в гражданскую нацию с
многоэтничными корнями, восходящими к государствам-членам.
Ряд ученых считают,
что нация является фиктивной общностью. Некоторые утверждают, что именно
социополитическая «вещественность» государственных институтов объединяет и
придает форму ранее разделенным группам людей. Тогда правильным термином для
обозначения таких сформированных государством групп было бы «государственная
нация», а понятие «национальное государство» стало бы противоречием в терминах,
наделяющим нацию онтологическим приоритетом, тогда как она, согласно этой точке
зрения, вторична и подчинена государству. Другие считают, что вне
государственных границ реальны только те группы, которые связаны биологически
(т.е. имеют общих предков), или маленькие общины, члены которых интенсивно
взаимодействуют друг с другом в повседневной жизни. Некоторый прорыв за пределы
этой дилеммы представляет тезис Бенедикта Андерсона (Benedict Anderson), что
нация является «воображаемым сообществом». Чтобы стать реальностью, она должна
быть построена либо государством, либо национальным движением на этнической
основе. Этот процесс сводится к убеждению потенциальных членов предполагаемой
нации, что они действительно составляют таковую. В случае успеха этой попытки
социальной инженерии воображаемая нация становится реальностью. Другими
словами, являясь воображаемой общностью, нация, однако, становится реальной,
если ее вообразили правильно.
В рамках более широкой
концепции национального строительства однородность нации может быть достигнута
либо через гражданственность, либо через этничность. В первом случае именно
государство превращает свое население в нацию, предоставляя гражданство своим
обитателям. Гражданство также функционирует в качестве знака принадлежности к
гражданской нации, приравниваясь таким образом к национальности. В случае
этнического национализма национальность сопряжена с конкретной этнической
принадлежностью, определяемой через культуру, язык, религию, историю, образ
жизни, традиции, мифологию и т.д. Этнически обусловленная национальность
является неотъемлемым условием приобретения гражданства в национальном
государстве этнической нации. При гражданском способе национального
строительства на основе общего гражданства, описанном Джоном Брюильи (John
Breuilly), государство использует администрацию, армию и образовательную
систему, чтобы внушить населению всеобщее чувство национальной принадлежности.
Таким образом люди (т.е. граждане) начинают идентифицировать себя с историей,
символикой, территорией и языком государства. Постепенно возникает гражданская
нация и государство превращается в национальное. При отсутствии государства
доминирует этнический способ национального строительства. В его рамках,
согласно Мирославу Хрошу (Miroslav Hroch), небольшая группа ученых и этнических
активистов первоначально принимает решение об элементах (язык, обычаи, религия,
история, символика), которые нужно превратить в этническую парадигму
предполагаемой этнической нации. Затем инициативная группа эволюционирует в
политически ангажированное национальное движение, которое стремится убедить
потенциальных членов этнической нации принять и/или ассимилировать эту
парадигму как свою собственную. Если движение достигает этой цели, появляется
этническая нация. Национальные лидеры могут использовать ее как источник
легитимности, чтобы завоевать для своей нации отдельное национальное
государство. Если это стремление к национальной государственности реализуется,
вновь возникшее национальное государство, чтобы углубить национальное чувство
общности, принимает на себя роль национального движения.
Обычно существующие
национальные государства исповедуют национализм, который представляет собой
смесь этнического и гражданского в различных пропорциях. Однако, говоря в
широком смысле, этнические национальные государства преобладают в Евразии, а
гражданские – во всем остальном мире. Сравнивая этнический и гражданский
способы национального строительства, можно сказать, что при отсутствии
собственного национального государства у бесгосударственной нации нет другого выбора,
кроме как обосновать свои претензии на национальную идентичность этнической
принадлежностью. Напротив, гражданских бесгосударственных наций не бывает, за
исключением военного времени, когда их национальные государства находятся под
иностранной оккупацией. Оккупация, однако, редко заканчивается международным
признанием уничтожения государства, не говоря уже о нации, которая с ним
ассоциируется.
Наиболее крупные нации
– Индия и Китай, которые вместе составляют более одной трети человечества (2,3
млрд.). Другую крайность представляют собой островные нации Науру и Тувалу.
Каждая насчитывает около 10 тыс.человек, а размеры их национальных государств
соответственно 21 и 26 кв. км. Россия и Канада являются самыми крупными
национальными государствами в мире, их территории составляют соответственно 17
млн. кв. км и 10 млн. кв. км. С точки зрения времени многорасовая нация
Маврикия не может претендовать ни на какое прошлое до 1721 г., поскольку до
этого остров был необитаем. Известен также год, когда Тувалу перестанет быть
национальным государством. Поскольку их острова подвергаются опасности
затопления в связи с глобальным потеплением климата, нация приняла решение
покинуть свою родину и переселиться в Новую Зеландию в 2002 г. Не в последнюю
очередь крупнейшие бесгосударственные нации включают каталонцев и курдов, число
которых соответственно 6 млн. и 16 млн. Территория автономной провинции
Каталонии (32 тыс. кв. км) и район поселения курдов (409 тыс. кв. км, которые
относят к предполагаемому Курдистану) превышают многие европейские национальные
государства. Помимо этого существуют также политические единицы, в поисках
национальной идентичности стремящиеся стать национальными государствами и быть
допущенными к полноправному участию в международных отношениях. Помимо прочих,
к ним относят Гибралтар (30 тыс. жителей, 5,8 кв. км площади) и Монако (30 тыс.
жителей, 1, 8 кв. км площади). Оба выбрали национализм как средство избежать
ассимиляции с испанской и французской нациями. Потеря суверенитета лишила бы
эти государства-малютки и их население бесчисленных экономических и
политических выгод.
Что делает нацию
таковой? В первую очередь это конкретный национализм, который элита государства
или национального движения использует для создания предполагаемой нации и
легитимизации ее существования. Во-вторых, пользуясь знаменитой формулой
Андерсона, каждая нация является воображаемым сообществом. Чтобы сделать ее
реальностью, ее потенциальные члены должны пожелать основать такую нацию и
поверить в ее существование настолько, чтобы поддерживать ее социополитическую
реальность. Процесс реализации воображаемых наций легко забывается, когда нация
уже создана и защищена оболочкой своего национального государства. Когда для
создания и формирования нации больше не нужна национальная борьба или
пропаганда, национализм превращается в само собой разумеющуюся категорию.
Согласно догмам этой идеологии, каждый действует, не упоминая «национального».
Это время «банального национализма», характерного для наций, обладающих долгой
историей национальной государственности. Сопряжение нации и национального
государства кажется людям, принадлежащим к этой нации, настолько очевидным и
естественным, что они анахронически проектируют реальность своей нации на еще
более далекое прошлое территории, которую историки провозгласили принадлежащей
данной нации с незапамятных времен. И не только на прошлое, но и на население,
жившее на этой земле сотни и даже тысячи лет назад. Заметим, что радикальные
македонские националисты отождествляют происхождение своей славяноязычной нации
с Александром Македонским, хотя известно, что славяне начали селиться на
Балканах с шестого века. Древний завоеватель четвертого века до нашей эры
царствовал над этнически совершенно иными македонцами, которые говорили на
языке, родственном греческому.
Основной характерной
чертой воображаемо
го сообщества является
то, что человек не может установить личный контакт со всеми его членами. Вместо
повседневных личных контактов, столь важных для сплочения и существования групп
людей, продуцирование и репродуцирование воображаемого сообщества однородной
нации осуществляется через посредство государственных институтов, элит,
истории, верований, языка, традиции, мифов об общем происхождении, религии и
т.д. В дополнение к этому национальное сообщение, собранное из этих элементов,
транслируется членам нации в усиленном виде через множащиеся средства массовой
информации (прессу, дешевые книги, кино, радио, телевидение, аудио- и
видеокассеты, спутниковое и кабельное телевидение, компакт-диски и Интернет).
«Воображаемость»
является широким понятием, поскольку даже небольшие сельские общины и семейные
группы в некоторой степени воображаемы. Они разделяют некоторые ценности и
культурные образцы поведения, необходимые для их функционирования в качестве
таких общин или групп. Степень воображаемости возрастает по мере того, как
сплоченная группа принимает новых членов. Человек из-за ограниченности времени
и способности мозга к восприятию может вступить в личные контакты
приблизительно с 150–200 людьми. Следовательно, можно сказать, что для единства
нации она должна насчитывать по меньшей мере тысячу человек. Верхний предел
нации, однако, не может быть установлен. Некоторые считают, что демографический
размер нации ограничен экологическими возможностями государства или района
расселения, а также эффективностью национальных институтов, ответственных за
установление и поддержание национального единства. Поскольку нации и
национальные государства существуют еще относительно недолго, нет эмпирической
базы, позволяющей сказать, где находится порог. Учитывая существование китайцев
и индийцев, можно заметить, что существующие национальные государства имеют в
своем распоряжении инструменты для поддержания сплоченных наций, насчитывающих
два миллиарда членов. С другой стороны, похоже, что негосударственные институты
и методы поддержания общественного единства не позволяют бесгосударственным
нациям выйти за пределы 10–30 млн. человек.
В прошлом понятие
нации играло очень позитивную роль, поскольку гарантировало полное участие в
политической жизни всего населения гражданского национального государства.
Группы, являвшиеся благодаря своей специфической этнической принадлежности
маргинальными в донациональных многоэтничных государствах, также использовали
национализм, чтобы повысить свой сниженный статус, завоевывая различные
юридические уступки или даже автономию и собственную государственность. Сегодня
политическое понятие нации позволяет предоставить больше возможностей так
называемым «коренным народам» (то есть индейцам обеих Америк, аборигенам
Австралии или якутам Сибири) и изолированным группам иммигрантов. Национализм
позволяет первым воссоздать себя как нации и стать равными нациям, на
территориях чьих национальных государств эти коренные народы проживают.
Подобным же образом этнически отличные группы иммигрантов могут использовать
национализм для того, чтобы гарантировать себе статус национального меньшинства
или хотя бы группы, чью национальную культуру принявшее их национальное
государство должно поддерживать и защищать.
Наконец, новые
технологии транспортировки и коммуникации, похоже, детерриториализируют
национализм. Нация постепенно отделяется от своего национального государства
или района традиционного проживания. Во-первых, иммиграция, даже на другой
континент, не означает разрыва связей человека с его нацией или национальным
государством. Такие иммигранты стремятся сохранить гражданство своего
первоначального национального государства, даже если приобретают гражданство
принимающей страны. Дети иммигрантов могут поддерживать интенсивные связи со
своей нацией, регулярно звоня, посылая обычные и электронные письма, а также
посещая родных «дома». Во-вторых, тихоокеанский островок Науру постепенно
исчезает из-за интенсивной добычи фосфатов. Жители Науру разъезжаются по всему
миру, но остаются гражданами Науру и принимают участие в разделе доходов от
шахт, принадлежащих государству. Подобные юридические и экономические меры
могут быть применены и для сохранения национального единства жителей Тувалу,
которые в 2002 г. покинут свои поглощенные океаном атоллы, и Мальдивских
островов, которые ждет та же судьба. В будущем эта тенденция
детерриториализации может предоставить нациям больше политической легитимности
за счет национального компонента национальных государств, все больше сводя их
статус к просто государствам. Тогда этничность возьмет верх над гражданством.
Глобализированный мир может стать местом, где группы или даже индивиды
различных национально-юридически-экономических статусов будут жить бок о бок в
различных государствах. Выбирая место работы проживания, они будут постоянно
перемещаться из одного государства в другое, рассматривая их просто как
временные остановки. См. также Национализм.
Лит.: Benedict
Anderson. Long-Distance Nationalism // Benedict Anderson. The Spectre of
Comparisons: Nationalism, Southeast Asia and the World. L., 1998; Michael
Billig. Banal Nationalism. L., 1995; R. I. M. Dunbar. Grooming, Gossip, and the
Evolution of Language. Cambridge, MA, 1996; Jerry Everard. Virtual States: The
Internet and the Boundaries of the Nation-State. L., 2000; Eric J. Hobsbawm and
Terence Ranger (eds.). The Invention of Tradition. Cambridge 1983; Aira
Kemilainen. Nationalism: Problems Concerning the Word, the Concept and
Classification. Jyvaskyla, 1983; Publishers; Bernard Lewis. The Multiple
Identities of the Middle East. N.Y. 1998.; Oliver Mendelsohn and Upendra Baxi
(eds.). The Rights of Subordinated Peoples. Delhi, 1994.
Член-корреспондент
РАН В.И. Данилов-Данильян (Россия)
УСТОЙЧИВОЕ РАЗВИТИЕ (англ. sustainable development, более точный перевод –
непрерывно поддерживаемое развитие) – развитие, которое удовлетворяет
потребности настоящего времени, но не ставит под угрозу способность будущих
поколений удовлетворять свои собственные потребности. Данное определение было
канонизировано в решениях Конференции ООН по окружающей среде и развитию
(Рио-де-Жанейро, 1992), хотя оно не может быть признано конструктивным,
поскольку для его операционального использования требуется соизмерение
настоятельности потребностей нынешнего и достаточно удаленных будущих
поколений. Эта проблема заведомо неразрешима из-за неустранимой высокой степени
неопределенности представлений относительно структуры будущих потребностей,
форм их удовлетворения и способов производства соответствующих продуктов,
причем такая неопределенность непрерывно растет во времени вследствие ускорения
научно-технического развития и социальных перемен (в свою очередь средняя
продолжительность жизни одного поколения увеличивается, что усугубляет
проблему).
Тем более нельзя
принять популярную идею (фактически вульгаризирующую приведенное определение) о
том, что будущие поколения должны иметь те же потенциальные возможности в
использовании ресурсов планеты, что и поколения, ныне живущие. На самом деле
«потенциальные возможности в использовании ресурсов планеты» могут быть
одинаковыми для разных поколений только в случае, если невоспроизводимые
ресурсы вообще не используются (и это всего лишь необходимое, но еще не
достаточное условие). Каждое изъятие невоспроизводимого ресурса из природной
системы необратимо уменьшает потенциальные возможности будущих поколений.
Уточнения дефиниции
устойчивого развития могут быть получены, если соотнести ее с конкретной целью введения
этого понятия, которая первоначально состояла в анализе возможностей
предотвращения необратимых изменений окружающей среды (или биосферы в целом)
вследствие нарастающих антропогенных воздействий. Тогда возникает другая
проблема: можно ли определить объем допустимых воздействий на биосферу, т.е.
таких, при которых она сохраняет способность к воспроизводству всех
существенных свойств окружающей среды и механизмов, обеспечивающих
гомеостатическое поведение ее характеристик. В отличие от соизмерения настоятельности
потребностей разных поколений, эта проблема имеет не социально-экономический
(и, тем более, не историософский), а естественно-научный характер. Подход к ее
решению предлагается теорией биотической регуляции окружающей среды. Предел
допустимых антропогенных воздействий на биосферу называется экологической (или
хозяйственной, а также несущей) емкостью биосферы. В «Концепции перехода
Российской Федерации к устойчивому развитию» (утверждена Указом Президента
Российской Федерации № 440 01.04.1996) имеется следующее определение:
«Устойчивое развитие – это стабильное социально-экономическое развитие, не
разрушающее своей природной основы». Далее в «Концепции» разъясняется, что для
этого необходимо не превышать хозяйственную емкость биосферы. В документе ООН
«Johannesburg Summit 2002» приведено аналогичное определение. Очевидно, что при
таком подходе определение устойчивого развития не только приобретает
конструктивность, но и дает ключ к анализу по крайней мере одного из аспектов
проблемы соизмерения настоятельности потребностей разных поколений, определяя
верхние допустимые границы этих потребностей через их соотнесение внешнему
параметру – экологической емкости биосферы.
Первоначально
устойчивое развитие рассматривалось в контексте поиска ответа на экологический
вызов, но такой ответ предполагает системное решение множества экономических,
социальных, демографических, научно-технических и иных проблем современной
цивилизации. Поэтому тематика исследований устойчивого развития стала быстро
расширяться, а затем обобщаться, так что в нее оказались вовлеченными все
направления, связанные с обеспечением устойчивости цивилизации в самом широком
понимании (среди них, например, борьба с бедностью и нищетой, сокращение
разрыва в уровнях экономического развития различных стран и благосостояния их
населения, безопасность, в том числе от терроризма и преступности, и пр.).
Цитированное определение из «Концепции» непосредственно затрагивает только
экологический аспект и, несомненно, требует расширения. В большинстве источников
указывается, что устойчивое развитие помимо экологического, включает
экономическое и социальное направления, после чего рассматриваются те или иные
частные задачи без попыток их обобщения, выработки единого методологического
подхода. В значительной степени по этой причине исследования проблем
устойчивого развития оставляют впечатление пестроты и бессистемности,
недостаточно убедительны и вызывают критику с разных сторон. Одна из
возможностей усилить строгость определения устойчивого развития состоит в
распространении подхода к экологическому аспекту устойчивого развития на более
широкий круг явлений, охватываемых данным понятием.
Развитие любой системы
можно считать устойчивым, если оно сохраняет какой-либо ее сущностный
инвариант, то есть не меняет, не подвергает угрозе ее принципиальное свойство,
отношение, ограничение, подсистему, элемент, то, что имманентно главному,
критическому аспекту существования системы. Такая трактовка соответствует
кибернетическому пониманию устойчивости и ее математическим формализациям. В
достаточно общем случае (во всяком случае, для всех материальных систем,
содержащих живые элементы) можно принять, что этот аспект – выживание системы.
При таком подходе для
цивилизации в целом устойчивость – почти синоним выживания, во всяком случае,
одно без другого невозможно. Но любая попытка спуститься на один или несколько
структурных уровней и соответственно редуцировать эти понятия наталкивается на
сложнейшие методологические проблемы. В частности, появляются не только
«внутренние» собственные критерии, но и «внешние» – с позиций надсистемы.
Априори эти критерии редко бывают согласованными, рассчитывать на стихию, на
нечто подобное «невидимой руке» (по А. Смиту) не приходится – уже ясно, что
структуры, создаваемые человеком, при стихийном развитии уничтожат среду его
обитания, если цивилизация не погибнет раньше под действием деструктивных
социальных сил. Глобальная неустойчивость цивилизации обусловлена действиями ее
подсистем и элементов, не принимающих во внимание проблем устойчивости
(выживания) целого. Проблема в том, чтобы согласовать внешние и внутренние
критерии, следуя принципам гуманизма, уважая права людей и народов.
В определении из
«Концепции» в качестве подобного инварианта взята экологическая емкость
биосферы, которая выступает как ограничение, предел, за который не должно
выходить развитие цивилизации. Оценки экологической емкости биосферы известны.
Вероятно, они нуждаются в уточнении, но это количественная сторона дела.
Качественно существование предела допустимого воздействия человека на биосферу
сомнений не вызывает. Гораздо менее ясной представляется ситуация с другими
направлениями анализа устойчивого развития, что обусловлено тем, что собственно
экологическая проблематика в значительной степени входит в сферу естествознания,
которое, несомненно, накопило гораздо больше достоверной и систематизированной
научной информации о природе, нежели общественные науки – о человеческой
цивилизации.
Может быть, самое
радикальное отличие человеческого от дочеловеческого – в механизмах обеспечения
устойчивости. С функциональной точки зрения, основа стабилизационного механизма
в биоте – генетическая память. В человеческом обществе как надбиологической
структуре она дополнена внегенетической памятью – культурой. Однако при этом человек
остается существом биологическим, его организм оптимально приспособлен именно к
тем условиям, при которых произошел вид Homo sapiens. Антропогенные изменения
окружающей среды привели к таким сдвигам в ней, что она уже сейчас оказалась
явно не соответствующей биологическим константам человека. Если же принять во
внимание, что человек живет не в природной (пусть даже сильно деформированной),
а искусственной среде, то отличие реальности от нормы окажется огромным,
катастрофическим. На человека (как индивида) непосредственно действует огромное
количество антропогенных факторов, определяемых техногенной сферой и
социально-экономическими условиями (от насыщенных «химией» продуктов питания и
предметов домашнего обихода до индустрии развлечений). Существующие тенденции
развития и в этом аспекте следует оценить как негативные, подрывающие
устойчивость цивилизации. К такому выводу приводит статистика генетических
отклонений, суицида, психических заболеваний, наркомании, всевозможных
перверсий и пр., фактически разрушающих механизм нормального воспроизводства
человеческой популяции. Устойчивости развития человечества угрожает не только
разрушение биосферы, вне которой оно существовать не может, но и ослабление его
собственного популяционного здоровья.
Инварианты социально-экономической
системы, которые должны быть сохранены при всех ее обозримых для человека
изменениях, мало изучены. Иногда они отождествляются с такими ее свойствами,
которые достаточно длительное время остаются неизменными (нередко вопреки
желанию или даже необходимости их изменить). Фактически при этом устойчивость
неправомерно сводится к инерционности. Пока система не столкнулась с внешними
или внутренними ограничениями либо взрывающими ее силами (пусть даже
порожденными ею самой), инерционность является стабилизирующим, охранительным
фактором. Но как только начинает ощущаться воздействие ограничений, она
становится губительной, не только не стабилизирует, но раскачивает систему.
Инерция особенно сильна тем, что создает такие условия, при которых в краткосрочном
аспекте выгодно только то, что ей соответствует, а несоответствующее требует
значительных первоначальных усилий, прежде чем само станет компонентом новой
инерции в изменившейся системе и начнет работать как средообразующий фактор. В
экономике это явление хорошо известно как начальный инвестиционный барьер,
который приходится преодолевать каждой принципиально новой технологии.
В исследованиях биоты
внимание обычно фиксируется на механизмах и свойствах, обеспечивающих
устойчивость, способствующих ее сохранению. К ним относятся компенсационные
механизмы с отрицательной обратной связью (например, повышение концентрации
углекислого газа в атмосфере активизирует процессы его поглощения экосистемами,
что приводит к снижению концентрации), конкуренция между сообществами
организмов, в которой выигрывают только те, кто эффективнее способствует
регуляции окружающей среды, и т.п. Применительно к человеческому обществу,
скорее, наоборот: гораздо чаще говорят о порождаемых самим человеком факторах и
механизмах неустойчивости. Когда в природной иерархии выделяют структурные
единицы (экосистемы, виды, подвиды, сообщества организмов, организмы),
одновременно получают контуры некоторых стабилизационных механизмов (если не
принципы их работы, то хотя бы физические границы). Однако ни одна часть
цивилизации не может рассматриваться как только стабилизирующий фактор. Даже
если какая-либо страна или группа стран осуществляет те или иные функции,
направленные на обеспечение устойчивости развития человеческого общества в целом,
они всегда, во-первых, исходят из своих «внутренних» критериев, преследуя
собственные интересы, далеко не всегда совпадающие с общецивилизационными,
во-вторых, их стабилизационные усилия сосуществуют с такими факторами, которые
однозначно можно квалифицировать как дестабилизирующие. В частности,
конкурентные отношения цивилизационных подсистем оказываются едва ли не главным
– по ряду аспектов – источником неустойчивости современной цивилизации.
В человеческом
обществе не происходит почти ничего, в чем не было бы видно каких-либо
стабилизирующих и одновременно дестабилизирующих моментов. Это относится не
только к взаимоотношениям структурных единиц, но и к действию функциональных
механизмов. За свою историю человечество нашло множество механизмов прямой и
косвенной стабилизации социальной жизни – от различных запретов (начиная с
инцеста), способов организации совместного труда (начиная с охоты и рыбной
ловли), ритуалов религиозного характера (начиная с заклинания дождя), через
осознание религиозных, морально-этических, правовых и иных проблем с созданием
«обслуживающих» их институтов до современных систем юстиции, образования,
здравоохранения, конфессиональных структур и т.д. Однако каждый из этих
механизмов и каждая из этих структур при определенных обстоятельствах и
сочетаниях может стать дестабилизирующим фактором.
Таким образом,
выделяются три аспекта, в которых необходимо обеспечить устойчивость развития
цивилизации: во-первых, охрана окружающей среды (гарантированное непревышение
антропогенными воздействиями экологической емкости биосферы), во-вторых, охрана
популяционного здоровья человека для предотвращения его биологического
вырождения, в-третьих, формирование, сохранение и поддержание механизмов
(социальных, экономических, политических и пр.), которые обеспечили бы решение
задач первых двух аспектов и подавляли социоразрушающие структуры и механизмы,
возникающие в цивилизации (видимо, это – ее имманентное свойство). Первый
аспект – экологический, второй – социо-медицинский, третий – социо-гуманитарный
– объединяет все остальные факторы и проблемы устойчивого развития, очень тесно
переплетенные.
Механизмы, которые
обеспечили бы устойчивость развития цивилизации во всех трех аспектах, вряд ли
можно изобрести, так что не стоит обольщаться соблазнами технологического
оптимизма, сциентистскими надеждами и рекламой социального конструирования и
политических технологий. Пожалуй, большинство нужных механизмов уже существует
в человеческой практике, надо их увидеть, изучить их действие, не мешать, а
наоборот, способствовать их развитию и распространению. Надо поддерживать их
позитивную работу, препятствуя проявлению негативных свойств. Вместе с тем
необходимо подавлять развитие и распространение механизмов дестабилизации.
Хотя обеспечение
устойчивости развития разделяется на три аспекта, не следует думать, что каждый
из них требует своих, особых механизмов. Наоборот, самая важная роль наверняка
будет принадлежать механизмам, «обслуживающим» сразу три аспекта. Естественно,
все такие механизмы лежат в сферах культуры, морали и соответственно воспитания
и образования. Именно здесь необходим «искусственный отбор» но его нельзя
доверять рынку, в этих сферах склонному вовсе не к возвышению человека, а к
эксплуатации его животных инстинктов без какого бы то ни было интереса к
долгосрочным последствиям. Чтобы отбор был эффективным, необходимо богатство
возможностей, для этой задачи оно дается только культурным, этническим,
конфессиональным разнообразием, но при условии тесных постоянных
взаимообогащающих контактов (диалога культур и конфессий) и недогматического
отношения к «своему», если оно не лучшим образом соответствует необходимому
«общему». Не вызывает сомнений, что в данном аспекте весьма важен принцип
ненасилия. Он исторически доказал свою действенность, но тем более необходимы
специальные исследования, которые позволили бы выявить различия тех условий и
задач, когда он был успешно применен, и современных, чтобы понять его
возможности и способы использования в нынешней ситуации.
Нередки утверждения,
что концепции устойчивого развития, гармонизации отношений человека с природой
– не более чем новый вариант теорий достижения «всеобщего счастья», неизменно
обнаруживавших на практике полную несостоятельность. В подобных оценках
игнорируются принципиальные моменты. Во-первых, никому еще не удавалось
определить, что такое «всеобщее счастье», и, как представляется, этого в
принципе нельзя сделать. Неубедительны и попытки определить, что такое
справедливость (которую нередко декларируют вместо «всеобщего счастья» или вместе
с ним), если не выводить ее из высших ценностей (например, выживания
человечества: справедливо то, что ему способствует). Во-вторых, достижение
«всеобщего счастья» – это оптимизация, работа на максимизацию значений
каких-либо показателей, индикаторов, критериев, пусть не заданных строго
количественно и даже не всегда называемых, но всегда подразумеваемых. Между тем
оптимизация: 1) избыточна и не необходима; 2) в долгосрочном плане всегда
сужает возможности развития, отсекая все, что не представляется «оптимальным»,
до отчетливо видимого горизонта (а он всегда не слишком далек); 3) из-за
чрезмерной специализации ослабляет устойчивость системы даже в самом обычном
понимании, то есть по отношению к внешним воздействиям, и т.п. Оптимальное, с
одной стороны, и устойчивое, особенно с оттенком долговременного,
самоподдерживающееся (или непрерывно поддерживаемое), адаптивное, развивающееся
– с другой, как правило, несовместимы, противоречивы (если, конечно, не
объявлять целью оптимизации устойчивость, но такая подстановка методологически
ничего не дает).
Задача обеспечения
устойчивости развития вовсе не направлена на оптимизацию каких-либо априорных
показателей. Это задача выживания, соблюдения ограничений, вытекающих из
законов природы (в экологическом и социо-медицинском аспектах) и общества (в
социо-гуманитарном аспекте); конечно, в последнем случае имеются в виду не
юридические законы, устанавливаемые людьми, а те же естественные законы, только
относящиеся к социуму и разным уровням его организации. Имеющаяся научная
информация об этих законах и вытекающих из них ограничениях совершенно
недостаточна. Тем более, совсем мало известно о количественных оценках тех
пределов, заходить за которые для цивилизации – смертельно, хотя нет сомнений в
их существовании, и приближение к ним с каждым днем ощущается все сильнее.
Единственно правильный принцип принятия решений в подобной ситуации –
презумпция опасности.
Проведенный анализ
дает основание для следующего определения: устойчивое развитие – такое
общественное развитие, при котором не разрушается его природная основа,
создаваемые условия жизни не влекут деградации человека и
социально-деструктивные процессы не развиваются до масштабов, угрожающих
безопасности общества.
Во-первых, это
определение распространяется на все сферы общественной жизни, никаких
ограничений в этом отношении в нем нет. Во-вторых, оно охватывает все области
последствий, о которых мы сегодня знаем и в которых могут формироваться угрозы
существованию цивилизации. В-третьих, негативный характер конструкции
определения («не разрушается», «не влекут», «не развиваются») вынужден, а
потому вряд ли является недостатком: он отражает направленность идеи
устойчивого развития на обеспечение выживания человечества, то есть на
предупреждение опасностей этому выживанию, на их сдерживание в необходимых
пределах. После известного доклада Римскому клубу идея пределов роста стала
неотъемлемой частью современной научной парадигмы; однако при всей ее
плодотворности она недостаточна для характеристики необходимости перехода к устойчивому
развитию, более адекватной в этом контексте представляется идея допустимых
пределов разрушения (биосферы, популяционного здоровья, социальных
стабилизаторов), что и отражено в приведенном определении.
Меры, необходимые для
перехода к устойчивому развитию, остаются во многом неясными. Выделяются четыре
направления: сохранение естественных экосистем, стабилизация численности
населения мира, экологизация производства, рационализация потребления. В
соответствии с решениями Конференции ООН по окружающей среде и развитию во
многих странах мира разработаны концепции и стратегии перехода к устойчивому
развитию. В большинстве случаев они не отвечают поставленной задаче и описывают
возможные продолжения инерционного развития в развитых странах либо такие варианты
модернизации народного хозяйства в развивающихся государствах, которые явно не
удовлетворяют требованиям перехода к устойчивому развитию. Всемирный саммит по
устойчивому развитию (Йоханнесбург, 2002) не внес значительного вклада в
развитие этих идей и в поиск путей их практической реализации. В существующей
структуре принятия глобальных решений, требующей консенсуса в системе ООН,
серьезные меры и обязательствам остаются недостижимыми, поскольку для всех
государств мира глобальные общечеловеческие цели отступают на второй план перед
узко понимаемыми и относительно краткосрочными национальными интересами.
Изменение такой ситуации возможно только после существенных сдвигов в
общественном восприятии проблематики устойчивого развития, а для таких сдвигов,
по-видимому, необходимо дальнейшее усиление угроз дестабилизации и еще более
яркие их проявления, чем известные сегодня. Ожидание подобных событий – не
лучшая стратегия, поскольку откладывание необходимых мер неизбежно повышает
затраты на их реализацию и увеличивает опасность необратимого опоздания.
Переход к устойчивому
развитию возможен только на основе радикального изменения господствующих
разновидностей системы ценностей, сдвигов в мировосприятии, в стереотипах
поведения, в жизненных установках людей, при качественном повышении уровня
координации действий различных стран, социальных групп, экономических
субъектов, при расширении диалога и сохранении разнообразия культур, конфессий
и социальных укладов, которое является необходимым условием социального развития.
В таком понимании устойчивое развитие достаточно близко ноосферным идеям В.И.
Вернадского в их последнем варианте, когда ноосфера мыслилась не столько новым
состоянием биосферы, сколько качественно новой фазой развития общественного
сознания, когда управление человеческим обществом будет осуществлять «научная
мысль как планетное явление», когда разумность человека, являющаяся его
имманентным свойством на индивидуальном и отчасти на коллективном уровнях,
станет присущей и общецивилизационному уровню.
Концепция устойчивого
развития вызывает критику части антиглобалистов, ряда общественных организаций,
политических деятелей и ученых в силу различных причин, которые перечисляются
ниже вместе с аргументами против критики. Во-первых, указывается недостаточная
проработка многих вопросов устойчивого развития и перехода к нему, и
справедливость этого утверждения не вызывает сомнений, но при этом нет никаких
других концепций выживания человечества, которые имели бы более прочное
методологическое основание. Во-вторых, утверждается, что подход недостаточно
конструктивен, отсутствуют убедительные конкретные программы перехода к
устойчивому развитию; но наивно ожидать быстрого появления конкретных программ
и т.п., когда остаются нерешенными многие методологические вопросы. В-третьих,
после «вброса» идеи в общественное сознание прошло более полутора десятков лет,
но ни в одном из аспектов устойчивого развития не отмечается никакого значимого
прогресса; однако очевидно, что дело не в самой идее, а в неготовности человечества
к реализации вытекающих из нее мер. В-четвертых, концепция устойчивого развития
критикуется (с крайне левых позиций) за то, что она якобы полностью
соответствует традиции капиталистического (или неокапиталистического) общества,
в то время как требуется радикальный переход к принципиально новому
общественному устройству; однако концепция устойчивого развития ставит задачи,
в значительной степени не зависящие от конкретного общественного устройства,
актуальные для всех его вариантов, существующих в настоящее время и
предлагаемых любыми проектами социальных реорганизаций; кроме того, основанием
для заявлений о «соответствии» устойчивого развития капиталистической традиции
является анализ не столько самой идеи устойчивого развития, сколько ее искажений
в официальных международных и национальных документах, органами СМИ и пр.
В-пятых, утверждается, что концепция устойчивого развития выстроена под
потребности транснациональных корпораций и крупного бизнеса, «золотого
миллиарда» и пр. для того, чтобы выгодные им меры навязать мировому сообществу,
в то время как реализация этих мер приведет к результатам, противоположным тем,
которые декларируются (в частности, усилению дифференциации стран по уровню
благосостояния и т.п.); очевидно, что для всех известных экономических сил
характерно стремление использовать любые меры, ситуации, события, процессы в
своих интересах, однако именно транснациональные корпорации, крупный бизнес и
«золотой миллиард» в целом научились делать это лучше других, так что не
исключено, что они смогут использовать для собственных целей и грезящуюся
крайне левым «новую мировую антиглобалистскую революцию». Проблема в том и
состоит, чтобы обеспечить приоритет цели выживания человечества перед любыми
другими целями у каждого участника мирового исторического процесса.
Лит.: Наше общее
будущее. Доклад международной комиссии по окружающей среде и развитию. М.,
1989; Розенберг Г.С. и др. Устойчивое развитие: мифы и реальность. Тольятти,
1998; Данилов-Данильян В.И., Лосев К.С. Экологический вызов и устойчивое
развитие. М., 2000; Vitousek P.M. Beyond global warming: ecology
and global change // Ecology. 1994. 75. № 7; Meadows D.H., Meadows D.L. et al.
The Limiting to Growth. N.Y., Potomac, 1974; Caring for the Earth. A Strategy
for Sustainable Living. Gland, 1991; From Environmental Protection to
Sustainable Development. Stockholm, Gotab, 1997.
Доктор
философии, профессор У. Гэй, США
ЯДЕРНАЯ ВОЙНА И МОРАЛЬ. – На протяжении всех десятилетий ядерного века
философы критически анализировали природу, применение и последствия ядерного
оружия. Обычно их размышления касались этических аспектов производства,
испытаний, развертывания и применения ядерного оружия. Эти философские
рассуждения прошли через четыре фазы развития, а сейчас находятся в пятой.
Первая фаза занимала период от атомной бомбардировки Хиросимы до наземных
ядерных испытаний на атолле Бикини. Начиная от первого применения ядерного
оружия в 1945 г. и до испытания гидрогенной бомбы в 1952 г., США обладали почти
полной монополией на ядерные вооружения. (СССР испытал свой первый ядерный
заряд в 1949 г., но США опередили его не только в изобретении гидрогенной
бомбы, но и в миниатюризации ядерного оружия, в результате чего в арсеналах
сверхдержав появилось больше тактического ядерного оружия, чем
стратегического.) На протяжении 1950-х–1960-х гг. вторая фаза означает
сосредоточенность на наземных испытаниях гидрогенной бомбы, а также на
послевоенном противостоянии США и СССР. Третья фаза связана с усилением
внимания к наступательным вооружениям и стратегиям ведения ядерной войны в
1970–1980-е гг. Четвертая фаза началась после распада СССР в 1991 г. и
появления после «холодной войны» всемирных проблем ядерного распространения и
ядерного сдерживания и достигла своего апогея с возобновлением, в 2001 г., под
маской противоракетной обороны, проекта «звездных войн». Начало XXI в.
ознаменовалось не только борьбой США против терроризма, но и более широкой и
глубокой философской реакцией на взаимосвязь между насилием, терроризмом и
войной.
Общие предпосылки.
Прежде чем перейти к обсуждению каждой из указанных трех фаз философской
реакции, необходимо сделать три замечания, касающихся ядерного оружия и ядерной
войны. Во-первых, ядерное оружие подрывает традиционное различие между
военнослужащими (комбатантами) и гражданскими лицами (некомбатантами).
Стратегия ядерного сдерживания основана на утверждении, что ядерную войну можно
предотвратить, сделав ее цену неоправданно высокой. Доктрина взаимного
гарантированного сдерживания (Mutual Assured Destruction), известная в форме
аббревиатуры ВГС (MAD), – главный символ этих опасных выкладок. Конечно, как
это превосходно известно военным и правительственным чиновникам, в случае
неудачи сдерживания первыми жертвами станут некомбатанты, а принципы
справедливой войны – пропорциональность и избирательность – полетят в тартарары
вместе с уничтожением гражданского населения. Во-вторых, по причине
радиоактивных осадков применение ядерного оружия предполагает начало
экологической войны. Результаты применения ядерного оружия нельзя ограничить
территориальными пределами воюющих государств, и они окажут вредоносное
воздействие не только на невинных людей всего мира, но и на хрупкую экосистему
нашей планеты. В-третьих, ядерная война зависит от наших действий – она не
является ни необходимой, ни невозможной. Поэтому смирение перед ядерной войной
или ее отрицание равно нелогичны. Возможность ядерной войны зависит от наших
поступков. Поэтому, перефразируя слова Иммануила Канта, поскольку существует
надежда избежать ядерной войны, у нас есть моральная ответственность за
деятельность по ее предотвращению.
Наши знания о ядерной
войне основаны на трех основных источниках: 1) исследованиях результатов
реальных ядерных испытаний (включая бомбардировки Хиросимы и Нагасаки); 2)
прогнозах, касающихся ограниченной или полномасштабной ядерной войны, которые
обычно заключались в экстраполяции потерь и ущерба военно-промышленным центрам;
3) компьютерных симуляциях и теоретических моделях возможных катастрофических
последствий. Рассматривая возможные последствия ядерной войны, необходимо
подчеркнуть некоторые важные моменты. Во-первых, значительная часть наших
рассуждений о ядерной войне носит характер предположений. Конечно, некоторые
эмпирические факты демонстрируют, что характер ядерной войны существенно
отличается от традиционной, особенно в отношении последствий для выживших и для
окружающей среды. Наконец, грандиозность последствий применения ядерного оружия
делает сравнение сценариев малого или крупного ущерба менее значительным по
сравнению с пониманием, что даже ограниченная ядерная война по своим
последствиям будет значительно более ужасной, нежели самые суровые последствия
большинства традиционных войн.
Природа ядерного
оружия. Обычные и ядерные вооружения различаются по множеству важных
параметров. Хотя в каком-то смысле даже дубина или копье является обычным вооружением,
в строгом военно-техническом значении термин «обычные вооружения» означает
устройство, способное вызвать взрыв. Как обычные, так и ядерные вооружения
взрываются, быстро высвобождая большое количество энергии. Более того, и те и
другие производят тепло (увеличение температуры) и взрывную (ударную) волну.
Различия между ними зависят от способа высвобождения энергии. В то время как
обычные вооружения основаны на химических реакциях, в которых атомы взрывчатого
вещества просто перегруппируются, ядерное оружие основано на формировании новых
атомных ядер путем внутриатомных реакций, в которых перераспределяются протоны
и нейтроны. Ядерное оружие высвобождает намного больше энергии при намного
меньшей массе, чем обычное, поскольку внутриядерные силы притяжения намного
больше, чем межатомные. Расщепление одного фунта урана или плутония
высвобождает примерно такую же энергию взрыва, как и взрыв 8 тыс. т.
тринитротолуола.
Чтобы ядерные реакции
привели к взрыву, переход материи в энергию должен быть самоподдерживающимся.
Два известных типа ядерного оружия основаны на двух способах получения таких
цепных реакций, а именно «расщеплении» (раскалывании) наиболее тяжелых атомных
ядер (особенно урана-235 и плутония-239) и «термоядерном сплаве» (слиянии)
наиболее легких атомных ядер (особенно гидрогенных изотопов). Этот второй
способ осуществляется через термоядерные процессы (то есть при сильном
нагревании), и в результате выделяется больше энергии, чем при расщеплении.
Полный сплав одного фунта гидрогенного изотопа дейтерия высвобождает столько же
энергии, как и взрыв 26 тыс. т тринитротолуола.
Другой характеристикой
ядерного оружия, которая придает ему качественное своеобразие, является
радиация. Знаменитое грибовидное облако означает, что ядерное оружие
смертоносно и после взрыва. Зараженные частицы втягиваются в атмосферу после
взрыва на поверхности и вновь падают на землю в виде осадков. Как при
воздействии прямой радиации в районе взрыва, так и при осадках, принесенных с
места взрыва, среди последствий войны появляются новые факторы. Помимо
первоначального феномена лучевой болезни (которая может быть смертельной),
радиация вызывает долгосрочное канцерогенное и мутагенное воздействие.
Поскольку для развития рака требуется десять, двадцать, даже сорок лет, канцерогенное
воздействие любого ядерного взрыва продолжается почти полстолетия. Мутагенное
воздействие еще более долгосрочно, поскольку возможность генетических мутаций
потомков может не проявиться в течение поколений (благодаря факторам действия
доминантных и рецессивных генов). Вплоть до окончания Второй мировой войны ни
комбатанты, ни некомбатанты не сталкивались с войной, последствия которой могут
в буквальном биологическом смысле передаваться их потомкам. Более того, из-за
всемирного распределения осадков указанные мутагенные и канцерогенные
воздействия распространяются в такие уголки мира, которые не имеют совершенно
никакого отношения к конфликту.
Несмотря на эти
потенциальные проблемы, ядерное оружие различных видов создавалось исходя из
предположения, что возможность его применения в различных целях является
существенной с боевой точки зрения. Термины «стратегическое» и «тактическое»
ядерное оружие относятся к этим различным способам боевого применения и могут
быть соотнесены с системами доставки и наведения. Стратегическими вооружениями
называются ядерные снаряды или бомбы, доставляемые межконтинентальными
ракетами, межконтинентальными бомбардировщиками или подводными лодками; при
этом стратегические вооружения обычно бывают крупных размеров (в масштабе Мт).
Вплоть до последних открытий в области увеличения точности и уменьшения
размеров подобных систем предполагалось, что характер целей не имеет значения
(т.е. могут быть поражены как военные, так и гражданские цели). После указанных
открытий проводится боевое различие между стратегическими наступательными и
стратегическими оборонительными вооружениями. Тактическими вооружениями
называют меньшие виды оружия (в масштабе Кт), начиная от ядерных снарядов и
кончая ядерными ракетами средней дальности, предназначенные для использования
на театре военных действий.
Каковы были результаты
этих изменений? Четыре десятилетия США и СССР предотвращали превращение своих
вооруженных вторжений в ядерные; однако появление нового поколения ядерных
вооружений, политические потрясения и распад СССР не позволяют полагаться на
далекое прошлое как на модель поведения ядерных держав в будущих конфликтах. До
тех пор пока вновь не перейден порог между обычным и ядерным конфликтом,
возможность развязывания ядерной войны остается вероятной. Помимо этого, хотя
возможность и желание применить в конфликте ядерное оружие пока остаются под
вопросом, появляются новые проблемы. Ядерное оружие может использоваться как
средство сдерживания агрессии только до тех пор, пока угроза его применения вызывает
доверие. Поэтому большая часть технической и политической истории ядерного
оружия является попыткой продемонстрировать, что ядерные державы имеют
возможность, а при определенных условиях и желание его применить.
Первая фаза этической
реакции: от Хиросимы до Бикини. В течение первой фазы философской реакции ряд
философов международного масштаба призывали к социальной ответственности. 8
августа 1945 г., всего лишь через два дня после атомной бомбардировки Хиросимы
и за день до бомбардировки Нагасаки, Альбер Камю стал первым философом,
заявившим об этической стороне дела в статье, опубликованной в подпольной
газете сопротивления «Combat». 18 августа 1945 г. Бертран Рассел начал свою
длительную кампанию статьей в «Forward». Также в 1945 г. Жан-Поль Сартр откликнулся
на события статьей «La Fin de la Guerre» в «Temps Modernes», а Джон Дьюи
опубликовал свою основополагающую статью «Дуализм и расколотый атом» в «The New
Leader». Тейяр де Шарден также внес свой вклад. Скоро философы задались
вопросом о возможности и необходимости мирового правительства. Знаменитый
философский журнал «Ethics» опубликовал статью Эмиля Бенуа-Смулляна (Emile
Benoit-Smullyan) и ответную статью Джозефа Нейера (Joseph Neyer) на эту тему. В
ходе других дискуссий Бертран Рассел и А.С. Ивинг (A.C. Ewing) анализировали
проблему необходимости мирового правительства для обеспечения глобальной
безопасности в атомную эру. Наконец, несколько философов подчеркивали
возможность уничтожения всего человечества с помощью ядерного оружия. В
частности, Джон Сомервилл (John Somerville) приступил к своим грандиозным
трудам на эту тему в 1940-е гг. и продолжал их на протяжении всего двадцатого
века.
На первой фазе
выделяются две работы. Во-первых, в 1946 г. Т.В. Смит, бывший редактор журнала
«Ethics» и плодовитый автор по теории демократии, опубликовал книгу «Сила атома
и этические убеждения» (Atomic Power and Moral Faith). Эта книга была первым
отдельным философским изданием, посвященным размышлениям о ядерном оружии. Смит
подчеркивает экономические, военные и социальные последствия атомной энергии,
критикует религиозное и политическое сектантство в атомный век и уже в то время
призывает к улучшению американо-советских отношений. Во-вторых, в 1948 г.
Дэниел С. Робинсон (Daniel S. Robinson) выпустил книгу «Принципы поведения»
(The Principles of Conduct). В рамках прикладной философии он выражает тревогу
относительно того, что атомный фактор станет доминировать в том, что он
называет «политической этикой» а политология – «международной политикой».
Вторая фаза этической
реакции: наземные испытания гидрогенной бомбы. Во второй фазе философской
реакции особое внимание уделялось дискуссии о возможности уничтожения
человечества, в которой участвовали несколько светил философии. В 1950-е гг.
ранние надежды на международный контроль над ядерными вооружениями сменились
грубой реальностью «холодной войны»: план Баруха был отвергнут, изобретена
гидрогенная бомба, китайская революция одержала победу и началась корейская
война. На этом фоне Бертран Рассел и Сидней Хук (Sidney Hook) в 1958 г. провели
жаркую дискуссию, в которой каждый занимал крайне противоположные позиции.
Рассел доказывал, что ядерная война уничтожит все человечество, а Хук – что
советский коммунизм уничтожит всю свободу. В разгар этой политической перепалки
Рассел упустил из виду, что скорее всего в ядерной войне исчезнет не все
человечество, а Хук – что ни одно общество, включая Советский Союз, не может
полностью избавиться от свободы. Тем не менее их крайние, хотя и неточные,
утверждения делали подбор аргументов значительно легче. Рассел, конечно, был в
тот период философом, наиболее широко писавшим о ядерной войне. Для Би-би-си он
подготовил радиопостановку, направленную против гидрогенной бомбы, стал
инициатором антиядерного Пагоушского движения, участвовал в кампании за ядерное
разоружение, а в 1959 г. опубликовал свой классический труд «Здравый смысл и
ядерная война» (Common Sense and Nuclear Warfare).
Одним из самых важных
практических результатов критики наземных ядерных испытаний со стороны этиков и
ученых стали заключение и ратификация Договора о частичном запрещении ядерных
испытаний. В связи с этим, помимо «Манифеста Рассела – Эйнштейна», один из
сильнейших призывов к защите невинных от последствий наземных ядерных испытаний
и от ужасов термоядерной войны прозвучал в книге Альберта Швейцера «Мир или
атомная война?» (Peace or Atomic War?) в 1958 г. Несмотря на это, у хуковской
позиции защиты «холодной войны» также нашлись влиятельные представители, из
которых самым знаменитым был Карл Ясперс, который в 1958 г. опубликовал книгу
«Атомная бомба и будущее человека» (Dei Atombombe und die Zukunft des
Menschen). Подобно Хуку, он считал, что можно рискнуть уничтожением
человечества в ядерной войне, чтобы не потерять «человеческий облик» в условиях
тоталитаризма. Менее известны некоторые метафизические оценки ядерного века,
прозвучавшие в этой фазе. Мартин Хайдеггер, несмотря на противоречивость его
фигуры из-за краткого сотрудничества с нацистами, рассматривает метафизику
ядерного оружия в нескольких работах, и некоторые философы, особенно в 1980-е
гг., вывели из его идей, что метафизические размышления о ядерном веке помогают
нам осознать свою долю якобы хозяев (и потенциальных разрушителей) Земли. Он
подвергает критике самонадеянность антропоцентризма и призывает к
ненасильственной экологической бдительности в рамках понятия Hausfreund – друг
дома нашей планеты.
Третья фаза этической
реакции: появление наступательной стратегии. Третья фаза философской реакции
стала знаменитой благодаря росту общественной озабоченности ядерной угрозой в
1970–1980-е гг. Американская академия наук предупредила об опасности истощения
озонового слоя в результате ядерных взрывов, организация «Врачи за социальную ответственность»
провозгласила неразрешимость медицинских проблем в послевоенных условиях, в
1982 г. Джонатан Шелл (Jonathan Schell) в своем знаменитом антиядерном
манифесте «Судьба Земли» (The Fate of the Earth) использовал понятие «вторая
смерть» для обозначения уничтожения человечества в ядерной войне, а Карл Саган
ознакомил общественность с понятием ядерной зимы. На фоне этих апокалиптических
предсказаний дискуссия о ядерной войне приобрела острый характер. Джон
Сомервилл заострил свои прежние аргументы, введя термин «омницид» – необратимое
уничтожение всей животной жизни. Помимо возвращения к теории уничтожения
человечества, философы 1970-х и особенно 1980-х гг. опубликовали огромное
количество работ, посвященных «наступлению на наступление», направленных против
политики эскалации ядерной войны и оружия первого удара. Ключевые статьи были
опубликованы журналами «Philosophy and Social Criticism» (Gay, 1984) и «Ethics»
(Hardin и др., 1985), также появилось несколько важных антологий, включая
«Ядерное оружие и будущее человечества» (Nuclear Weapons and the Future of
Humanity) – 1984 г., под редакцией Коэна и Ли (Cohen and Lee), и «Ядерная
война» (Nuclear War) – 1985 г., под редакцией Фокса и Гроарке (Fox and
Groarke). Больше всего на эти темы публиковали философы Дуглас Лаки (Douglas
Lackey) и Грегори Кавка (Gregory Kavka) – часто в виде полемики. Главная работа
Лаки этого периода (1984) – «Этические принципы и ядерное оружие» (Moral
Principles and Nuclear Weapons), а Кавки (1987) – «Этические парадоксы ядерного
сдерживания» (Moral Paradoxes of Nuclear Deterrence).
Четвертая фаза
этической реакции: конец «холодной войны». В четвертой фазе философской реакции
философы сосредоточили свое внимание на распаде СССР и продолжающемся
увеличении числа новых государств с ядерными арсеналами. Даже после распада
СССР, утверждал в 1993 г. Стивен Ли (Steven Lee) в книге «Мораль, благоразумие
и ядерное оружие» (Morality, Prudence, and Nuclear Weapons), угроза ядерной
войны сохраняется. В мире после «холодной войны» сохраняется серьезное
положение, связанное с аморальностью и неблагоразумием ядерного сдерживания, не
говоря уже о ядерной войне. Ли требует объявления ядерного оружия вне закона и
утверждает, что для достижения этой цели вне закона должна быть объявлена сама
война. Ту же озабоченность выражала книга 1994 г. «На пороге 21-го века» (On the
Eve of the 21st Century) под редакцией Уильяма Гэя и Т.А. Алексеевой; эта книга
фактически была первой совместной работой российских и американских философов
со времени распада СССР. И россияне, и американцы критикуют продолжение
«реальной политики» и мораль ядерного сдерживания. Они также призывают к
ненасильственным подходам к национальной безопасности. Помимо этого, они
переоценивают будущее социализма и роль России в мире после «холодной войны». В
этот период организация «Обеспокоенные философы за мир» (Concerned Philosophers
for Peace) и Североамериканская философская ассоциация начали выпуск в
издательстве «Родопи» (Rodopi) специальной серии по философии мира (Special
Series on Philosophy of Peace, POP) под общей редакцией Джозефа Канкеля (Joseph
Kunkel).
Пятая фаза этической
реакции: будущее насилия, терроризма и войны. Пока неясно, какой ответ с
этических и политических позиций дадут философы и мировое сообщество
перспективе нарастания ядерного распространения и сопутствующей угрозе ядерной
войны. Тем не менее после терактов 11 сентября 2001 г. вырисовывается пятая
фаза философской реакции. Философы начинают критически оценивать связь между
насилием, терроризмом и войной. Все чаще звучит мнение, что различия между
этими понятиями скорее количественные, чем качественные. Первым имеющимся
комментарием стал специальный двойной номер «Вестника обеспокоенных философов
за мир» (Concerned Philosophers For Peace Newsletter), посвященный теме
«Терроризм и война в 21-м веке» (Gay, 2001). Специальная серия по философии
мира планирует целый сборник, посвященный проблеме терроризма. В новой
Специальной серии, публикуемой «Родопи» под общей редакцией Уильяма Гэя,
российские и американские философы рассматривают эти и более широкие проблемы,
связанные с поисками глобальной справедливости. Философская реакция на насилие,
терроризм, войну, ядерное оружие и другие формы массового уничтожения,
вероятно, будет существовать, пока планета заражена этими источниками
разрушения и пока философы будут способны поднимать этические проблемы.
Учитывая постоянство их моральных позиций, философы, скорее всего, будут
по-прежнему поддерживать жертвы насилия и несправедливости и пытаться построить
мир, который отринул бы ядерное оружие и другие виды оружия массового
уничтожения.
Лит.: Cohen Avner and
Steven Lee, eds. Nuclear Weapons and the Future of Humanity. Totowa: Rowman
& Allenheld, 1984; Committee for the Compilation of Materials on Damage
Caused by the Atomic Bombs. Hiroshima and Nagasaki: The Physical, Medical and
Social Effects of the Atomic Bombings. Trans. Eisei Ishikawa and David L.
Swain. New York: Basic Books, Inc., 1981; Fox Michael Allen and Leo Groarke,
eds. Nuclear War: Philosophical Perspectives. New York: Peter Lang, 1985; Gay
William and Michael Pearson, The Nuclear Arms Race. Chicago: American Library
Association, 1987; Gay William, ed. Philosophy and the Debate on Nuclear
Weapons Systems and Policies, Philosophy and Social Criticism 10, № 3-4 (1984);
Gay, William, ed. Terrorism and War in the Twenty-First Century, // Special
Double Issue of Concerned Philosophers For Peace Newsletter 21 (2001), pp.
1–40; Gay William and T.A. Alekseeva,
eds. Democracy and the Quest for Justice: Russian and American Perspectives.
Amsterdam: Rodopi, 2002; Gay, William and T.A. Alekseeva, eds. On the Eve of
the 21st Century: Perspectives of Russian and American Philosophers. Lanham:
Rowman & Littlefield, 1994; Glasstone Samuel and Philip J. Dolan. The
Effects of Nuclear Weapons. 3rd ed. Washington, D.C.: U.S. Government Printing
Office, 1977; Hardin Russell et al., eds. Symposium on Ethics and Nuclear
Deterrence, Ethics 95 (1985), 385 pp.; Jaspers, Karl. The Future of Mankind.
Trans. E.B. Ashton. Chicago: University of Chicago Press, 1961; Kavka, Gregory.
Moral Paradoxes of Nuclear Deterrence. Cambridge: Cambridge University Press,
1987; Lackey, Douglas. Moral Principles and Nuclear Weapons. Totowa, NJ: Rowman
& Allenheld, 1984; Lee Steven, Morality, Prudence, and Nuclear Weapons.
Cambridge: Cambridge University Press, 1993; Russell Bertrand. Common Sense and
Nuclear Warfare. London: Allen Unwin, 1959.