Главная страница сайта

Карта сайта

Библиотека сайта

Страница Красноярского отделения РФО

Написать в редакцию сборников

 

 

 

1_1_img_0

 

УДК 87

О 76

Красноярское отделение Российского философского общества

Сибирский институт проблем глобализации

Ответственный редактор выпуска Москвич Ю.Н.

Редакционный совет:

Москвич Ю.Н., председатель, Красноярск

Кудашов В.И., Красноярск

Колмаков В.Ю., Красноярск

Красиков В.И., Кемерово

Мантатов В.В., Улан-Удэ

Чумаков А.Н., Москва

Осмысление глобального мира: кол. монография, отв. ред. Ю.Н. Москвич [Серия: Библиотека актуальной философии]. – Вып.1. – Красноярск: Изд-во “ЛИТЕРА-принт“, 2007. — 176 с.

ISBN 978-5-85981-268-4

В сборнике представлены статьи по актуальным вопросам философии глобализации известных исследователей Красноярска и Кемерово. Основная цель представленных работ – осознание процесса рождения нового глобального мира в связи с реальными проблемами и перспективами развития России и Сибири, нахождения в нем «зон тревоги и шанса».

Привлекательными особенностями сборника является его актуальность и смелые предвидения будущего, что делает сборник интересным для широкого круга читателей — от студентов до преподавателей, от политиков до представителей бизнеса.

На обложке репродукция картины красноярской художницы Марины Тонкаль «Гармония противоположности».

© Красноярское отделение Российского философского общества, Сибирский институт проблем глобализации, 2007

© Москвич Ю.Н., составитель сборника, дизайн обложки, предисловие, 2007

© Тонкаль Марина, рисунок на обложке, 2007

 

 

 

·         Обложка

·         Сведения об издании

·         Предисловие

·         Ю.Н. Москвич

o    ТВОРЦЫ И СОЗИДАТЕЛИ НОВОГО МИРА: ОТКУДА ПРИШЛИ И КУДА ДЕРЖАТ ПУТЬ

§  Введение

§  Глобализация как реальность

§  Новая цель глобализации – инновационное общество

§  Вехи истории образования на обочине  – инженерного образования

§  От мастерства умеющих к технологиям знающих

§  От инноваций к  «обществу знаний»

§  Экономика знаний как ключ к  успешной экономике

§  Главная цель инноваций — удовлетворение потребностей

§  В погоне за новой птицей счастья

§  Приоритеты нового образования

§  Новые роли учителя творцов и  созидателей нового мира

§  Смена вех: от конкуренции к  сотрудничеству

§  Полезный спор внутри «святого семейства»

§  Этические ценности в инновационном обществе

§  Геополитика нового мира

§  Библиографический список

·         В.Ю. Колмаков

o    НЕОСЕМАНТИУМ — НОВАЯ ГЛОБАЛЬНАЯ СМЫСЛОВАЯ ФОРМАЦИЯ

§  Новая семантическая цивилизация

§  Континуальность семантической матрицы

o    ОБЩЕСТВО КАК ИНФОРМАЦИОННОЕ ПРОСТРАНСТВО

§  Детерминизм информационной среды обитания человека

o    ОСНОВНЫЕ ПРИЗНАКИ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА

§  Роль и значение информационных технологий в социокультурном развитии

§  Проблема информационной зависимости

§  Социокультурные следствия развития компьютерных технологий

§  Информационные технологии

§  Критерии информационного общества

·         В.И. Кудашов

o    БУДУЩЕЕ СИБИРИ В ГЛОБАЛЬНОМ МИРЕ

·         И.А. Пфаненштиль, М.П. Яценко

o    АЛЬТЕРНАТИВЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ КАК ОБЪЕКТ ИЗУЧЕНИЯ

§  Библиографический список

·         В.И. Красиков

o    СМЫСЛОВЫЕ СТРУКТУРЫ НОВОГО РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ: КРИТЕРИИ И  КЛАССИФИКАЦИИ

·         В.И. Кудашов

o    ТЕРРОРИЗМ КАК ПОРОЖДЕНИЕ ГЛОБАЛИЗМА

·         Сведения об авторах

 

Другие книги серии «Библиотека актуальной философии»

Вып. 1. Осмысление глобального мира. Красноярск, 2007. – 175 с.

Вып. 2. Интеллект, ментальность и духовность в глобальном мире. Красноярск. – 226 с.

Вып. 3. Новая социальная реальность глобального мира. Красноярск, 2008. – 214 с.

Вып. 4. Иванов В.И. Русская идея сегодня – идея нравственной глобализации. Красноярск, 2009. – 192 с.

Вып. 5. Ivanov V.I. Russian idea today – idea of moral globalization. Красноярск, 2009. – 174 с.

Вып. 6. Культура и этика меняющегося мира. Красноярск, 2009. – 226 с.

Вып. 7. Многообразие концепций развития глобального мира. Красноярск, 2009. – 212 с.

Вып. 8. Человек цифровой цивилизации. Красноярск, 2009. – 237 с.

Вып. 9. Бороноева Н.А. Человек в мире глобальных изменений. Красноярск, 2009. – 221 с.

Вып. 10. Правовая ментальность эффективного государства. Красноярск, 2010. – 200 с.

Вып. 11. От неразумия к разумию через самопознание самосовершенствование. Красноярск, 2011. – 236 с.

Вып. 12 Размышления о настоящем и будущем России и мира. Красноярск, 2012. – 238 с.

Вып. 13 Основные вечно современные мировоззренческие идеи человечества. Красноярск, 2013. – 248

 

 

Предисловие

 

Перед тобой, уважаемый читатель, необычная книга как по замыслу, так и по содержанию. В ней представлены статьи известных исследователей единого глобального мира и процесса, написанные авторами из Красноярска и Кемерово.

Вовремя разглядеть в контурах целостного мира «новый шанс», заявить о приближающихся угрозах, на наш взгляд, важная миссия особого рода людей — «впередсмотрящих» ученых вне зависимости от их цеховой принадлежности. По этой причине в сборнике оказались собранными вместе статьи разных специалистов: профессиональных философов, историков, исследователей современного образования и т. д. Всех их объединяет одна цель — рассмотреть новый возникающий мир во всех его чертах и вызовах. Рассмотреть, чтобы понять и изменить то, что можно и нужно изменить в своих взглядах, в деятельности, в поведении. Изменить, чтобы мир вокруг нас становился более гармоничным, человечным, обустроенным.

Несомненно, для этого необходимо сделать многое и многим. Авторы данного сборника делают свои шаги в этом направлении. Они начинают честный открытый диалог со своим читателем, уверенные в том, что без этого диалога многое может не состояться.

Прежде всего, без диалога и четких позиций невозможна более гуманная, «другая» глобализация — alter глобализация. Во-вторых, без диалога общество не сможет своевременно и в нужном объеме получить картину возникающего мира, без которой опять же невозможно понять «Куда идти?». Здесь, наверное, уместно вспомнить известное выражение Марка Твена, перефразировав его относительно данной ситуации: «Общество, которое не знает куда идти, очень рано замечает, что не туда пришло».

Очевидно, что обсуждение пути нашей страны, Сибири и нашего края в глобальном мире становится все более необходимым и востребованным. По этой причине, без сомнения, уместны самые искренние слова благодарности авторам этого сборника за их труд и за большую смелость, позволившую им выйти из привычного профессионального мира на суд большой аудитории читателей.

Следует отметить, что идее издания «Библиотеки актуальной философии», начало которой закладывает предлагаемый первый ее выпуск, предшествовали несколько лет существования «Кафе философов» в г. Красноярске, где могли встретиться и начать совместное обсуждение проблем глобального мира авторы данной книги.

Бессменным руководителям этого уникального клуба — директору Красноярского культурного и музейного комплекса Шубскому Михаилу Павловичу и председателю Красноярского Отделения Российского философского общества Кудашову Вячеславу Ивановичу — хочется выразить особую благодарность за их подвижнический труд и умение создавать особую творческую атмосферу дискуссий. Следует также выразить признательность и благодарность Красноярской универсальной научной библиотеке, ее руководству и сотрудникам за содействие в проведении публичных дискуссий по актуальным проблемам философии в течение многих лет.

Марине Тонкаль приносим благодарность за любезное разрешение использовать в публикации данной книги ее картину «Гармония противоположности», которая, на наш взгляд, хорошо отражает основные черты нового глобального мира и дискуссий о нем.

Ответственный редактор выпуска профессор КГПУ, Президент Сибирского института проблем глобализации Ю.Н.Москвич.

4 ноября 2007, Красноярск

 

Ю. Н. Москвич

 

ТВОРЦЫ И СОЗИДАТЕЛИ НОВОГО МИРА:

ОТКУДА ПРИШЛИ И КУДА ДЕРЖАТ ПУТЬ

 

Введение

 

Внимательное рассмотрение особенностей быстро идущих общепланетарных процессов и поиск ответа на вопрос «Каков будет мир завтра?» приводят к нескольким очень важным результатам.

Самым важным открытием для наблюдательного взора является обнаружение эффекта быстро уплотняющегося хода времени, темпа изменений. Изменения в окружающем нас мире, в экономике, культуре, образе жизни ускорились настолько, что характерные времена их изменений стали много меньше человеческой жизни. Мы словно переместились в гигантскую машину времени — нашу планету, о чем не мог мечтать даже сам Герберт Уэльс, и, вглядываясь время от времени в мир вокруг нас, с удивлением для себя замечаем приметы иного мира, во многом напоминающей мир любимой нами в детстве фантастики. Множество предсказанных фантастами вещей стали реальностью и вошли в нашу жизнь: телевидение, мобильные телефоны, Интернет, видеофильмы, плееры, аудио и видеокниги и многое другое. В массовом масштабе все это появилось и стало доступным в течение всего одного-двух поколений.

Горизонты прогнозирования будущего сокращаются на наших глазах. Будущим для фантастов и философов являются уже не века и отдаленные тысячелетия, а совсем близкое будущее — ближайшие годы [1–3]. Новая машина времени имеет только один ход во времени — будущее. «Старый знакомый мир», по определению И. Валлерстайна [4], безвозвратно уходит. Вместо него стремительно возникает «новый неведомый мир» с неясными очертаниями, то ли более опасного, то ли более гуманного, то ли совсем иного пост-человеческого будущего [5]. «Шок перед будущим» сменяется усиливающимся любопытством: «А что там, за мерцающим горизонтом?».

Неожиданный ответ на него был найден недавно. Известный гуру менеджеров ХХ века Питер Ф. Друкер, исследуя вехи истории Европы, обнаружил следы аналогичных бросков во времени в прошлом [1;2]. По его мнению, мир сейчас испытывает не первый, а уже четвертый в истории человечества скачок во времени. Главная особенность обнаруженных им «великих трансформаций» мира состоит в наличии — в течение примерно двух поколений — большого вихря перемен и новшеств. По его мнению, мир сейчас вновь испытывает великую трансформацию, и мы находимся сейчас на ее пике, на водоразделе между уходящим и возникающим мирами. Совсем вскоре, всего через 20–25 лет, иной мир встанет перед нами во весь рост, и нынешние поколения молодых будут жить совсем иначе, не так, как жили их бабушки и дедушки вчера и их родители сегодня.

Очевидно, что осмысление этого нового мира — «где все будет иначе!» — должно происходить сейчас.

 

Глобализация как реальность

 

Объединение мира в единое целое, именуемое обычно глобализацией, стало свершившимся фактом [3–5]. Процесс глобализации происходит гораздо быстрее, чем высыхают чернила на грозных филиппиках ее критиков. Производство и технологии всего за полпоколения перераспределились по всей планете, и в процесс совместной деятельности включились миллионы людей разных культур, языков и цивилизаций. Реально возникают предпосылки к смене в ближайшее время вектора развития глобализации с Запада на Восток («вестернизация» мира) на противоположное — с Востока на Запад («ориентализация» мира). Этот год стал по-настоящему рубежным. ВВП четырех развивающихся стран БРИК (Бразилии, России, Индии и Китая) впервые превысили ВВП всех развитых стран, и на мировой шахматной доске утверждаются новый игроки.

Главным пространством битвы человека за свое достойное будущее является «новая экономика», новый, четвертый, сектор экономики — порождение и основа основ глобализации. Появление четвертого сектора экономики в конце прошлого было большой неожиданностью. До сих пор люди во многих странах живут в нескольких измерениях — ментально — в традиционном для них «обществе фабричных труб», реально в мире вещей, производимых в азиатских «мастерских мира» невиданной нами экономикой, живущей по иным неведомым пока нам законам и имеющей иные, незнакомые нам цели и стимулы развития [6;7].

За последние десять — пятнадцать лет более масштабный, чем прежде, этап глобализации привел к тому, что она стала осязаемой реальностью для всего мира. Процесс создания единого мирового рынка товаров и услуг, финансовых ресурсов, технологий и интеллектуальной собственности, рабочей силы стал необратимым. Основой его, помимо компьютеризации, Интернета, новых средств коммуникации, является также и резкое удешевление стоимости различных видов перевозок. К 2002 году в развитых странах к Интернету уже были подключены практически все фирмы, учебные заведения, государственные учреждения и половина домохозяйств [8]. Все школы России оказались подключенными к нему всего через несколько лет, к осени 2007 года.

Скорость распространения (диффузии) новой технологии оказалась невероятно высокой. Если телефонизация 50 % американских домашних хозяйств была осуществлена спустя 60 лет после изобретения телефона, то для распространения Интернета до этой величины оказалось достаточно всего пяти лет [9]. Основой экономики становится сфера услуг, прежде всего, высокотехнологичных: инжиниринговых, телекоммуникационных, финансовых и консультационных. В ряде стран в ней занято более 70 % работников и создается около ¾ ВВП. Поток нововведений резко возрос, и вместе с ним радикально сократилась продолжительность жизненного цикла массовой продукции: новых моделей автомобиля — в 3–4 раза, компьютеров и новых видов аудио- и видеотехники — до величин, измеряемых месяцами [9]. Скорость нововведений реально превращается в определяющую силу конкуренции.

Размер этой экономики в нашей стране пока предельно мал (менее 1 % от всего ВВП), но ее будущее уже предрешено [10]. Эмоциональной точкой, обострившей дискуссию о становлении инновационной экономики в России, несомненно, можно считать публикацию статьи Джеффри Сакса «Новая карта мира», в которой впервые было введено разграничение стран мира по признакам технологического развития [11]. В этой статье большая часть России была отнесена к наименее перспективным регионам — технологическим маргиналам, которые не только не способны создавать технологические инновации, но и воспринимать их.

В проведенной оценке явно содержался серьезный вызов России, но и присутствовала надежда, поскольку на этой карте часть территории России была окрашена другими цветами: готовности к инновационному развитию и способности воспринимать инновации других стран. Такой серьезный вызов России не прошел незамеченным и на самом высшем уровне власти. Президентом и Правительством страны в последние годы было твердо заявлено: Россия должна стать одним из лидеров глобализации, у «новой экономики» в нашей стране должно быть большое будущее.

В очередной раз у нас парадоксальная ситуация: нежданное дитя научно-технического прогресса и «новой экономики» — глобализация — у порога каждого дома, а самой новой экономики все нет и нет. Эта ситуация по-своему может быть и выгодна для страны. Она делает для всех очевидным факт бессмысленности «догоняющего развития». На смену исторически привычному для нас «Догнать и перегнать!» естественным образом приходит новый лозунг дня: «Перегнать, не догоняя!», который существенно изменяет наше отношение к миру.

Он требует, прежде всего, понимания того, как это «у них» получилось, как «они», т. е. развитые страны, это смогли сделать. И главное: кто является творцами и созидателями этого нового успешного мира? Что нужно сделать, чтобы они в нашей стране появились в необходимом числе и имели бы все возможности сотворить очередное в мире экономическое чудо, на этот раз русское.

Осмысление произошедшего очень важно для принятия стратегического плана развития и отчетливого понимания того, что мы должны начать делать по-другому.

 

 

Новая цель глобализации – инновационное общество

 

Важным ориентиром в этом, на наш взгляд, становится знаковый документ «Образование для инновационных обществ XXI века», подписанный лидерами стран восьмерки в 2006 году в Санкт-Петербурге [12]. В нем впервые было заявлено о совместной цели ведущих стран мира — формировании в ближайшем будущем нового типа общества глобальногоинновационногообщества и сформулирован общий опережающий заказ для образования будущих поколений. Этот документ завершил длительный путь осознания грядущего мира по его наиболее характерному признаку — постоянному творению полезных нововведений.

Ранее в образах нового мира выделялись иные приоритетные функциональные особенности. В качестве полезной функциональной особенности «информационного общества» рассматривалась открывшаяся после изобретения компьютера для человечества возможность накапливать, хранить и использовать возрастающий объем информации. В понятии «общества знаний», прежде всего, отражалось и отражается важнейший этап поиска, накопления и использования знаний в процессе создания инновационного продукта.

Новое понятие «инновационное общество» выделяет в качестве приоритета глобального мира инновационную активность и деятельность и их функциональную завершенность: от осознания потребности до продвижения полезных нововведений — инноваций — в реальную практику (на рынок). «Инновационное общество» в соответствии с этим документом должно готовить граждан жить в условиях быстрых перемен. Новые поколения граждан Земли должны соответствовать потребностям глобальной экономики, основанной на знаниях. Предлагаемый путь к этому — развитие и интеграция трех элементов «золотого треугольника знаний», включающего в себя образование, исследованияиинновации.

В документе определен также и основной состав «строителей» этого нового общества: учитель, педагог-наставник, инженер, математик и представители естественных наук. Повышение качества образования для последних категорий является особой задачей правительств ведущих стран мира в ближайшие десятилетия. В заявлении говорится со всей определенностью: «Мы будем добиваться внедрения высоких стандартов образования в области математики,естественныхнаукиинженерии, которые должны стать прочной основой глобального инновационного общества». Для традиционного образования принятое решение является громом среди ясного неба. Приоритеты последних лет в подготовке юристов, экономистов, большого спектра гуманитариев поставлены под сомнение. На смену экономо- и правоцентричным картинам мира должна прийдти и стать доминирующей инновационно-центричная картина мира, радикально меняющая традиционные цели и задачи экономической деятельности и образования. В центр событий стремительно должен войти новый человек — человек, творящий новшества и способный жить и творить в глобальном танце перемен.

У живущего днем сегодняшним возникает огромное число вопросов. Почему именно эти люди являются «строителями» будущего общества? Почему именно они — основа основ общества массовых нововведений? Что такое «инновация» для лидеров ведущих стран мира? И что заставило их пойти на этот беспрецедентный шаг социального инжиниринга, социального строительства по возможно лишь одному из вариантов сотворения будущего? Разве неудачный проект построения нового общества в странах социализма не является достаточным предупреждением всем новым теоретикам передела мира на свой лад?

Ответы на них можно найти, лишь пройдя до конца непростой путь по вехам истории мастерства, творчества и образования, отчетливо осознавая, что наше настоящее совсем недавно было неожиданным образом будущего.

 

Вехи истории образования на обочине – инженерного образования

 

Инженерное образование очень молодо, и его история поучительна. Оно появилось много веков спустя на основании знаменитой школы Платона — Академии (около 385 г. до н. э.), просуществовавшей почти тысячелетие (до 6 века н. э.), и первых университетов Европы, появившихся в 11–13 веках в Италии, Испании, Франции и Англии (Болонский, Саламанский, Парижский, Кембриджский университеты). Все это время подготовка специалистов, умеющих делать конкретные вещи и продукты, была в тени классического образования, не имевшего привычные для нас цели инженерного образования — подготовки людей к эффективной практической деятельности. Практический труд был непрестижен на протяжении многих веков и был обычно уделом небольших групп неблагородных мастеровых людей, передававших свои знания и умения не в университетских аудиториях, а у себя дома или на работе. Можно сказать, что очень долго это образование было на обочине, и, чтобы стать «основой основ» будущего инновационного мира, ему пришлось еще долго быть особым, параллельным «настоящему» классическому образованию.

Первая специализированная инженерная школа в Европе появилась лишь в середине XVIII века во Франции (Школа мостов и дорог, Париж, 1747). Она послужила примером для открытия других инженерных школ во Франции (Королевской инженерной школы в Мезьере, 1748, Горной школы в Монне, 1783) и в других странах, в первую очередь, в Германии (Сельскохозяйственная школа, 1770, Горная школа, 1776). Первый в мире технический университет (Политехническая школа) был открыт спустя всего полвека после этого в Париже в 1794 году, и для того, чтобы это произошло, потребовалась настоящая революция, изменившая отношение к практическому труду. Именно здесь, в Политехнической школе, были заложены основные традиции современного разностороннего обучения инженеров. Наряду с подготовкой в области собственно инженерного дела путем изучения теории упругости, гидродинамики, начертательной геометрии в Политехнической школе впервые было использовано расширенное преподавание точных наук: математики, теоретической механики и химии. Именно в это время были заложены основы плодотворного союза между знаниями и практической деятельностью, сделан первый верный шаг к будущему «обществу знаний».

Зарождению инженерных наук и образования в Новом времени предшествовал довольно продолжительный период постепенного развития и накопления технических знаний во времена Античности (рациональная механика Архимеда и Герона) и Средневековья. Первоначально инженерная деятельность и специальность на Западе ассоциировались с практическими знаниями в военной области. Первое упоминание о специально технически подготовленных людях — саперах («пионерах»), минных инженерах — по-видимому, впервые появилось в Голландии в 16 веке [13]. Назывались они «гражданскими инженерами» (civil engineer) и по роду своей деятельности представляли группу лиц, управлявших военными машинами. Название этой особой группы военных специалистов — «инженер» — перешло во французский язык (engeigneur, ст.-фр., ingenieur, фр.), откуда перекочевало во многие другие языки мира, включая русский. Оба эти названия, голландское и французское, восходят к латинскому слову ingenium (изобретательность, выдумка, способность, знания) [14;15] и в полной мере отражают основную профессиональную черту этого вида деятельности — уметь создавать практическое полезное новое, вначале в военной области, а затем и для широкого гражданского применения.

Аналогичный путь — от совершенствования военных ремесел к широкому гражданскому использованию технических знаний — был пройден и в России [13;16;17].

Первое гражданское инженерное заведение в России появилось практически одновременно с открытием первого российского университета — Академического (Петербург, 1726). По просьбе уральских промышленников — несколько лет спустя и почти одновременно с французской Школой мостов и дорог — в Петербурге было открыто Горное училище [18]. Открытию этого училища предшествовал целый ряд военных инженерных школ начала XVIII века: Инженерной школы (1711), Инженерного (1711) и Артиллерийского (1712) училищ [13].

Первое высшее инженерное учебное заведение в России появилось практически сразу после Политехнической школы во Франции. Институт корпуса инженеров путей сообщения был основан в Петербурге в 1809 году. В 1828 году был основан Петербургский практический технологический институт и в 1830 году — Московское ремесленное училище (в будущем МВТУ им. И. Э. Баумана) [18].

Долгой и успешной оказалась судьба одного из первенцев инженерного образования в России — Горного училища. В 1804 году оно было преобразовано в Горный кадетский корпус, ставший затем Институтом корпуса горных инженеров (1833), а с 1866 года — Горным институтом, ныне — Санкт-Петербургский Горный технический университет [18;19].

Так, в течение короткого времени в мире и в России появилась новая профессия — инженер и новый вид образования — инженерное образование.

Появление и стремительный рост специализированных инженерных школ и университетов означали принципиальную перемену в отношении к знаниям и наступление новой эпохи — эпохи промышленной революции.

Следует особо подчеркнуть, что все это происходило в очень ограниченном уплотненном отрезке времени и происходило либо непосредственно перед, либо во время третьей Великой трансформации мира по Друкеру (1776–1826 гг.) [1]. Именно этот вихрь перемен и вывел инженерное образование из обочины и поместил его рядом с традиционным классическим образованием.

 

От мастерства умеющих к технологиям знающих

 

Критический взгляд на классическое образование выявляет в нем большой, с точки зрения практики, изъян. В течение тысячелетий образование отбирало и передавало из поколения в поколение лишь определенный вид знания — знания «для себя»: интеллектуального, морального и духовного роста личности (Сократ) либо для успешного существования обладателя знаний среди других людей (Протагор), главным из которых было умение убеждать, правильно строить свою речь, организовать спор, дискуссию. Выражаясь современным языком, он должен уметь успешно делать PR себя. Именно на это было направлено обучение в главном ядре классического университетского образования того времени — тривиуме: диалектике, грамматике и риторике.

Практические знания, знания, «полезные для других», не были во все эти времена предметом образования. Они существовали и передавались из поколения в поколение другим образом — путем многолетнего «ученичества» ремесленниками своих наследников и преемников, как правило, в демонстрирующей форме: «Смотри и запоминай!». Изобретение в середине 15 века в Европе наборного подвижного книгопечатания (И. Гутенберг, 1455) радикально изменило традиции передачи этого практического опыта, сведений, информации о нем.

Изобретение массового дешевого способа изготовления книг стало третьей после овладения человеком речью и открытием письменности информационной революцией в истории человечества.

Именно она в течение короткого времени последовательно привела к изобретению массового учебника, школьной системы обучения (Ян Коменский, 1618) и наконец к созданию первой универсальной Энциклопедии Дидро и Д’Аламбера (1751–1772), обобщившей тысячелетний практический опыт ремесленников и впервые снявший покров таинственности и секретности с ремесленничества как вида деятельности.

Именно эта информационная революция смогла преобразовать мистифицированное умение, мастерство, искусство (техне- по греч.) ремесленных («умеющих») людей в систематизированную, поддающуюся объяснению и обучению в рамках системы образования «техно-логию» знающих, новое инженерное знание.

Именно эта информационная революция и стала накануне промышленной революции в XVIII веке основой нового вида образования — «техно-логического», инженерного, главной целью которого стали поиск и использование знания для практических нужд, для общей пользы [1]. С полным правом это образование может называться «образованием для других», и это образование более чем за двести лет своего существования готовило все большее и большее число людей другого взгляда на жизнь, другого отношения к практике и знаниям. Рано или поздно они должны были изменить мир, и они это сделали.

 

 

От инноваций к «обществу знаний»

 

Последствия новой, «книжной», информационной революции и связанных с ней глубинных преобразований всей структуры средневекового образования, включая появление систематизированного инженерного образования, оказались, в конце концов, для европейской цивилизации, а затем и для всего мира весьма плодотворными. Усилиями многих поколений было создано уникальное явление в истории человечества — массовое производство инноваций — техно-логических, организационных, управленческих новшеств, нововведений, востребованных обществом, рынком. Именно спрос на рынке, коммерциализация знания превратили и превращают знания в экономический ресурс, в двигатель экономического развития, обеспечивая в течение долгого времени постоянный рост производительности труда и на его основе — благополучие многих стран мира [20–22]. Победоносное шествие практически значимых «техно-логий», инноваций последовательно шло от процесса труда к процессам управления производством:

1. Вначале знания накапливались, систематизировались и применялись к орудиям труда, процессам и продуктам производства (промышленная революция XVIIIXIX века).

2. Начиная с конца XIX века — для эффективной организации труда конкретных участников производства (Ф. У. Тейлор, 1881 и другие системы организации труда).

3. Затем с середины XX века — к организации финансового, экономического и кадрового управления производством (системы менеджмента).

Все эти знания осваивались большим количеством людей, становились базовыми знаниями различных систем образования и многократно мультиплицированные вновь возвращались в практическую деятельность все увеличивающегося числа людей. Эффективность открытого инновационного подхода к использованию знаний оказалась невероятно высокой: ежегодный прирост производительности труда в странах с инновационным характером производства в течение очень продолжительного времени оказался более 3 % [1;18;22].

Трудно себе представить, что в своем подавляющем большинстве окружающий нас сегодня мир вещей: железная дорога, пароходы, электрический свет, телефон, автомобиль, кино, радио, самолеты — появились и стали массовым явлением менее чем за сто лет — с 1850 по 1940 годы [23]. Практически за одно столетие полностью изменилась вся система стандартов жизни всех стран мира. Проведенные [в [24]] расчеты показывают, что средний доход населения Земли (в категориях паритета покупательской способности) в настоящее время более чем в два раза выше того, который в 1900 году имела наиболее богатая часть населения. И этот процесс продолжается в настоящее время.

Послевоенный мир принес много новых инновационных прорывов, главный из которых оказался определяющим для дальнейших судеб мира — создание нового информационного устройства, пришедшего на смену традиционной основы информации — книги, массового дешевого компьютера.

По-видимому, это самое коллективное (интегративное) творение рук человеческих в истории по сумме вкладов различных специалистов и разнообразных знаний в него: от математики двоичных чисел, математического программирования до различных электронных устройств и телекоммуникационных систем. Время их развития составляет несколько столетий, и в этом смысле компьютер может рассматриваться как пример одной из самых долго разрабатываемых инноваций. Однако скорость влияния на мир после его появления как реального технического устройства поразительна.

Первая ЭВМ появилась сразу же после второй мировой войны, в 1945 году, первые персональные компьютеры — в конце 70-х годов, а уже в начале 80-х годов после массового выпуска IBM PC началось их триумфальное шествие по миру. Стала реальностью новая, четвертая, информационная революция человечества. Наравне с другими существующими носителями и двигателями предыдущих информационных революций: речью, письменностью и книгой — стал действенной реальностью новый «возмутитель спокойствия» — компьютер, успешная, «королевская» судьба которого была предопределена заранее.

Первый анализ возможных последствий массового использования компьютеров проводился в 1969–1970 годах рядом японских исследовательских организаций. Он привел их к формулировке нового, грядущего, типа общества — «информационного общества». Под таким названием авторами этого проекта понималось общество, в котором «процесс компьютеризации дает людям доступ к надежным источникам информации, избавляет их от рутинной работы, обеспечивает высокий уровень автоматизации производства, при котором продукт становится более «информационно емким» (содержащим в своей стоимости более высокую долю инноваций, дизайна, маркетинга, телекоммуникаций, обработки информации). В этом проекте впервые было сделано важное утверждение о том, что будущее «информационное общество» будет обществом, в котором движущей силой его развития станет не производство материального, а производство информационного продукта. «Информационное общество» рассматривалось авторами этого подхода как составная часть нового постиндустриального развития мира, нового «постиндустриального общества» [23;25;26].

В это же время известный экономист Дж. К. Гэлбрейт пророчески заявил, что «источник власти перемещается от капитала к организованным знаниям, ослаблению притягательной силы банкира в обществе. Все более настойчивы поиски специалистов, способных работать в промышленности, растет престиж образования и педагогов» [27].

Дальнейшее развитие высоких технологий и мировой экономики подтвердило эти прогнозы.

Уже в 1990 году известный футуролог Э. Тоффлер замечает, что усиливающаяся конкуренция и ускоряющийся темп изменений в мире требует ускорения времени создания инноваций и провозглашает, что «контроль за знаниями — вот суть будущей всемирной битвы за власть во всех институтах человечества» [28]. C 1992 года, по мнению многих исследователей, начинается новый этап формирования и становления пост-индустриального общества [25]. Процессы информатизации становятся доминирующими. Начинают стремительно развиваться планетарные процессы глобализации — взаимозависимости всех сторон жизни и деятельности мирового сообщества: экономики, финансов, политики, культуры, образования и т. д.

Впервые формулируются принципы и цели нового, возникающего в процессе новой, «компьютерной», информационной революции человеческого общества — «общества, основанного на знаниях», или просто «общества знаний» [1;27;28].

 

Экономика знаний как ключ к успешной экономике

 

Один из авторов этого понятия, известный социолог Р. Кроуфорд, продолжая традиции духовных отцов первых поколений инженеров, энциклопедистов XVIII века Дидро и Д’Аламбера, в приоритете развития «техно-логий» как основы инноваций провозгласил в начале 90-х годов: «… новое знание приводит к возникновению новой технологии, что, в свою очередь, приводит к экономическим изменениям, что, в свою очередь, приводит к социальным политическим изменениям, что, в итоге, приводит к созданию новой парадигмы или нового видения мира».

По его мнению, «основным ресурсом развития» экономики этого «общества знаний» является человеческий капитал, а в качестве ключевого ядра его социальной системы — «индивидуализированное образование» [18]. При этом проводится отчетливое различие между знанием и информацией по их функциональному принципу полезности для практической деятельности: «Знание, по Кроуфорду, — это способность применить информацию к конкретному роду деятельности» [29].

Известный исследователь нарождающегося общества М. Кастельс сделал следующий шаг и высказал предположение о том, что речь следует вести о смене индустриального способа производства, главным двигателем производительности которого в течение многих лет были новые источники энергии и способность децентрализовать использование энергии в ходе производства и распределения, т.е. информациональным способом развития. Главным источником производительности этого нового общества становится технология генерирования знаний, обработки информации и символической коммуникации. Введение нового понятия «информациональный», «информациональная» (экономика), «информациональное» (общество), по мнению М. Кастельса, должно подчеркивать особые черты современного общества, состоящие в том, что основополагающими источниками производительности в нем становятся генерирование, обработка и передача информации [30].

К этому же времени относится анализ «постиндустриального общества» как «посткапиталистического общества» [1;27;28], в котором на смену «пролетариату» в «обществе знаний» идет «когнитариат», а на смену рабочим идут «работники знания» (knowledge workers), по своему содержанию близкие к нашему понятию «работники умственного труда». Этот анализ, в отличие от других подходов, большое внимание уделяет историческим этапам развития разных видов знания, различным видам образования. «Традиционное знание (в системе традиционного образования — вставка наша) было всегда общим. То знание, которое мы рассматриваем, в «обществе знаний», является высокоспециализированным. Знание сегодня — это информация, эффективная в действии, информация, сфокусированная на результатах вне человека, в обществе и экономике или в развитии самого знания». Так оценивает сложившуюся ситуации Питер Друкер [1].

Возникающая в «обществе знаний» экономика становится иной. Ее главным капиталом является человеческий капитал, в конечном счете определяемый объемом знаний и уровнем образования. Возникающая на этой основе «экономика знаний» — или, иначе, экономический эффект знаний — делает образование и обучение ключевым, решающим фактором успеха и увеличения темпов роста производительности той или иной экономической структуры, фирмы, организации. Способность учиться превращается в новом обществе в определяющий фактор конкурентоспособности индивидуума и организаций. Учиться в «обществе знаний», прежде всего, означает применять уже имеющиеся знания по-новому, а также приобретать новые знания для их возможного применения в будущем с целью получения соответствующего экономического эффекта. Исходя из этого, в «экономике знаний» изменяется иерархия источников достижения конкурентного преимущества.

По мнению Питера Сенге, «единственным стабильным источником конкурентного преимущества является способность фирм к «обучению»» [20]. Именно эта способность позволяет обеспечивать необходимый рост разнообразных инноваций путем освоения все увеличивающегося обьема знаний как о природе, так и о человеке. Скорость накопления новых знаний за последние десятилетия беспрецедентна в истории человечества.

По оценкам ряда исследователей науки, 90 % мирового научного знания создано в мире после начала новой информационной революции, свыше 90 % всех ученых и инженеров за всю историю человечества живут и работают в наше время, объективно подготавливая очередное сокращение цикла обновления знаний в XXI веке [9: 45]. Этот огромный новый ресурс знаний и является источником очередного взрыва инновационной деятельности, предпринимательской активности.

Приведенное выше настойчивое свое, функционально деятельное, определение понятия «знание» исследователей нарождающегося общества не случайно. Оно связано с новыми потребностями общества и новыми целями, возникшей буквально на глазах у всех в течение последнего десятилетия новой глобализованной экономики, радикально изменившей требования к инновациям. И эти изменения принципиальны для рассмотрения будущего. Именно они, вместе с основным двигателем новой информационной революции — компьютером, будут влиять в ближайшее время на цели и приоритеты образования, готовящего творцов и созидателей будущего.

Возникающий на водоразделе эпох (индустриальной и постиндустриальной) кризис образования в мире требует перехода от различных видов традиционного образования к новым видам обучения — инновационным [31]. Очевидно, что в процессе этого перехода определяющую роль стартовой модели «инновационного обучения» будет играть инженерное образование, поскольку именно в нем был накоплен многолетний опыт поиска и использования нужного для инноваций знания, так необходимый сейчас для «общества и экономики знаний» и адекватного ему обучения и образования.

В свою очередь, новый подход к инновациям с необходимостью приводит к изменениям и в самой системе ориентированного на практику инженерного образования. Основные причины этих изменений определяются, прежде всего, условиями, в которых существует и развивается «экономика знаний» нашего времени.

 

Главная цель инноваций — удовлетворение потребностей

 

Существует несколько причин поворота экономики, бизнеса к инновациям нового типа, основанным на интегрирующем использовании накопленных человечеством знаний.

Кардинальное изменение вектора инноваций в последние десятилетия 20 века является осознанной реакцией на конкретные, как правило, предельно насущные потребности общества, а не на потребность применения новых научных открытий. На смену старой линейной схемы технологического толчка (technology push) «научное открытие — технология — новый товар» («прямая инновация») пришла более прагматическая и экономически более эффективная cистема выявления спроса на новую продукцию, схема «вызова спроса» (demand pull): «потребность общества (рынка) — необходимые знания — технология — новый товар» («обратная инновация»).

Причинами этого радикального изменения, прежде всего, являются:

1. Резкое усиление конкуренции на уплотнившемся планетарном рынке.

2. Хозяйствование в условиях ограниченных ресурсов.

3. Моральное старение техники и технологий и необходимость их замены в изменившихся условиях.

Основным субъектом планетарных процессов глобализации производства являются транснациональные компании (ТНК). Они существовали и действовали на протяжении всего XX века и не стремились в течение долгого времени к планетарной экспансии. Глобализация их деятельности началась лишь тогда, когда настала жесткая необходимость снижения издержек производства вследствие усиления конкуренции на мировых рынках, сокращения темпов роста мировой экономики, снижения рентабельности и появления новых технологий, позволяющих это преодолеть (компьютеризация информационных систем управления, новые формы телекоммуникации, прогресс в области транспорта и т. д.).

Такое время настало для ТНК в начале 70-х годов после нефтяного кризиса в мире, в предельно жесткой форме поставившего вопрос о более экономных путях использования природных ресурсов. Именно с этого времени обычно начинают отсчет первого этапа становления постиндустриального общества [14], именно связь начала зарождения экономической глобализации с нефтяным шоком западного мира в 1973 году позволяет определить природу глобализации как хозяйствование в условиях ограниченных ресурсов. Известный российский исследователь О. С. Дейнека так определяет современный этап глобализации: «… Глобализация — это, прежде всего, следствие бытия человечества в условиях ограниченных ресурсов и стимулированного этим обстоятельством научно-технического прогресса, который привел к информационной революции, экономическим, региональным проблемам и спровоцировал соответствующие виды глобализации» [32]. Очень образно идущие планетарные процессы охарактеризовал известный польский экономист Гжегож Колодко:

«Глобализация не является —

– ни доктриной, придуманной за письменным столом, которую необходимо осуществить;

– ни утопией, порожденной умами нерадивых ученых;

– ни, в конце концов, искусством ради искусства.

Она является сложным хозяйственным процессом, способствующим повышению экономической эффективности» [24].

Инновации выступают в этом случае как форма активного поиска эффективности, путей преодоления возникающих кризисов, механизма разрешения возникшего противоречия.

По этой причине решающим достижением XX века «является не то, или иное научное или техническое открытие, нашедшее широкое практическое применение, а скорее, возникновение принципиально нового сегмента современного хозяйства, а именно — инновационный системы, генерирующей все возрастающий поток инноваций, отвечающих динамично меняющимся общественным потребностям, а часто и формирующих их» [9: 8–9].

Продолжая эту логику с учетом основного перечня глобальных проблем человечества, долговременные цели «новой экономики», «экономики знаний» можно определить в следующем виде:

1. Повышение производительности в условиях ограничения ресурсов и энергии, старения населения в развитых странах.

2. Модернизация и замена старого оборудования новым, экономически и социально приемлемым.

3. Преодоление существующих и надвигающихся проблем загрязнения окружающей среды и обеспечения населения Земли достаточным количеством энергии.

4. Жизнеобеспечение растущего населения Земли.

Смена вектора инновационной деятельности от прямой к обратной инновации в этих условиях является естественной реакцией на новые условия экономического развития. Обращение к знаниям как основному ресурсу развития выступает в ней как результат успешного опыта создания «целевых инноваций», «инноваций на заказ» в прошлом. Список их довольно внушителен, и такие инновации довольно часто использовались и ранее, начиная с самых первых, сделанных немецким химиком Ю. Либихом в начале XIX века — открытие и производство удобрений и изобретение по просьбе одного аргентинского предпринимателя мясных кубиков. Однако использование такого вида инноваций носило ограниченный отраслевой характер, и лишь в последнее время инновационное творчество возвело их в ранг государственной и корпоративной политики многих стран и стало магистральным направлением развития экономики.

Самым принципиальным событием последнего времени, на наш взгляд, является другая смена вектора заказа на инновацию: «не больше, а полезнее и лучше!» Японский экономист Т. Сакайя определил это радикальное изменение следующим образом. Он полагает, что все изобретения прошлых времен способствовали росту количественных показателей производимых материальных благ, в то время как информационные технологии направлены на снижение зависимости от материальных благ и увеличение диверсификации и масштабов информационных услуг [33].

Строго говоря, существует два вида экономически целесообразного использования знаний: увеличение производительности, осуществляемое сменой старого оборудования на новое, более производительное, и создание инноваций, имеющих спрос на рынке, приводящих к появлению новых видов продуктов с инновационной монополией на рынке.

По различным оценкам, в настоящее время от 75 % до 100 % прироста производства развитых стран обеспечивается за счет использования инноваций [34]. Одной из самых существенных причин эффективности инноваций в «новой экономике» является появление «недоступной ранее скорости рыночной оценки новых идей в результате распространения рыночных процедур на самые ранние стадии формирования концепции нововведений, приводящее к непрерывному укорачиванию инновационного и жизненных циклов продукции и услуг» [9].

Вершину пирамиды инновационного потенциала занимают создатели новых технологических принципов, «закрывающих» технологий, развитие которых двигает вперед всю мировую экономику. По некоторым оценкам в мире сейчас насчитывается около 50 таких технологий, приоритет на 22 из которых находится у США, остальные находятся у Японии, Великобритании, Германии и Франции. Именно это определяет их ведущую роль в «новой экономике», а США позволяет выступать в роли мирового экономического и политического лидера.

Особую роль в этих процессах играет Интернет, количество сообщений в котором согласно «закону Сидмора» удваивается каждые три месяца [9]. Как считает Гжегож Колодко, Интернет сейчас «имеет такое же значение для экономического развития, как и открытие Америки пять веков назад, так как добавляет к прежнему измерению «старого мира» еще больше нового экономического пространства, в котором можно исследовать и внедрять, инвестировать и получать прибыли, производить и оказывать услуги, продавать и покупать, складировать и потреблять, преподавать и учиться, писать и читать. Огромные пласты творчества и предпринимательства, значительные запасы человеческого и финансового капитала переносятся в виртуальное пространство и там находят исключительно питательную почву для своего расцвета» [24].

Активизация инновационных процессов является ключом к оживлению производства в странах, переживающих экономические кризисы. В наиболее общем виде процесс перехода к «инновационной экономике» может быть представлен как естественный и необходимый переход от экстенсивного к интенсивному пути развития мировой экономики.

Уменьшая материальную составляющую в продуктах и услугах (дематериализуя их), инновации становятся реальным действующим ресурсом сохранения окружающей среды. Продукты высоких технологий, как правило, не энергоемки и более экономичны в использовании материалов. Как результат процесса «дематерилизации», в развитых странах исчезают многие признаки «общества фабричных труб», такие, как эйфория прежних лет от роста объема производства, энергоносителей. Полвека назад одна треть американцев работала на фабриках, сегодня — только одна седьмая, хотя те же фабрики производят продукции больше и лучшего качества. Роботы и компьютеры заменяют людей.

В мире объективно возникает возможность удовлетворения потребностей людей с минимальными затратами природных ресурсов, что, естественно, предполагает не только повышение эффективности использования материалов и энергии в производстве, но и изменение стиля поведения людей. В мире объективно существует необходимость это делать быстро и с все увеличивающимися усилиями, поскольку преодолеть надвигающиеся планетарные кризисы нужно успеть вовремя. Список катастрофических сценариев хорошо известен, также хорошо известны и прогнозируемые ими времена кризисных явлений — от нескольких десятилетий до 50–100 лет (см. напр. [35]). Необходимость ускоренного создания «инновационного мира» бесспорно. Возможная альтернатива этому пути — свертывание производства и разворот машины времени, нашей Земли, чреват не только обострением «экошизофрении», но и более серьезными социальными последствиями.

Меняется мир, меняется бизнес, изменилась среда создания инноваций, изменился сам процесс создания новшеств — инновирование. Бизнес становится все более специализированным. Непрерывные нововведения, поиск, быстрота и риск являются важнейшими факторами успеха дела. Тот, кто останавливается, тот проваливается [36]. Инновации не внедряют, их заказывают, организуют, творят, создают, продвигают. Инновационная активность страны, ее конкурентоспособность становятся все более значимыми в жизни современных государств, и вместе с ними все большую роль начинают играть развитие экономической и социальной инфраструктуры, уровень научно-технического развития «старых» и «новых» отраслей экономики, образовательный уровень населения, состояние науки и инженерного корпуса страны. На второй план отходят факторы могущества государств прежних эпох: золотой запас, плодородие земель, запасы минерального сырья, численность армии. Сильное государство настоящего времени имеет совсем иные социальные приоритеты [37].

 

В погоне за новой птицей счастья

 

М. Кастельс впервые сделал утверждение, находящее все больше подтверждений, что основным условием существования глобальной экономики является инновационная среда — новая специфическая совокупность отношений производства и менеджмента. Она основывается на социальной организации, которая в целом разделяет культуру труда и инструментальные цели, направленные на генерирование нового знания, новых процессов и новых продуктов [30].

Специфику инновационной среды определяет именно ее способность генерировать, создавать в процессе совместного творчества синэнергию, т. е. добавленная стоимость получается не из кумулятивного эффекта элементов, присутствующих в среде, а из их взаимодействия. Технологическая инновация, по его мнению, отражает:

– данное состояние знания;

– конкретную институциальную и индустриальную среду;

– наличие достаточной квалификации, необходимой, чтобы описать технологическую проблему и решить ее;

– экономическую ментальность, чтобы сделать применение выгодным;

– сеть производителей и пользователей, которые могут кумулятивно обмениваться опытом, учась путем его использования и созидания.

В этой схеме отчетливо видна роль ключевых фигур нового «обратного» инновационного процесса: инженерного корпуса, менеджеров: инноваторов, маркетологов, экономистов, организаторов и т. д., ученых, носителей разнообразного знания и всего коллектива специалистов, работающего на выполнение поставленной цели в целом.

Очевидно, что такой процесс инновационного творчества — от замысла до успеха на рынке — требует особого специфического микроклимата в коллективе, педагогических знаний и навыков его создателя и руководителя, обеспечивающего кооперативную синэнергию и максимальный коллективный успех [30;31;38]. Такие группы узких специалистов, работающих вместе над общей задачей, были определены Питером Друкером как «организации цели» [1]. Их главная функция состоит в том, чтобы сделать знания производительными, их главной особенностью является то, что они целенаправленно действуют, а не просто существуют. Обычно люди, участвующие в создании новшества, новаторы, в соответствии со своими ролевыми функциями, подразделяются на несколько групп [9]:

– генераторы идей — инициируют новые идеи как на стадиях НИОКР, так и в ходе создания и реализации новшеств;

– хранители и распределители информации — обеспечивают постоянные коммуникации, аккумулируют различные виды научно-технической, коммерческой и прочей информации и распространяют ее в организации;

– организаторы-антрепренеры (entrepreneurs) — формируют условия для продвижения новых идей, ориентируют участников на конечный результат, руководят процессом создания новшеств и постоянным обновлением организации.

В качестве активных новаторов могут выступать различные члены организации, работающей над инновацией: и ученый, «генерирующий» фундаментальные идеи, и инженер, доводящий их до рабочих чертежей, и квалифицированный рабочий, выступающий с предложениями по совершенствованию проекта или технологий, и менеджер, возглавляющий проект. Наиболее важными для успешной деятельности чертами новаторов, прежде всего, являются способности:

– активно участвовать в процессе создания новшеств;

– действовать в условиях неопределенности и повышенного риска;

– находить нестандартные решения проблем;

– обеспечивать высокую производительность и коммуникабельность.

Успешная деятельность каждого из участника инновационного процесса и всех вместе требует развития в процессе получения образования целого спектра способностей, более широкого, чем в традиционном инженерном образовании. Очевидно, что новые про-инновационные задачи может разрешить лишь образование нового типа, образование ради деятельности, в которой знания служат, прежде всего, достижению конкретных целей. Заметную роль в появлении нового образования «общества знаний» сыграл известный экономист Питер Друкер, рассмотревший основные контуры этого образования в 1993 году [8]. В настоящее время это новое про-инновационное образование все в большей степени становится реальностью, возникает как в рамках традиционного образования, так и в рамках программ дополнительного образования корпораций, фирм и организаций.

Первоочередным для развития «новой экономики», успешной в условиях глобализации страны, является формирование «национальной инновационной способности», т. е. способности к восприятию, созданию и освоению нововведений [20]. В этой области деятельности доминирующее положение по праву занимают инженеры, поскольку нововведения — это инженерная, а не научная деятельность, целью которой является изучение законов природы. По этой причине инновационная способность страны связана не столько с наукой, сколько с состоянием инженерного корпуса страны, уровнем инженерного образования. Опыт многих новых промышленных стран (Японии, Южной Кореи и др.) отчетливо свидетельствует об этом. Поднятие и поддержание престижа инженерных профессий, создание условий для инженерного творчества становятся для стран с новой экономикой, в первую очередь для стран-лидеров (США, Япония и др.), актуальнейшей проблемой, единой целью правительств и бизнес-сообществ [39]. Особое значение для конкурентоспособности страны, уровня ее национальной инновационной способности приобретает качество всех ступеней и уровней образования, в том числе инженерного образования.

Формирование нового уровня инженерного образования, основного элемента любого технологического инновационного процесса, и создание внутри и вокруг него новой инновационной среды в настоящее время является одним из ключевых условий создания «инновационной экономики», «экономики знаний», не только успеха, но и в прямом смысле этого слова — выживания страны в условиях нового глобализирующегося мира.

 

Приоритеты нового образования

 

Таким образом, анализ эволюции и приоритетов современной экономики показывает, что основными целями современного образования должны стать:

– кадровое обеспечение «экономики, основанной на знаниях» специалистами нового типа;

– кадровое обеспечение модернизирующейся «старой экономики, базирующейся на энергии»;

– Обеспечение высокого престижного уровня инновационной среды внутри и вокруг заведений инженерного образования;

– распространение инновационной культуры инженерного творчества на другие виды образования;

– развитие и поддержание высокого уровня самостоятельных и отслеживающих естественно — научных и гуманитарных исследований, необходимых для обеспечения высокого уровня обучения и создания инноваций.

Приоритетами нового профессионального образования в первую очередь становятся [1: 39-41]:

– переход от массового усредняющего обучения к индивидуальному, раскрывающему и развивающему творческие способности студентов;

– изменение направленности обучения от передачи информации студентам к обучению студентов, аспирантов понимать, думать, творить и конкретно делать полезные вещи «для других», учиться учиться, обучаться в течение всей жизни, уметь успешно работать в команде. На смену узкой специализация с неизбежностью приходит подготовка специалистов широкого профиля с углубленным изучением базовых и междисциплинарных курсов широкого поля знаний, для того чтобы они могли гибко использовать свои знания для решения естественно возникающих в «инновационной экономике» смежных задач;

– эффективное задействование в процессах обучения возможностей компьютерных систем, всемирной информационной сети, превращение компьютера в «первого помощника» преподавателя и «персонального советника и наставника-тренера» студента во многих рутинных учебных делах;

– создание условий для доступа студентов к максимально широкому кругу знаний в пределах своего учебного заведения и доступных ему реальных или виртуальных исследовательских центров, кафедр или лабораторий для реального обучения во время получения образования навыков постоянно самостоятельно учиться, творчески думать, рисковать и работать в сильных, нацеленных на достижение конкретных целей, командах;

– усиление роли гуманитарных знаний в формировании у студентов идеи социальной ответственности его деятельности. Очевидно, что, по существу, речь идет о принципиальных новшествах, которые должно освоить в ближайшие десятилетия инженерное образование. По своему духу оно приближается к творческому образованию музыкантов, художников и т. д., поскольку в нем значительно изменяется роль и значение преподавателя.

 

Новые роли учителя

творцов и созидателей нового мира

 

Учитель, преподаватель в «обществе знаний», становится для учащихся «лидером и ресурсом» развития способностей, творчества, умения создавать [1].

Вся инновационная деятельность строится на принципе, аналогичном аксиоме о безграничных творческих возможностях культуры, науки и экономики — «Невозможного нет!», и это значительно изменяет всю структуру современного образования. Существенным становятся все формы поощрения творчества — от общественного мнения до выработки соответствующих ценностных установок и мотиваций, от престижа профессии до персонифицированного авторства инженерных разработок.

Главной функцией преподавателя в образовании эпохи глобализации становится не традиционное чтение лекций на запоминание информации, а организация обсуждения, анализ их содержания для понимания информации, поскольку способность повторить, воспроизвести полностью и без ошибок некоторую информацию является имитацией понимания. Истинный же смысл понимания состоит, по мнению известного психолога А. Юрьева, в способности выйти за пределы непосредственно данной информации [31;32]. Преподаватель по своей новой ролевой установке превращается в наставника, советника, гида, лоцмана, путеводителя и организатора, он становится человеком, который постоянно «мотивирует, направляет и воодушевляет».

Новым, невероятно сильным стимулом изменения ролевой установки преподавателя и, в более широком смысле, учителя является разрушение многовековой монополии преподавателя на преподаваемое знание, совершаемое компьютером, Интернетом, самой сутью «информационного общества». Объем информации, доступный преподавателю и студенту, становится, в принципе, сопоставимым, и у преподавателя остается единственное преимущество — знание и умение работать со знаниями.

Освобождение преподавателя от традиционного рутинного труда становится необходимым условием нового образования, и это может быть реализовано лишь с помощью массового использования компьютера в целях обучения. Он может с успехом взять на себя труд обучать студентов тому, что «легче всего учится, чем преподается» (например, заметная часть традиционных инженерных знаний, биологии, языковых тренингов и т. д.). Компьютер эволюционно претендует на роль «первого помощника» преподавателя и своего, близкого, «репетитора-тренера» студента.

Переход к творческому уровню обучения инженерного корпуса может быть реализован лишь при существовании в стране высококачественного базового среднего образования и специальной системы отбора наиболее талантливых, способных к творчеству молодых людей для получения инженерного образования в вузах — это становится общей задачей властей, бизнеса и вузов. Общими их усилиями во многих странах мира в настоящее время создается новая престижная ниша образования для «самых способных». Это, естественно, вынуждает вузы проводить более жесткий отбор, тестирование и подготовку новых преподавательских кадров, поскольку существенно изменяются задачи их деятельности: не передача информации, а распознавание, развитие и усиление способностей обучаемых к творчеству, к устойчивым навыкам учиться новым знаниям, к партнерской деятельности в командах.

Эта ситуация, очевидно, отличается от традиционной схемы обучения, преподавание которой, в большинстве случаев, строится на узкой специализации. Успешный ученый, инженер, преподаватель могли выстраивать свою преподавательскую практику лишь на передаче своего или близкого профессионального знания и опыта, и именно они, эти знания и опыт, использовались затем в инновационной деятельности традиционного линейного типа. Задача сейчас стоит другая. Получивший такие знания совсем не обязательно будет применять их в своей деятельности. Наиболее вероятно, что он будет использовать их лишь в поиске необходимых знаний для инновационного творчества. Это обстоятельство неизбежно разрушает традиционную установку к преподавателю как высшей инстанции и требует новых подходов к оценке объективности, качества обучения, необходимости использования принципа историзма в подаче материала и т. д. [33].

Новое образование требует хорошего знания и понимания большого объема научных знаний в различных областях, динамики изменений технологий и инноваций, для того чтобы быть постоянно готовым к успешному инновационному творчеству. Для новых инженеров это не только привычные физика, математика, химия, но и науки о человеке, биохимия, биотехнологии, медицина, генетика, информационные технологии и др. Структура фундаментальной и отраслевых наук, их положение в приоритетном списке общественного статуса и финансирования в последние десятилетия в развитых странах заметно изменяется. Снижается удельный вес исследований в «технических» науках, и возрастает доля исследований комплекса «наук о жизни» — биологии, генетики, всех отраслей медицины. Современную биологическую науку многие сейчас рассматривают своеобразной «развивающей» средой для производства, аналогичной среде индустриального развития, созданной в 40-х годах ядерной физикой [34].

Образно говоря, будущим специалистам нового мира необходимо стать полиглотами во многих областях: владеть не только несколькими иностранными языками для общения со своими коллегами в мире, но и понимать различные знания. Необходимы не только инженеры-физики, инженеры-химики, инженеры-электронщики, необходимы, прежде всего, инженеры-полиглоты, поливеды. И ведущим принципом здесь впервые становится установка, верная как для университетов, так и для студентов: «Чем больше заний, тем лучше!». Для университетов это означает больший приток ресурсов, для выпускников — больший успех в деятельности [30]. Для преподавателей это является новым сильным стимулом к творческой работе в своих профессиональных областях, а также к разработке и разрешению многих новых проблем, возникающих в методологии, педагогике и психологии инженерного образования. Фактически речь идет о создании новой педагогики, и эта задача становится мобилизующей для всего международного образовательного сообщества на продолжительный период времени.

 

Смена вех: от конкуренции к сотрудничеству

 

Успех, личный и групповой, в настоящее время, как никогда ранее, зависит от психологического климата сотрудничества и сотворчества. На первый план выходят партнерские отношения. Во время учебы — с преподавателями, во время работы — с коллегами. Главное — общий успех, достижение общей цели, которые могут быть достигнуты сообща. Инновационная деятельность во всем мире осуществляется в новых организационных формах, которые сами по себе признаны организационными и управленческими инновациями и которые обеспечивают наивысшую отдачу всех участников инновационного процесса.

Мир инновационной деятельности впервые в жесткой форме предъявил эти требования всем участникам процесса создания конкурентного нового. Очень успешные специалисты, не обладающие «великим искусством объединяться», становятся проблемой для членов «организации цели», создают большие риски для общей командной работы. Умение работать в команде только на первый взгляд кажется простым и легко реализуемым.

На самом деле это гигантская по масштабу новая задача, выполнение которой требует полной смены парадигмы образования. Осознания этого практически отсутствует в российском обществе, по-прежнему настроенном на выживание любой ценой. Само обсуждение этой темы, по опыту автора, вызывает непонимание и даже отторжение. На наш взгляд, налицо отчетливо выраженное противоречие. С одной стороны, все соглашаются, что наше общество нуждается в нравственном оздоровлении, с другой стороны, многим сама идея «принудительного» воспитания «новой экономикой» большого числа людей выглядит для многих неестественной и бесперспективной. Налицо явный эффект отрыва общественного сознания от происходящих перемен в мире.

Наиболее ярко выразил эти перемены создатель японского экономического чуда известный американский экономист У. Эдвард Деминг в своей книге «Новая экономика»: «Мы выросли в условиях конкуренции между людьми, командами. Отделами, подразделениями; учениками, школами, университетами. Экономисты учили нас, что конкуренция решит наши проблемы. На самом деле конкуренция, как мы теперь видим, деструктивна. Было бы намного лучше, если бы мы все работали как единая система во имя победы каждого. Для этого требуются сотрудничество и новый стиль управления» [7]. Следует отметить: ранее эти идеи высказывались нашим соотечественником, основателем научного анархизма Петром Кропоткиным. «Новая экономика» востребовала эти идеи и пытается реализовать их в новых практиках.

Педагогические технологии обучения эффективному сотрудничеству и новому стилю управления уже появились и развиваются в университетах нового типа: академических, исследовательских, инновационных и предпринимательских [44]. Их новой задачей становится максимально возможное развитие человеческих ресурсов, поскольку только они могут обеспечить конкурентоспособность государства.

«Конкурентоспособность государства могут обеспечить только человеческие ресурсы», — считает известный психолог А. И. Юрьев. По его мнению, «конкурентоспособность государства определяется также и материальными ресурсами. Однако человеческие ресурсы гораздо важнее для повышения конкурентоспособности «Человек — системное явление, где ничего не может быть случайным. Он не растет, как крапива, под забором. Успех лежит в самом низу, этот низ — рождение ребенка, и здесь важна медицина, затем следует его воспитание, детский сад, школа» [45]. Развитие готовности и умения работать в командах, формирование способностей солидарного взаимодействия, группового сотрудничества должно происходить именно в эти ранние годы развития ребенка, подростка. Этого требует педагогика детства и становящаяся ее надежным партнером — инновационная деятельность. К сожалению, большинство родителей и педагогов об этом еще не слышали. Не знает об этом и подавляющее большинство классных руководителей, отвечающих за воспитание школьников. Инновационный мир пришел к нам пока только как продавец, а не как требовательный взыскательный работодатель. Опережающий процесс модернизации происходит без пассионарного обсуждения видения будущего мира и его новой философии сотрудничества.

 

Полезный спор внутри «святого семейства»

 

Массовый спрос на «обратные» инновации привел к обострению противоречий внутри творческих команд по созданию ими инноваций. В них постоянно возникают и присутствуют неизбежные противоречия «святого семейства» инновационного сообщества.

Прежде всего, это противоречие целей и мотиваций двух ключевых фигур инновационного процесса: создателя новой технологии и менеджера-предпринимателя, отвечающего за продвижение инновации на рынок к потребителю. До сих пор в традиционных обществах они являются субъектами различных систем образования, носителями разных профессиональных языков, принадлежат к различным по традициям и правилам поведения культурным слоям общества. У них изначально различные мотивации деятельности, критерии успеха.

Критерий новатора, автора инновации — эффективность нового продукта. Критериями для инноваторов-антрепренеров (предпринимателей), прежде всего, являются социальные и экономические последствия появления нововведения на рынке, финансовый успех или провал инновации. Для новаторов прежде всего важно, как создать и воплотить идею и где найти поддержку, для инноваторов — где найти нужную идею и как оказать поддержку.

Очевидно, что эти два вида деятельности имеют принципиально различные пространства реализации. Одни («творцы») имеют дело с идеями и словами, другие («организаторы») — с людьми и процессом труда. Это принципиально разные культуры. И их различие в «обществе знаний» становится новым ценностным расщеплением, позитивным противостоянием, пришедшим на смену противостоянию двух культур второй половины XX века: «культуры научного знания» и «культуры мира искусства», «физиков и лириков в российском сознании». Эта дихотомия была впервые обозначена в1959 году известным ученым и писателем Чарльзом Сноу в его известной речи «Две культуры» [46].

В последующие десятилетия это противостояние преодолевалось путем «взаимодополнительного» образования: так называемой «гуманизацией» естественно-научного и инженерного образования и, образно говоря, «техницизацией» гуманитарного образования с помощью обучения студентов, соответственно, основам гуманитарных знаний, искусств и естественных наук. Принцип «дополнительности» образования представителей двух культур имел в своей основе снижение уровня неприятия и непонимания двух картин мира у интеллектуальной элиты и общества в целом. Возникающая на пересечении двух культур единая картина мира становилась основой для сотрудничества, взаимопонимания и взаимообогащения, способствовала нарастанию конфликтов языка, образов, психологии у представителей двух культур.

Для согласования содержательных языков, образов и психологий двух новых противостоящих культур, организации не конфликтного партнерского взаимодействия новаторов и инноваторов ( «творцов» и «организаторов», по определению Друкера [1]), необходима новая, единая среда обучения, единая, если так можно сказать, методология, история получения согласованного знания. И в этом процессе «перекрестное» обучение инженеров основам предпринимательства, а менеджеров — основам инженерного дела и управления технологиями может рассматриваться лишь как первый шаг в нужном направлении. Самым важным шагом становится совместная работа в единых командах, достижение в них совместных успехов и справедливое «честное» распределение полученного признания и эффекта.

Успешность разрешения новой дихотомии двух культур «Творчество» и «Организационная деятельность» представителей двух новых культур инновационного мира вне всякого сомнения стимулируется высокой степенью их заинтересованности в совместном успехе и устранении постоянно существующих в условиях глобальной конкуренции угроз конкурентного проигрыша. Друг без друга творцы и организаторы в новом мире никому не нужны. Прежде всего, им самим. Ведь их успех может быть только общим, коллективным, синэнергетическим, таким, например, каким бывает успех прекрасно сыгранного симфонического или духового оркестра.

 

Этические ценности

в инновационном обществе

 

Рассмотренное выше желаемое изменение поведения людей нового общества несомненно имеет и экономическую основу. Уплотняющаяся конкуренция на глобальном рынке существенно обостряет проблему уменьшения издержек, в особенности издержек, связанных с низким социальным капиталом в той или иной стране. Основой социального капитала, который недавно стал обязательным критерием эффективности развития страны для Всемирного банка, являются, прежде всего, нравственные и культурные ценности, объединяющие людей, обеспечивающие высокую степень доверия между ними.

В последние годы выяснилось, что в мире новой экономики эти внеэкономические ценности становятся не только важными, но и в некотором роде определяющими факторами развития. Этические ценности не только полезны, как это отмечалось Вебером при становлении индустриального общества, но по многим причинам являются системообразующими факторами новой экономики [47]. В радикальной постановке это утверждение может трактоваться как необходимое и достаточное условие существования «новой экономики» XXI века. Безупречное следование экономически верным правилам не в состоянии обеспечить благополучие и процветание, если в стране отсутствует значительный социальный капитал, традиции его поддержания и увеличения. Современная Россия может с полным основанием входить в число стран, подтверждающих этот вывод.

Ряд важнейших особенностей инновационной деятельности, таких, как работа в командах, возрастающая роль междисциплинарных и межкультурных коммуникаций в достижении поставленной цели, умение прогнозировать и планировать свою деятельность, реально становятся факторами отбора этических норм поведения успешных людей нового общества.

Открытие данного эффекта «нравственного и культурного локомотива» экономического развития в середине 90-х годов прошлого века существенно изменило отношение общества, бизнеса и государства к традиционно второстепенным вопросам воспитания, образования, ответственного социального партнерства и межкультурного взаимодействия. Еще большему пересмотру начинает подвергаться утилитарное отношение общества и государства к самим нравственным и культурным ценностям.

На смену экономо- и правоцентричным системам образования неизбежно приходят системы образования с ориентациями на результат образования, оцениваемый в деятельности. Первый шаг к этому — переход к инновационному образованию, второй шаг — переход от обучения по схеме «знания — умения — навыки» к схеме «знания — умения — ценности», реализуемой в настоящее время в развитых странах и в России. Строго говоря, в новой триаде образовательных целей меняется и сама последовательность понятий: на первое место выходят ценности, а уже затем следуют умения и знания (ЦУЗ). Изменение таким образом приоритетов образовательных целей в большей степени направлено на развитие самой личности человека через его умение искать и применять знания для достижения конкретных целей и его умение проводить успешные разговорные и письменные коммуникации, необходимые для создания и успешной работы в инновационных командах.

С еще большей остротой, по нашему мнению, эта проблема стоит в современной России. Традиция анализа проблем и неудач страны и отдельных ее регионов лишь с экономической и политической сторон, очевидно, может приводить к существенным неточностям и даже к заведомым ошибкам. Более перспективным, на наш взгляд, является альтернативный подход — анализ имеющихся регионов и позитивных результатов их деятельности и сопоставление их с реальными оценками социального капитала в данных экономических зонах, регионах, например, в Сибири, Москве, на Урале и т. д.

Представляется, что такие корреляции в том или ином виде существуют в России. Их обнаружение, несомненно, может увеличить интерес к анализу реально существующих нравственных и культурных ценностей, поставить вопрос об изменении к ним отношения общества и государства. Только на этой основе может быть осознанно сформированы новые системы не только обучения, но и воспитания будущих поколений. Конкуренция в новом глобальном мире требует этого безотлагательно. Культурный феномен бедности и неравенства, с одной стороны, успеха и конкурентоспособности — с другой должен быть осознан и использован в экономических, социальных и политических политиках и практиках. На наш взгляд он также важен, как важен всеми позитивно воспринимаемый термин «экология». Не исключено, что дальнейшее развитие и включение в понятие «экология» оценок развития или упадка социального или культурного капиталов может быть более простым и приемлемым для общественного сознания. Экология социальной среды обитания не менее важна для жизни человека, чем экология биологической среды обитания. И то, и другое может быть как полезным, так и очень опасным. И в том, и в другом случае нужно знать многое об этих двух близких видах понятия «экология» и осознанно, целенаправленно изменять их в нужную для развития и достойной жизни, сторону.

Представление о равном вкладе человеческого (умения, знания, компетентности), социального (доверие) и культурного (привычки, традиции, ценности) капиталов в экономическое развитие и благополучие являются неожиданным позитивным следствием происходящих в мире изменений.

И оно уже начинает изменять отношение людей образования, бизнеса и политики к человеку. Рациональное и гуманитарное в нем в возникающем новом обществе объективно имеет установку на новый синтез. Скорость этого синтеза вступает в прямую зависимость от реальных поставленных целей страны: быть или не быть успешной, «конкурентоспособной» в новом глобальном мире, другими словами, от темпов и размеров новой экономики — «инновационной экономики.

Другим важным фактором увеличения скорости синтеза инновационной деятельности, творчества, нравственных и культурных ценностей является пока еще не осознаваемая угроза увеличения числа «злых гениев» человечества при нарастании общего числа творцов в инновационном обществе.

Глобализация как рукотворное человеческое творение сама по себе ни хороша, ни плоха. Её ход определяют люди, и именно в их руках, находится и добро, и зло. Использовать знания только в «мирных целях» в состоянии новые люди с иным отношением к своим результатам труда и иным видением мира. Объявленный в 2006 году проект создания нового человека для инновационного общества грандиозен по своей цели и масштабу [12]. Осознание этого замысла только начинается. Но без иного человека мир будущего чреват опасностями, и возможная жизнь в нем будет напоминать постоянное балансирование на грани катастрофы. Естественно вытекающие из самого процесса создания полезных для человека нововведений — очень жесткие правила отбора и членов команды инноваторов, и самой цели инновационной деятельности — удовлетворение насущных потребностей дает, на наш взгляд, робкую надежду, что отмеченные выше опасности будут преодолены. Однако очевидно, что это может быть сделано лишь новым педагогическим творчеством и осознанной практикой очень большого числа людей, осознающих свою ответственность перед будущим. По этой причине и необходимо, на наш взгляд, построение инновационного общества, а не существование отдельных зон инновационного развития.

Другим неожиданным следствием перемен может стать появление и закрепление в социальной структуре общества значительного биологического неравенства числа успешных по биологическим основаниям людей в инновационном мире. Возникновение нового типа избранности, «инновационного дворянства», может коренным образом изменить структуру общества и привести к еще не до конца осознаваемым последствиям. Появление нового массового сословия живущих за счет своего творчества людей коренным образом может изменить не только традиционный социальный расклад в обществе и традиционные методы политики, но и повлиять на саму жизнь на Земле. Это совсем новая проблема, требующая своего осознания и осмысления.

Ноосфера Вернадского только на отдалении представляется желаемой и идеальной. Чем ближе мы приближаемся к ней как к реальности, тем более она становится сложнее и непредсказуемее. Особенно, если мы сможем проявить смелость и посмотреть в прошлое и будущее без пристрастия, увидеть там и добро, и зло творцов и созидателей как прежних эпох, так и будущего общества.

Будут ли творцы и созидатели нового инновационного общества иными — самый актуальный вопрос для всех стоящих на земле футурологов. философов и практиков образования. Налицо сверхактуальный заказ на критический анализ заявленных целей и практик инновационного развития. Мир снова на распутье: нельзя остановиться, нужны новые толчки развития, а впереди — новые опасности, прежде всего, связанные с несовершенством и ограничениями человека и ныне существующих обществ. Инновационное общество, для того, чтобы, возникнув, существовать долго и быть полезным, должно осуществить свою самую главную инновацию — изменить человека, сохранив при этом социально ответственное и комфортное для проживания общество.

 

Геополитика нового мира

 

Геополитические модели мира, развитые в эпоху индустриализации, в своей основе были ориентированы на анализ традиционных факторов развития индустриальных стран и, как правило, на значительные характерные времена их жизни. Появление новых концепций развития: «общества знания» и «инновационного общества» — в острой форме поставило вопрос об учете в развитии мира нового геополитического фактора — знания.

Очевидным следствием идущих глобальных перемен в мире является радикальное изменение в скором будущем традиционной социальной структуры общества. На смену ведущей фигуры «эпохи фабричных труб» — оператора — выходят главные персонажи «общества знаний» — «творцы и организаторы» с иным отношением к труду и к сотрудничеству для достижения взаимного успеха и поставленных целей, с иным ключевым капиталом — знаниями, творчеством и большим социальным капиталом.

Именно они становятся новым важнейшим геополитическим фактором нового «инновационного мира», и рассмотрение этого фактора приобретает все большую актуальность. Самым ярким примером этого является наличие или отсутствие у конкретной страны так называемых «закрывающих» технологий, присутствие или отсутствие ее, как было показано в начале статьи, на «Инновационной или технологической карте мира».

Успешность формирования инновационного общества в той или иной стране, исходя из логики его развития, зависит, прежде всего, от того, как сложатся в них взаимоотношения двух ключевых групп «работников знания»: «творцов» и «организаторов». Первоначально в начале 90-х годов прошлого века значимости «творцов» и «организаторов» в процессе создания инноваций рассматривались как равнозначные [1]. Однако затем, всего через десять лет, приоритетными в этой паре были объявлены творцы [48]. Логическим развитием этого подхода должно стать объявление для всех новаторов и инноваторов XXI века — «веком идей, концепций и творчества».

Таким образом, движущей силой современного экономического, социального и политического развития становится важнейшая часть человеческого капитала — креативность, а желаемым ресурсом страны — большое число творчески развитых личностей, способных создавать полезное новое. Главным приоритетом в развитии творческих способностей естественным образом становится образование и приобретенные и развитые в нем умения и способности: умение пользоваться информацией, умение накапливать и использовать в решении проблем конкретные специальные знания, развитие своих уникальных, но в то же время востребованных в мире способностей, умение жить в условиях быстрых перемен. Критерием «приспособленности» новых поколений к формирующимся реалиям нового общества становится понимание вторичности материалистических ценностей и переориентация на задачи развития человеческих способностей как основного ресурса нового времени [49]. Формирующийся новый социальный заказ для образования инновационных обществ [12] ориентирован, прежде всего, на это.

Традиционная геополитическая картина мира радикально изменяется. Новый приоритет развития требует введения наряду с привычным понятием геополитики, т. е. политики, связанной с особенностями географического положения страны, креатполитики, т. е. политики, связанной с необходимым для инновационного общества числом творческих личностей, характеристиками их развития, среды их обитания и условиями их успешной деятельности.

Это означает, что должно появиться и стать фактом общественного сознания новое понятие — креатология. Расширение понятия геополитики является естественным и необходимым шагом. В нем может быть осуществлен логический переход от географических и этноцентристских геополитических моделей к культурным и психологическим, поскольку развитие личности во многом связано с тем или иным видом культуры и психологическим типом личности.

Реально возникает новый механизм более динамичного и целенаправленного развития страны, позволяющий осуществлять стратегии взаимодополнительного развития стран с высокими геополитическими ресурсами и, если возникает необходимость, успешно преодолевать их ограничения. Поразительный успех ряда малых стран с быстрым темпом роста «новой экономики» (Финляндия, Малайзия, Ирландия и др.) в последнее десятилетие является убедительным примером такого нового геополитического развития.

Наблюдающийся в новом глобальном мире синтез этических ценностей (рост социального и культурного капиталов), введение практик солидарного воспитания в современном образовании имеют весьма важную практическую цель — рост производительности труда. Однако они могут стать основой достижения и другой цели — реализации заявленных идей другой, более гуманной и управляемой глобализации — alter глобализации. Геополитика нового мира объективно является сдерживающим фактором и противовесом стихийно развиваемой глобализации, поскольку ее главным действующим лицом становится творческий человек нового времени, человек инновационного мира. Провозглашенная цель его деятельности — нахождение ответов на накопленные и возникающие проблемы человечества. Однако этот новый человек — человек творческий — может достичь поставленной цели, если он сможет построить реально инновационное общество, общество полезных инноваций, высоких нравственных норм и эффективного сотрудничества.

 

 

Библиографический список

 

1. Drucker Реtег F. Post-capitalist society / / Наrреr Вusiness, 1994. — 232 р.

2. Друкер Питер, Ф. Задачи менеджмента в XXI веке: пер. с англ. — М.: Издательский дом «Вильяме», 2002. — 272 с.

3. Хенд и др. Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура / пер. с англ. В. В. Сапова и др. — М.: Праксис, 2004. — С. 576.

4. Валлерстайн, Иммануэль. Конец знакомого мира: Социология XXI века / Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. — М.: Логос, 2003. — С. 368.

5. Россия. Планетарные процессы / Под ред. В. Ю. Большакова. — СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 2002. — С. 732.

6. Друкер Питер, Ф. Бизнес и инновации: пер. с англ. — М.: ООО «И.Д. Вильямс», 2007. — С. 432.

7. Деминг Эдвард У. Новая экономика. Пер. с англ. Т. Гуреш. _ М.: Эксмо, 2006. — С. 208. — (Библиотека «Эксперта»).

8. Бляхман, Л. С. Проблемы современной экономики / Л.С. Бляхман. — I, 2002.

9. Инновационная экономика. — М.: Наука, 2001. — С. 294.

10. Москвич, Ю. Н. Глобализация и Россия: угрозы и возможности / / Культура информационного общества / Сборник научных трудов. Под ред. Л. В. Хазовой и И. А. Пфаненштиля. — Красноярск: ИПЦ КГТУ, 2003 — С. 206.

11. Jeffrey Sachs. A new map of the world. Economist., 24 June 2000.

12. Заявление руководителей восьми ведущих стран мира, принятое на саммите G8 в Санкт-Петербурге,16 июля 2006 года.

13. Тарасова, В. Н. К вопросу об истоках возникновения и зарождения инженерного образования в России. http://www.rsuh.ru/newscience/tar/htm

14. Словарь иностранных слов и выражений / Авт.-сост. Е. С. Зенович. — М.: Олимп. — ООО «Фирма изд-ва АСТ», 2000. — 784 с.

15. Большой словарь иностранных слов / сост. А. Ю. Москвин. — М.: ЗАО изд-во Центрполиграф. — ООО «Полюс», 2001. — 816 с.

16. Батышев, С. Я. 300 лет государственной системе профессионально-технического образования / С.Я. Батышев / / Магистр. – 1999. – №10. – ноябрь-декабрь.

17. Высшее образование в России: Очерк истории до 1917 года: под ред. В. Г. Кинелева. — М.: НИИ ВО, 1995. — С.41–45.

18. Жуков, В. И. Российские реформы: социология, экономика, политика. РИЦ ИСПИ РАН / / М., 2002.

19. Афанасьев, В. Г. История создания и развития Санкт-Петербургского государственного института. Том 1 / В.Г. Афанасьев, А.Т. Кравцов, Л.Г. Ложкина и др. — СПб.: «Медиа маркет», 1998. — С. 191.

20. Зуев, А. Последствия предсказуемы. Новый мировой порядок в контексте инновационного постмодерна / А. Зуев, Л. Мясникова / / Свободная мысль, ХХI., 1, 5. — 2002.

21. Келле, Вячеслав Государство в сфере инноваций / Вячеслав Келле / / Свободная мысль-ХХI., 9, 43, 2002.

22. Розенберг, Н. Как Запад стал богатым. Экономическое преобразование индустриального мира / Н. Розенберг, Л. Е. Бирдцелл мл. — ЭКРО, Новосибирск, 1995. – С. 351.

23. Рейман, Л. Д. Информационное общество и роль телекоммуникаций в его становлении / Л. Д. Рейман / / Вопросы философии, 3, 3, 2001.

24. Колодко Гжегож В. Глобализация и перспективы развития постсоциалистических стран / Пер. с польск. – Мн.: ЕГУ, 2002. – С. 200.

25. Стрелец И. А. Новая экономика и информационные технологии. – М.: Изд-во «Экзамен», 2003. – С. 254.

26. Белл, Д. Грядущее постиндустриальное общество / Д. Белл. – М.: Academia, 1999. – С. 507.

27. Гэлбрейт, Дж. Новое индустриальное общество / ДЖ. Гэлбрейт. – М., 1969.

28. Тоффлер, Э. Метаморфозы власти. Знание, богатство и сила на пороге ХХI века / Э. Тоффлер. – М.: АСТ, 2002 . – С. 700.

29. Crawford R. In the Era of Human Capital: The Emergence of Talent, Intelligence, and Knowledge as the Worldwide Economic Force and What it Means to Managers and Investors. – New York: Harper Business, 1991. – 197 p.

30. Кастельс, М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. / М. Кастельс; под ред. О. И. Шкаратана. – М., ВШЭ, 2000. – С. 608.

31. Свенцицкий, А. Л. Организация и человек в мире глобализации / А.Л. Свенцицкий; под ред. В. Ю. Большакова / / Россия. Планетарные процессы. – СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2002. – С. 387.

32. Дейнека, О. С. МВФ, Всемирный банк, ВТО и другие институты экономической интеграции и глобальной манипуляции / О.С. Дейнека; под ред. В. Ю. Большакова / / Россия. Планетарные процессы. – СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2002. – С. 435.

33. Сакайя, Т. Стоимость, создаваемая знанием или история будущего / Т. Сакайя; под ред. В. Л. Иноземцева / / Новая постиндустриальная волна на Западе: Антология. – М.: Academia, 1999. – С. 340–371.

34. Юзбашьянц, Г. Инновационная модель бизнеса / Г. Юзбашьянц / / Человек и труд. – № 12. – 2001.

35. Петрухин, Ал. Человек подошел к пределу… Русский ученый Никита Моисеев о перспективах рода человеческого. / Ал. Петрухин / / Свободная мысль-ХХI., 5, 22, 2002.

36. Тульчинский, Г. Л. Глобализация, бизнес, регион. Особенности бизнеса в условиях глобализации и развитие Северо-Запада России / Г.Л. Тульчинский; под ред. В. Ю. Большакова / / Россия. Планетарные процессы. – СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2002. – С. 536.

37. Фукуяма, Фрэнсис Сильное государство. Управление и мировой порядок в XXI веке: [пер. с англ. ] / Френсис Фукуяма. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. – 220[4] с.

38. Сенге, П. Пятая дисциплина: искусство и практика самообучающейся организации / П. Сенге. – М., 1999.

39. Кочетков, Г. Роль и место российского инженера в инновационной экономике / Г. Кочетков / / Человек и труд. – № 2. – 2001.

40. Каданников, В. Инновации в производстве как движущая сила регионального развития в эпоху глобализации экономики. Положение дел в российской экономике промышленности к концу 2002 года / В. Каданников / / Промышленность и бизнес. – № 116. – 13 ноября 2002.

41. Давенпорт, Пол Канадские университеты и «экономика знаний» / Пол Давенпорт / / Вестник ФА, 1 (13). – 2000.

42. Юрьев А. Материалы к концепции факультета психологии СпбГУ. / А. Юрьев / / В сборнике «Акмеология: научная сессия-97», под ред. Кузьминой Н. В., Зимичева А. – М., СПб, 1996.

43. Юрьев А. Будущее Санкт-Петербурга как Будущее Глобализации / / Тезисы доклада на пленарном заседании научно-практической конференции «Санкт-Петербург: из Будущего в Настоящее». – СПб., Санкт-Петербургский государственный ун-т, 22‑24.5.2001.

44. Предпринимательские университеты в инновационной экономике / под общ. ред. профессора Ю.Б. Рубина. – М.: ООО «Маркет ДС Корпорейшн», 2005. – 402 с. (Академическая серия)

45. Юрьев, А.И. http / / www..rosbalt..ru / 2004 / 33 / 11

46. Сноу, Чарльз Перси. Портреты и размышления / Чарльз Перси Сноу. – М., «Прогресс», 1985. – 368 с.

47. Фукуяма, Фрэнсис Сильное государство. Управление и мировой порядок в XXI веке: [пер. с англ. ] / Френсис Фукуяма. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. — 220[4] с.

48. Флорида, Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее / Р. Флорида; Пер. с англ. – М.: Издательский дом «Классика-ХХI», 2005. — 421 с.

49. Иноземцев В. «On modern inequality. Социобилогическая природа противоречий XXI века» / В. Иноземцев // сб. «Постчеловечество», «Алгоритм». – М., 2007.

 

 

В.Ю. Колмаков

 

Неосемантиум новая глобальная смысловая формация

 

Риторическая фигура глобализации в силу её возникновения требует своего переосмысления. И во многом такая необходимость связана с исходно неадекватными способами понимания сущности данного процесса. Нарастание силы и мощи антиглобалистических движений не очень мягко «намекают» сценаристам данного массмедийного шоу о том, что есть системные сбои в механизме планетарного спектакля, получившего название «глобализация».

Здесь можно заметить, что история как процесс изменения общества всегда интересовал исследователей с точки зрения того, куда данный процесс направлен и как он действует. Постоянно возникали прежде и появляются теперь новые модели, которые описывали данный процесс лишь с какой-нибудь одной точки зрения. В итоге часто они оказывались недостаточными для системного понимания, многие линии данного многолинейного процесса оставались неосознанными совсем или, по меньшей мере, не были осознаны в необходимой адекватной степени. Например, марксистская модель экономической формации во многом действительно выявила и объяснила сам механизм образования так называемых объективных и не зависящих от воли отдельных людей обстоятельств и их материально-производственного соотношения в структуре соответствующей экономической реальности.

Данная модель была и глобальной и всеисторической по своей сущности. Из смысла и содержания данной модели вытекало то, что единая глобальная экономическая форма собственности и общесоцианого устройства является исторической необходимостью. Человек и культура, вся сфера социальной психологической реальности в таком подходе оказались редуцированными к экономическим механизмам социальной и гуманитарной структуры. Соответственно, не была по существу объяснена достаточно полно реальная социальная целостность.

Многие неомарксистские концепции, пытающиеся восполнить пробел в объяснении и понимании гуманитарных процессов, предложили свои варианты, которые при всём их значении потеряли ту системность, которая была смоделирована в теории экономических формаций К. Маркса. Очевидно, сегодня в условиях сложного и многомерного процесса глобализации необходим новый системный подход, позволяющий отметить в качестве наиболее важных характеристик принципиально важные системные объекты, в которых данный процесс осуществляется наиболее полно и отражается в соответствующих моделях философского и теоретического рефлексирования.

Увлечение технологическим детерминизмом дало свои результаты. Новый системный подход в рамках технологического детерминизма остался примерно в тех же гносеологических границах, что и марксизм, несмотря на все декларативные несовпадения между ними. Такой техноглобалистический детерминизм позволил сделать историческую ставку на страну, которая в силу определённых причин получила на некотором отрезке исторического времени очевидное доминирование. Такой подход проявился в теории стадий роста, выдвинутой в 1960-х Ростоу, в концепциях индустриального (Арон, Гэлбрейт, А. Берли и др.), постиндустриального (Белл, Ж. Фурастье и др.), технотронного (3. Бжезинский), программированного (Турен), информационного (Е. Масуда) общества, «третьей волны» (Тоффлер).

Попытка строить новую глобальную модель мегасоциальных взаимосвязей, основанную на определённом доминировании в сегодняшних условиях страны или геополитического блока, означает закладывание нового глобального конфликта, последствия которого могут проявляться самым негативным образом на протяжении достаточно длительного периода будущего. Такой конфликт желательно избежать

Не случайно то, что активизация, «инсталляция» глобализации, по сути дела, явилась началом глобальной информационной войны, объявленной одной доминирующей политической культурой по отношении ко всем другим, которые не обладают достаточными экономическим средствами для осуществления подобного проекта. Не случайна и соответствующая общезначимая реакция, связанная с этим явлением: происходит нарастание антиамериканских настроений. По сути дела, это провал проамериканского сценария глобального военного, экономического и культурного превосходства над всем остальным неамериканским миром.

Не случаен и вывод из данной установки: проигравшая сторона в информационной войне надолго, а может быть, и навсегда, теряет возможность восстановления своих упущенных шансов.

Необходимо обратить внимание на новый подход, который получил название «ноополитика». Информационная ноополитическая американская стратегия за превосходство в инфосфере была важным инновационным действием, давшим очевидные преимущества этому глобальному игроку. Ноополитика есть политика в сфере информационной реальности глобального мира, это набор действий, основной целью которых является создание информационно-семантического превосходства и подавление смысловых механизмов отдельных социокультурных общностей.

Становится более понятным то, что к анализу явлений такого уровня и порядка необходимо подходить с более обоснованным историческим, социологическим комплектам методологических инструментов. Риторическая фигура глобализма должна быть осмыслена как модус исторической логики бытия современного общества.

И в этом отношении можно вернуться к ряду важных идей, которые были высказаны ранее, но могут быть применены методологически для современного аналитического понимания сложившихся политико-экономических мегасоциальных реалий. Можно обратить внимание на ту интересную идею, на тот исторический феномен и хронологический эффект, который был отмечен К. Ясперсом как осевое время, случившийся примерно около 5 века до нашей эры. Такой эффект может повторяться, и он реально наблюдается. И действительно механизм аналогичного явления можно обнаружить. Он проявляется сегодня относительно тех процессов, которые связаны с феноменом формирования мегасоциального коммуникационного континуума, получившего название «глобализация».

Интерпретируя феномен «осевого исторического времени» как феномен, по своей сущности отражающий базовые структурные, тектологические процессы, можно выявить ряд важных характеристик этого сложного и неоднозначного явления. Своеобразным пониманием эффекта единого исторического времени явилась концепция Карла Ясперса, которая в данном случае играет для нас роль важной логической предпосылки в понимании современных смысловых трансформаций, происходящих с глобальным сообществом.

Выявление феномена осевого исторического времени определило возможность дальнейшего анализа принципиальных различий в формировании исторического интеллекта радикально изменяющихся исторических периодов развития культур. Не только Хантингтон отмечает современное столкновение культур, цивилизаций, во многом не похожих друг на друга, ставит в качестве важной методологической задачи выработку такой общей методологии компаративного анализа, которая бы позволила адекватно видеть их существенно важные характеристики именно по отношению к общему процессу вхождения в новое семантическое историческое время.

Компаративное сопоставление множества культур как объектов, обладающих своими, имманентно заданными всем историческим процессом характеристиками, позволяет учесть всё реальное различие, давая возможность найти новое общее историческое осевое основание для их системного мегасоциального взаимодействия.

Возникновение в историческом процессе явления осевого времени происходит нечасто, в результате чего, по сути дела, не отработана методология его достаточно полного анализа. В силу этого необходимо подчеркнуть актуальную методологическую важность активизации исследований в данном направлении.

 

Новая семантическая цивилизация

 

Сегодня происходит формирование новой семантической цивилизации, имеющей свои устойчивые континуальные характеристики. Происходит активное изменение, переработка всего предшествующего достаточно длительного периода истории. Происходит формирование нового пространственно-временного семантического, глобально-смыслового континуума. Явно наблюдается формирование новой сложной смысловой структурной организации современной цивилизации. Такая смысловая формация становится более виртуальной по всем своим базовым характеристикам и системным параметрам по сравнению с предшествующими типами организации социума.

Поэтому сегодня всё более отчетливо наступает осознание того, что происходит переход от технологической цивилизации к цивилизации информационно-семантической, соответственно, необходим переход и от логики технологической детерминации социальной деятельности к более тонким, сложным, но адекватным методам понимания информационных детерминант социально-исторической мотивации развития общества.

На сегодняшний день отсутствие отчетливой исторической информационной стратегической мотивации развития общества проявляется в тех странах, которые не могут перестроить социально-политическое мышление с ориентации на координаты прямолинейно механической логики мотивации на иной более высокий, метасемантический в данном отношении тип социально-исторического мышления.

Семантика возможных миров как методологический подход, возникший намного раннее той практической ситуации, которая сложилась в результате современного столкновения цивилизаций. Такой подход позволяет увидеть реальную многомерность современного поликультурного мегасоциума и учитывать данное обстоятельства.

Выявление реальности возможных миров как объектов познания становится целесообразным в связи с возникновением и развитием новой информационной парадигмы понимания реальности. Поэтому семантика возможных миров становится реальной проблемой и для познания. В особенности уровень проблематичности возрастает в связи с тем, что резко изменяется, повышается скорость смыслового преобразования современного мира. И с этой точки зрения, действительно, является достаточно интересным то, что на эту фундаментальную проблему семантической сконструированности социальной реальности Хинтикка обратил внимание тогда, когда практическая выявленность этой проблемы ещё не была достаточно полно проявленной. Поэтому представляется интересным ещё раз взглянуть по-новому на саму методологию подхода и анализа, процесса исследования семантики реального и реальности иных возможных семантических структур организации социального информационного мира.

Итак, мир семантически сконструирован. Точнее, он имеет полисемантическую структуру и, соответственно, неодномерность смыслового пространства. Каждая культура как смысловая пространственность, как семантическая монада предполагает свою системную, базовую кибернетику менталитета, реально действующего в этом пространстве.

Реальность является семантически упорядоченным множеством элементов социальной организации, эта упорядоченность проявляет свою активность через соответствующий тип деятельность. Такие организации являются фактически семантическими существами. Это понятие и соответствующий подход являются действительно важными с точки зрения того, что есть особый аспект, в восприятии которого непринципиально различие между человеком, социальной группой или обществом в целом в том плане, как они выявляют свою способность, свою смыслотворческую деятельность, изменяя тем самым пространство собственного существования. То есть семантическая активность изменяет само семантическое бытие, то пространство, ту организацию, из чего оно, как из своего смыслового основания, начинало свою деятельность

Здесь происходит включение и механизмов восприятия, осмысления и преобразования различных информационных потоков, то есть возникают, точнее говоря, проявляются, дискурсивные смысловые реальности семантического модуса каждой культуры в отдельности.

Такие дискурсивно-семантические механизмы присутствуют в любой социокультурной системе и определяют её характерные особенности. Любая культура как дискурсивно-семантическая среда определяет границы мыслительного восприятия окружающего мира. Культура является тотальным фактором семантической детерминации устанавливаемого пространства мышления.

 

Континуальность семантической матрицы

 

Каждая культура является семантической матрицей, обладающей своим особым типом информационной континуальности. Матрица в этом смысле есть вид континуально структурной определённости, способной оказывать воздействие на другие структурные образования. Мегасоциальный мир есть взаимодействие нетождественных смысловых структур. Каждый семантический артефакт обладает своей собственной структурой. При этом он оказывает воздействие на окружающее смысловое пространство.

И здесь становится принципиально важным определить критерии информационного общества.

Одной из основных задач понимания является целостный философский анализ процесса становления информационно-семантического общества как современного социокультурного явления.

Сложность решения данной задачи заключается в том, что становление информационного общества неотделимо от тех социальных явлений, которые являются как его следствиями, так и могут быть параллельными, одновременными с ним. Многие процессы и явления сопровождают развитие информационного общества, имеют сложное, неоднозначное проявление в различных областях социальной реальности. Для более полного представления закономерности развития современного общества необходим концептуально-философский анализ становления его информационно-технологического этапа.

Необходимо соответствующим образом понять реальный процесс изменения современного общества начала 21 века, становление новой информационно‑семантической цивилизации. Предметной определённостью исследования становится сложный комплекс социокультурных проблем, возникающих в результате появления качественно новых информационных технологий.

Основными задачами формирования нового понимания являются:

— философско-методологический анализ кардинальных проблем, возникающих в процессе осмысления практического становления нового типа информационного общества;

— формулировка соответствующего категориального философского аппарата философско-культурологического анализа информационно-технологического общества;

— выявление принципиальных положений, характеризующих информационно-технологическое общество;

— обозначение и характеристика основных феноменов, посредством которых информационно-технологическое общество находит своё современное выражение;

— определение основных закономерностей становления и формирования информационно-семантического общества;

— определение тенденций, действующих в процессе дальнейшего развития информационно-семантического общества.

Каждая цивилизация обладает соответствующей информационной определенностью, то есть уникальным информационным генотипом, зависящим от культурно-информационных процессов, приводящих к изменению важных характеристик общества. Постепенные информационные изменения корректируют отдельные социокультурные формы, придавая им соответствующее неповторимое своеобразие. Качественно целостное изменение культуры происходит как информационный взрыв, информационное быстрое изменение составляющих основ. Данные информационные параметры образуют своей целостностью информационный генотип цивилизации.

Будем исходить из того, что информационное общество, культура и цивилизация представляют единое системно-целостное образование.

Рассматривая феномен информационного общества, необходимо отметить такие явления, как информационная культура, информационная цивилизация, информационные структуры взаимосвязей, их образующих.

Термин «цивилизация» зачастую используется для обозначения явлений макрокультурологического уровня. Цивилизация есть макрокультурологический феномен определенной организации общества. Соответственно, термины «информационное общество» и «информационная культура» чаще всего по своей сути являются синонимичными, тождественными, эквивалентными.

Данный подход можно определить как информологию культуры исследующей ее коммуникативные конструкции. Теория культуры, с точки зрения информационного подхода, есть система информационных взаимосвязей, характеризующихся определенной степенью коммуникативной интенсивности.

Можно отметить основные закономерности взаимозависимости информации, культуры и цивилизации. Общая закономерность проявляется достаточно очевидно: с развитием общества неизбежно повышаются значимость и жизненная необходимость информации для функционирования и развития общества, информация превращается в особую ценность.

Достаточно много в различной научной литературе высказано различных суждений о природе и сущности информации. Тем не менее этот вопрос нельзя считать разрешенным полностью в силу отсутствия серьёзных обстоятельных работ, посвященных анализу информационной структуры современного общества, получившего название «информационного общества».

Информация как универсально-абстрактная потенциальность приобретает конкретные многообразные формы своей реализации в социокультурном пространстве.

С развитием общества информация приобретает все большее количество форм своего существования.

В развитии общества можно наблюдать, как исходные, целостные цивилизации исчезают полностью, приводя к исчезновению накопленной информации, которая использовалась в качестве их жизненно необходимого средства. Можно отметить и обратную закономерность. Любая цивилизация неизбежно погибает, если теряет накопленную и используемую информацию. Но даже если восстановить ту информацию, которую использовала определенная исчезнувшая цивилизация, невозможно восстановить саму цивилизацию, так как исчезают реальные носители этой информации.

Цивилизация существует не только как некая чистая информация, вне зависимости от конкретных людей, ее производящих. Люди, владеющие информацией, являются биогносеотехнологическими устройствами, способными владеть этой информацией, использовать и преобразовывать ее определенным образом.

Вся совокупность различных параметров человеческой сущности, конкретно исторического человеческого бытия влияет на способ получения и преобразования информации. Гносеотехнология использования информации возникает и формируется в ходе человеческой практики, где вырабатываются конкретные приемы, при помощи которых потенциальная информация становится реальным социокультурным фактором.

Социальная генетика есть новый формирующийся и быстро развивающийся раздел социокультурной информатики. По сути дела, проблемы социальной генетики в первую очередь затрагивают вопросы передачи социальной информации. В зависимости от того, как именно «срабатывают» механизмы передачи социальной информации, определяется характер многих социальных процессов.

Например, в известной работе П. А. Сорокина «Система социологии» были обозначены важные части структуры социологии как науки. К таким частям были отнесены:

— социальная аналитика, социальная анатомия и морфология;

— социальная механика, социальные процессы;

— социальная генетика как самый главный компонент, под которым подразумевалась теория социальной эволюции.

 

 

Общество как информационное пространство

 

Детерминизм информационной среды обитания человека

 

Будем исходить из того, что культура может быть рассмотрена как особая информационная реальность, обладающая соответствующей пространственно-временной организацией. Изменения пространственно-временной структуры информационной реальности цивилизации происходит одновременно с изменением характера и порядка ее информационных взаимосвязей, которые в своей временной протяженности образуют историческую информационную реальность общества.

Рассматривая историческое информационное пространство общества, по необходимости приходится прибегать к специальному понятийно-категориальному аппарату, обладающему высоким уровнем абстрактности. Эта абстрактность, тем не менее, обладает реальной содержательностью, которую необходимо выявить в процессе исследования.

Ставя цель теоретического анализа и раскрытия основных закономерностей, рассмотрим основные моменты, характеризующие современное информационное общество.

«Информационное общество», осознаваемое в качестве предмета познания и научной проблемы, становится постоянной темой научных публикаций, затрагивающих развитие современной цивилизации в средине 20-го столетия, и остаётся актуально значимой до настоящего времени. Но вместе с тем появляются новые важные аспекты, которые на первых этапах не осознавались во всём спектре конкретных детализаций. Развитие познания движется, безусловно, в соответствии с законом перехода от абстрактного к конкретному знанию.

«Информационное общество» как предмет изучения и как научная проблема появляется в результате исследования и анализа закономерностей становления новой стадии развития общества, обозначенного как постиндустриальное общество, в отношении которого были отмечены принципиально новые характерные черты, существенно отличающиеся от раннее известных.

Важной стороной феномена информационного общества является усиление и усложнение информационной структуры общества. Информационное производство не только становится всё более значимым в общей системе социального производства, но начинает интегрировать всё остальные сферы производственной деятельности, придавая им соответственно определённо выраженный общий информационный характер.

Можно обозначить количественные и качественные показатели становления информационного общества.

Одним из важных признаков информационного, а вслед за ним и постинформационного общества является возникновение феномена избыточной информации. Количественный «взрыв», резкий рост информации не только не помогают восполнить информационные пробелы, не помогают устранить проблему отсутствия необходимых информационных ресурсов, но и создают новые, дополнительные трудности. Появляется сверхдостаточное количество информации, что является не всегда полезным и необходимым направлением развития и накопления знания в целом. Резкое увеличение доступной информации создаёт новые проблемы её быстрой систематизации и ценностного ранжирования в соответствии с установленными критериями.

Возникает проблема логической структурализации общего информационного массива знания. Это предопределяет необходимость актуализации философско-методологического анализа и создание новых методологических разработок, позволяющих адекватно ориентироваться в реально существующих, применяемых и возможных логических системах структурализации информации.

В итоге возникает ситуация количественной, умноженной экстенсивности информационной содержательности, соответствующей современному обществу. Активное экстенсивное расширение информационного пространства приводит к логико‑структурной дестабилизации взаимосвязей, которые становятся более размытыми и менее определёнными. Возникает ситуации экстенсивной аморфности современного общества, что усложняет его оптимизацию.

Если под понятием «информационное общество» подразумевать именно данную ситуацию, если феномен информационного общества отождествлять лишь с данным состоянием информационно-множественной неопределённости, то проблема заключается в создании новой структурной упорядоченности. Структурно-пространственная организованность информационного массива данных позволяет, исходно используя одну и ту же информацию, получать различные конечные результаты.

Изменяющаяся геометрия информационного пространства зависит от того, какой уровень организационной сложности возник в результате сложившихся информационных коммуникаций.

Важным показателем информационного общества является не информационность как таковая, а его оптимально-эффективные технологии продуктивного использования, обработки, то есть переработки исходного информационного материала и получения новых необходимых информационных продуктов.

Культура обладает техноинформационными закономерностями её формирования и является техноинформационной системой, изменяющейся в соответствии с изменением технических средств использования и обработки информации. То есть сущностью этой системы является процесс накопления, сохранения и переработки информации. В зависимости от конкретных способов семантического преобразования информации изменяется вся целостность системы культуры.

Культуро-информационные взаимодействия можно рассмотреть в двух основных измерениях: как исторический полихронный процесс и как монохронные, одновременные взаимодействия.

Например, в информационно-семантическом подходе культура определяется главной смысловой доминантой, проявляющейся как ее активный фактор.

Информационно-семантические взаимодействия культур пронизывают всю человеческую историю. В этом процесс каждая культура относится к другой с точки зрения возможности установления с ней информационно адекватной смысловой взаимосвязи посредством сравнения, сопоставления, идентификации. В более широком подходе в этом отношении проявляется смысловая коррекция информационно-семантических взаимосвязей отдельных культур.

Информационные процессы в основном связаны с базовыми досоциальными уровнями организации, хотя, естественно, они присутствуют и в социальной форме организации реальности.

Социоинформативные процессы есть те процессы, которые возникают только в обществе. Информативные процессы основаны на использовании определённых информативов, в качестве которых выступают определённые формы социально-значимой информации. Поэтому более корректным будет использование термина «информативное пространство» применительно к обозначению информационного пространства социокультурной реальности.

Информационный детерминизм сегодня становится всё более значимой методологией, необходимой для адекватного понимания процессов, происходящих в современном обществе.

Появление информационных технологий определяет новый вид семантического детерминизма. Информационно-технологический детерминизм по характеру своей организации существенно отличается от других видов технодетерминизма, предшествующих по времени своего исторического проявления.

Чтобы понять природу семантического детерминизма, необходимо четко обозначить, что такое «техника» как таковая, что такое технологическая предопределённость социокультурного развития.

С точки зрения детерминистической методологии, информацией является лишь то, что обладает причинным фактором воздействия. В качестве информации выступает то, что вызывает изменение того, на что оказывается воздействие. Это явление можно назвать информационным детерминизмом.

Закономерностью развития технологии воспроизводства социального бытия можно считать нарастание его сложности и одновременно снижение его управляемости, подконтрольности.

Становление информационной цивилизации выявляет новые пути развития человечества, возникает возможность отхода от старой, классической схемы семантического детерминизма и определения целостной сущности, исходя из доминирования более интеллектуальных, ментальных технологических организаций социальной реальности. Очевидно, что информация не сама по себе производит такое воздействие, оказывает воздействие информация, определённым образом обработанная, изменённая, преобразованная.

Но данный, долгожданный с позиций рационализма, социально-технологический эффект уже сегодня не кажется только оптимистичным. Возникает, действительно, качественно новый уровень интеллектуальных технологий, понимание которого недоступно большинству людей, образующих современное общество. Информационные технологии в своей профессиональной специфичности становятся своеобразным средством неограниченного воздействия на общество.

Это означает, что, несмотря на всё увеличивающееся знание о способах социального и технического управления, в обществе происходят достаточно странные, никем не контролируемые процессы. Эти процессы относятся не только к числу хаотично возникающих деструкции, беспорядков, социальных волнений, национальных столкновений.

Влияние новых информационных технологий на коммуникативные структуры общества приводит к изменению его целостной характеристики.

Легче всего отметить то, что не вызывает каких-либо серьёзных противоречий, то есть несомненно наличие общего воздействия информационных технологий на социальные структуры. Проблематичным является другое: каким образом это воздействие реализуется. Общество, культура, экономика изменяются в результате появления новых видов информационной деятельности. Например, Интернет, создав новые значительные информационные ресурсы, создаёт и новые формы информационного общения, принимающего вид интерактивного взаимодействия.

Многие философы и социологи отмечают высокие современные темпы изменения информационных технологий, их постоянное обновление, что порождает новые социальные явления, активизирующие и усложняющие структуру социальных коммуникаций.

С изменением коммуникативных структур информационного общества неизбежно изменяется структурная целостность информационного пространства и времени.

Информационное время обладает особым измерением. Не только исследование, но и понимание информационного пространства невозможно без выработка информационного мышления. Данное мышление может быть определено как информационный рационализм.

Соотношение алгоритмов развития индустриального и информационного общества образует своеобразную многовременную пропорцию. С появлением нового и во многом неповторимого этапа информационного развития общества происходит изменение пропорциональной соотносительности основных факторных алгоритмов, предопределяющих социотехнологическое развитие цивилизации. Образуется новая полихронная закономерность соотношения этих факторов.

Алгоритмы закономерностей развития информационной технологичности принципиально отличаются от характерных особенностей индустриально-механико-технологического алгоритма развития общества, в соответствии с которым главным являлось наращивание мощности средств нарастающего воздействия на природу.

Но в обратном соотношении можно отметить следующий важный аспект. Лишь с методологических позиций информационных принципов понимания закономерности, присущей развитию семантическойструктуры социального бытия, оказываются соразмерно объяснёнными алгоритмы индустриально-механико-технологического развития общества.

С появлением доминирующей значимости сферы интеллектуального труда, информационных технологий, безусловно, в экономической структуре информационного общества не исчезает материальное производство, но его эффективность становится напрямую зависимой от применяемых информационных технологий. Именно информационные технологии определяют характер использования всех других видов технологий, присущих данному уровню развития общества. То есть происходит изменение семантической структуры общества в целом, изменяются характеристики всех его социокультурных параметров.

Одним из важных следствий становления глобально-информационного общества является становление системы экономического универсума современной экономики в целом. Роль информации в структуре информационного общества возрастает многократно и оказывается, по существу, несопоставимой с прежним значением информации в системе экономических взаимосвязей. Но иногда в соответствии с этим фактом возникает прямолинейное оценивание роли и значения информации в целом. Например, когда утверждается, что качество жизни, перспективы развития экономики и социальные изменения напрямую зависят от используемой информации. Неточным, несколько некорректным является то, что в этом случае теряется конкретная специфика особенности качественно определённого типа информации в её взаимосвязи с социальными, социокультурными изменениями.

Конечно, можно говорить о возникновении информационного общества и информационной культуры лишь с момента появления таких информационных технологий, от которых становятся зависимыми многие направления системы экономической деятельности общества. Сегодня можно более убедительно и всесторонне говорить о возникновении информационной экономики.

Качественное увеличение доли информативности основных форм деятельности общества свидетельствует о происходящих изменениях во внутренней структуре социального воспроизводства. Но информационная обусловленность жизнедеятельности общества от используемой информации существовала фактически всегда.

На определённом этапе развития индустриального общества, после прохождения периода постиндустриального развития, неизбежно происходит становление качественно нового периода социально-исторического развития, возникает информационное общество.

Переход от постиндустриального общества к информационному мог быть осознан только в том случае, когда не «закрывались глаза» на реально происходящие в информационной структуре общества существенные изменения. Известно, что в советский период работы таких западных исследователей, как Д. Белл, Дж. Гелбрейт, Дж. Мартин, И. Масуда, Ф. Полак, О. Тоффлер, Ж. Фурастье и других, воспринимались лишь как объект идеологически предвзятого анализа. Концепция информационного общества воспринималась как альтернатива исторической модели коммунистического общества.

Идеологически ангажированный характер социально-философского анализа процессов информационного изменения предопределил недооценку основных социальных и технологических приоритетов, без которых общество не способно исторически адекватно действовать на достаточно длительных временных периодах своего существования.

И, тем не менее, в отечественной науке и научно-философской литературе сформировались основные идеи и оценки процессов информационного развития современной цивилизации, значимость которых сопоставима с работами западных специалистов. Это работы Е. П. Велихова, Д. М. Гвишиани, В. М. Глушкова, Н. Н. Моисеева, А. И. Ракитова, А. В. Соколова, А. Д. Урсула,, В. С. Тюхтина, Г. Т. Артамонова, К. К. Колина и др.

Одним из важных исходных вопросов в этом отношении является вопрос о критериях информационного общества. В зависимости от обозначенных критериев, собственно, видится или не обозначается как реально существующее информационное общество. Что можно считать такими критериями? К их числу можно отнести активизирующее развитие информационно-технологических процессов.

Для информационного общества характерным является развитие и активизация коммуникативных структур различного вида и уровня.

Образовательный фактор в современных условиях из чисто академического превратился в реальный фактор, определяющий многие стороны современного общества, что не раз отмечалось в докладах ЮНЕСКО.

Современное человечество вступает в начальный период развития новой информационной цивилизации, где возникают особые факторы, которые необходимо осознать и учитывать при построении государственной и социальной политики. Все мы становимся свидетелями резкого качественного изменения информационных взаимодействий, возникающих между различными странами и регионами планеты. Информационное пространство становится всё более открытым для взаимодействия различных культур.

Какое функциональное место в этой информационно-глобальной коммуникативной системе может и должна занимать определённая модель современной информационной культуры? Допустимая модель информационной культуры сегодня становится не только тем, что определяет форму современного бизнеса, она выполняет важную коммуникативную функцию обеспечения взаимодействия людей различных культур.

Помимо прежних сфер деятельности общества, таких, как экономическая, политическая, правовая, морально-идеологическая, возникает более значимая роль сферы образования как информационной технологии. Образование как социальный институт сохраняет, преобразует и передаёт определённую информацию. Как именно это происходит, при помощи каких именно методов и средств достигается поставленная цель? Рынок информационных услуг в этом отношении существенно зависит от системы образования, которая, в свою очередь, влияет на то, какие методы информационных услуг представлены в обществе в силу того, что большинство этих методов разрабатывается при помощи сложившихся образовательных технологий.

В информационном обществе система образования становится одной из важнейших частей функциональной информационной системы общества.

Взаимосвязь информационной устойчивости и информационной безопасности развития современных социальных систем требует особого внимания и исследования существенно важных закономерностей развития общества в данных условиях.

При этом особо хотелось бы отметить, что, сопоставляя современные модели информационного общества и модели устойчивого развития человечества, необходимо подчеркнуть факт происходящего усложнения культурных взаимодействий посредством активизации межкультурных потоков между различными странами и континентами. Это позволяет предопределять всё более прочное осознание того, что развитие культуры не является, или, по меньшей мере, не должно являться продолжением одиозно-политических амбиций отдельно взятых правительств или лидеров.

Доминирование общих закономерностей развития культуры в пространстве информационных коммуникаций современного общества с объективной необходимостью заставляет в соответствии с ними выстраивать стратегические концепции социального развития государства. И необходимо понять обратное: политические противоположности современного мира необязательно определяются культурными различиями, если, конечно, не рассматривать в данном отношении разницу сопоставляемых видов политической культуры.

Информационная культура как парадигма, матрица, социальный институт современного общества с необходимостью должен взять на себя функцию межкультурного обмена. И это, соответственно, требует изменения стратегических ориентиров, изменения тактических методов проведения данной социокультурной международной деятельности.

Информационно-технологическая конкуренция влияет на реальные перспективы развития общества, гонка в создании более эффективных и мощных научно-информационных технологий становится одним из важнейших факторов цивилизации начала 21 века. Ясно, что невнимание к этой сфере социальной реальности человеческой культуры может оказаться фатальным по своим непрогнозируемым следствиям.

 См. например: Сосунова И. А. Информационная устойчивость и информационная безопасность социальных систем / / Анализ систем на пороге ХХ века: Теория и практика, т.2. М.: «ИНТЕЛЛЕКТ» — 1996., С.66-74.

Общая стратегическая линия развития современных коммуникаций взаимосвязана с конкурентными социально-политическими, экономическими и другими факторами развития отдельно взятой страны, которая пытается проводить свою информационную деятельность. В ещё большей степени это касается каждой отдельной культуры, задачей которой достаточно часто является простое выживание в рамках сложившегося современного рынка международного бизнеса и сохранение своего финансово-экономического положения. Очевидно, что в данном случае задача заключатся не в том, чтобы поучать, как именно должны экономически выживать туристические организации в конкретных конкурентных условиях. Главная задача заключается в данном случае в том, чтобы определить целостную стратегическую линию развития современной модели информационной культуры как необходимого института в условиях развития информационного общества.

Нельзя не видеть того факта, что развитие информационной культуры всегда происходило в определённом образовательном культурно-историческом и социокультурном контексте, которые, может быть, не всегда оптимальны и должным образом ориентированы на перспективное развитие. Рассматривая информационную культуру как современный особый социальныйинститут, социально устойчивое образование, выполняющее реально необходимые функции, важно при этом провести взаимосвязь между парадигмой информационной культуры и современной системой образования, которая не всегда учитывает необходимость ориентации на развитие межкультурных коммуникаций. К положительным чертам можно отнести то, что одной из новых дисциплин, введенных в учебный процесс в системе высшего образования, является культурология. Во многом элементы развития ориентаций на межкультурные информационно-интерактивные коммуникации даются в курсах иностранных языков. Но в целом, идея развития современных межкультурных коммуникаций ещё не нашла своего полномерного и адекватного выражения в системе современного высшего образования. И это заставляет задуматься: действительно ли такое положение вещей является удовлетворительным?

Информационное самосохранение культуры становится особенно важным для современной России в 21 веке. Во многом это связано с катастрофическим распадом культурной и государственной целостности РФ. Выходом из данной проблематичной ситуации является принятие сложных и во многом неоднозначных решений, которые не могут быть адекватными современной ситуации без понимания общих закономерностей социоинформационных процессов. Невозможно выработать правильную стратегию развития российской культуры и экономики без анализа философских проблем информационного развития страны. Данные проблемы затрагиваются в научных исследованиях, но сегодня к ним необходимо более пристальное внимание.

Подводя итог сказанному, важно отметить, что действительно одним из реально значимых факторов формирования стабильного развития современного общества является более продуманное развитие стратегической программы развития образовательных межкультурных коммуникаций.

 Ильин В. В., Ахиезер А. С. Российская цивилизация: содержание, границы, возможности. — М.: Изд-во Моск. университета, 2000.

 

 

Основные признаки ИНФОРМАЦИОННОГО ОБщЕСТВА

 

Роль и значение информационных технологий в социокультурном развитии

 

Начнём с рассмотрения содержания понятия «информационное общество». Несмотря на современную распространённость данного термина, необходимо отметить, что очень часто он применяется слишком свободно и некорректно. Под данным термином понимается общество, в котором информационные технологии приобретают доминирующее значение, влияя на все стороны социальной жизни, в результате чего изменяется существенным образом и специфика индивидуальной жизнедеятельности.

То есть в данном случае одним из определяющих признаков информационного общества является возникновение информационных технологий.

Под информационным обществом иногда пытаются понимать общество, в котором есть свободный доступ к информации. Такой подход имеет право на существование, но в целом такое понимание зауживает понимание общих характеристик данного явления.

Под информационным обществом в данном исследовании понимается общество, существование которого определяется развивающимися и усложняющимися информационными технологиями производства и потребления информации.

Общество как информационная система включает в себя в качестве своего основания все низшие уровни информационных взаимосвязей и взаимодействий, но преобразует их в новое качественно иное состояние. В таком подходе социоинформационная система включает в себя все иные информационные уровни реальности. Такой социоинформационный подход становится философской моделью понимания информационной реальности как таковой, по своей сущности во многом совпадающий с философией русского космизма. Можно заметить, что в таком подходе русский космизм логически в себе содержит возможность его информационной интерпретации. Информационно интерпретированный русский космизм не перестаёт быть идентичным своей основной сущности — пониманию закономерностей космического оформления в процессе развития форм реальности.

 

Проблема информационной зависимости

 

Социокультурный информогенез в данном разделе понимается в более узком значении как процесс становления и оформления социокультурной информационной реальности, зависимой от конкретных информационных технологий, открываемых и применяемых обществом.

Современное общество становиться всё более информационно зависимым, то есть зависимым от информации и используемых для обеспечения своей жизнедеятельности информационных технологий.

Сбои в различных информационных системах становятся одним из постоянных факторов функционирования семантической системы общества в целом, приводящие к огромным негативным экономическим следствиям. Необходимо отметить, что технологический аспект решения данной проблемы во многом зависит от способа стратегического понимания общих информационных исторических закономерностей. Прогнозируя и предопределяя определённые следствия, возникающие в результате увеличения информационной зависимости, общество невольно настраивается на их ожидание.

Первоначально возникновение и функционирование информационных систем рассматривалось лишь с точки зрения того, что они действительно дают значительные преимущества в различных сферах человеческой деятельности. Но с их развитием и усложнением процесса оптимального контроля оказывается, что возникающая структурно-функциональная конструкция общества становится жестко зависимой от их характера и специфики.

Если при рассмотрении теоретической модели информационного общества во внимание берется только тот факт, что данное общество формируется на основании возникающих на данном этапе развития информационных технологий, то фактически этот подход методологически оказывается тождественным методологии семантического детерминизма.

Общая закономерность проявления информационной зависимости общества заключается в следующем соотношении. С увеличением роли и значения информации в жизнедеятельности социальной системы происходит увеличение зависимости общества от количества и качества информации.

Нарушение необходимого количества и качества информации приводит к дисбалансу в социальных структурах. Увеличение сложности используемой многообразной, многоаспектной и технологически обеспеченной информации создаёт новые обстоятельства в системе управления обществом.

 

Социокультурные следствия развития компьютерных технологий

 

Отметим основные социокультурные следствия развития компьютерных технологий.

Общество есть пространство информационных взаимодействий, где каждая социальная группа оказывает информационное воздействие на другие социальные группы. При этом необходимо заметить, что информационная активность социальных групп является неоднородной и неравномерной. Определенный парадокс заключается в том, что наибольшую информационную активность в социокультурной системе проявляет, как правило, весьма немногочисленная социальная группа, берущая на себя функции сохранения, передачи и преобразования социально значимой информации, хотя можно заметить, что с развитием общества увеличивается информационная активность почти всех социальных групп, его образующих.

Одним из факторов появления информационного общества можно считать разработку и создание первых моделей логико-информационных средств. Первые электронно-вычислительные средства были примитивны и несовершенны по сравнению с современными, но они явились первыми реальными моделями, на основании которых технологически стало возможно информационное общество. Тем самым было положено начало, можно сказать, великого процесса компьютеризации человеческой культуры. Последующий процесс постепенного совершенствования позволил создать более мощные и более быстродействующие электронно-вычислительные средства.

Развитие микропроцессорной технологии явилось символическим рубежом смены семантической культуры общества, а вследствие этого и многих других явлений культуры.

К началу 21-го века возникло четвертое поколение компьютеров. Если обрисовать в общих чертах процесс развития компьютерных технологий, необходимо обозначить основную закономерность и те тенденции дальнейшего развития, которые из данного процесса следуют.

Для первого поколения было характерным для элементной базы то, что использовались электронные лампы, в силу чего вычислительные машины занимали значительные помещения, где их приходилось располагать. В целом их эксплуатация была дорогостоящим процессом, потребляющим большие количества энергии, но при этом обладали низкими скоростями действия, совершения операций. Программирование на уровне первого поколения компьютеров в основном велось в кодах. В числе основных характеристик данного поколения обычно называется отсутствие надёжности их эксплуатации.

Для второго поколения компьютеров характерным было следующее: появляются полупроводники, используемые в качестве элементной базы. Появляются алгоритмичные языки, которые применяются для построения необходимого программного обеспечения.

Для третьего поколения компьютеров характерным является следующее: появляются интегральные схемы и многослойный печатный монтаж, используемые в качестве элементной базы. Электронно-вычислительные средства уменьшают свои габариты, повышается их надёжность, увеличивается производительность, происходит развитие терминальных систем.

Для четвертого поколения компьютеров характерным является следующее: 1) появляется микропроцессоры и интегральные схемы, используемые в качестве элементной базы; 2) появляется возможность выпуска персональных компьютеров.

В целом, важным в данном отношении является то, что: 1) на уровне данного поколения появляется возможность создания так называемых интеллектуальных компьютеров; 2) развитие компьютерных технологий происходит в результате изменения и совершенствования элементной базы.

Безусловно, и вполне естественно, существует значительное влияние информационных технологий на процесс развития общества. Но взаимосвязь информационных технологий и информационного общества не всегда носит однозначный характер. Чаще всего эта взаимосвязь оказывается сложной, множественно опосредованной.

Всё это заставляет более внимательно подойти к определению сущности семантического детерминизма, который чаще всего рассматривается, необходимо это признать, несколько одиозно. Одиозное понимание технологического детерминизма также есть следствие слишком прямолинейного понимания его сущности.

Итак, определяется ли сущность информационного общества только лишь информационными технологиями, которые действительно используются в нём и влияют на него?

Технологический детерминизм, если его понимать прямолинейно, есть сложное явление, сущность которого можно обозначить в следующих аспектах.

Первый аспект понимания сущности технологического детерминизма заключается в следующем. Принцип технологического детерминизма чаще всего приобретает некий негативный смысл, но чаще всего в том случае, если данный принцип сводится к абсолютизации роли техники и технологий в социокультурном развитии. Необходимо заметить, что удивительно редко кто-либо вполне серьёзно придерживается такой точки зрения. Мало кто действительно серьёзно считает, что технологии определяют полностью то, чем является общество на соответствующем этапе развития.

Второй аспект понимания сущности технологического детерминизма заключается в следующем. Второе значение термина «технологический детерминизм» сводится к явно преувеличенному значению роли технологий в социокультурном развитии. То есть при любом соотношении реальных причин социокультурного развития технологический детерминизм как фактор признаётся более значимым по сравнению со всеми остальными. Тем самым возникает методологическая ситуация преувеличенного признания роли технологического детерминизма в развитии общества. Таким образом, диапазон данных значений варьируется от минимальной степени преувеличения доминирующего значения роли технологического фактора до признания его абсолютного значения.

Третий аспект понимания сущности технологического детерминизма заключается в следующем. Данное третье значение может возникать, когда фактор технологического детерминизма приравнивается по степени своего влияния ко всем остальным возможным факторам, влияющим на процесс развития общества.

Четвертый аспект понимания сущности технологического детерминизма заключается в следующем. Технологический детерминизм, действительно, есть неотъемлемая часть общей системы факторов и детерминант, но он не имеет однозначного превалирующего, доминирующего значения. В этом смысле технологический детерминизм, вне зависимости от его силы и влияния, всегда является вторичным по сравнению с социокультурными факторами.

Помимо постоянного признания существенного влияния технологий на развитие, или вместе с тем, можно заметить, что на определённых этапах развития социокультурной системы технологический фактор может приобретать явное доминирующее значение. Это, естественно, происходит всегда, когда возникают принципиально новые технологии и общество совершает очередной технологический прорыв в своём развитии. Такой технологический прорыв, как правило, сопровождается резкой активизацией многих областей социокультурной реальности, прямо или косвенно связанных с данным технологическим явлением.

Другой подход позволяет отметить, что технологические и социокультурные факторы могут изменять степень детерминирующего влияния на развитие общества, на общий процесс развития цивилизации.

 

Информационные технологии

 

Исследование информационного общества начались с предварительного анализа на основании методов предвидения развития социальных информационных процессов. Так, например, Олин Тоффлер в своих работах обозначил важные аспекты понимания постиндустриального, то есть информационного общества. В этом ряду находятся такие его работы, как: «Шок будущего» — 1970 г., «Культурные потребители» — 1973, «Доклад об эко-спазме» — 1975 г. и в особенности в своей знаменитой работе «Третья волна» — 1980 г., а также в работах «Предварительные заметки и перспективы» — 1983 г., «Восприимчивая корпорация» — 1985 год. В целом данные работы есть попытка предварительного анализа нарастания тенденций значимости информационных технологий для жизнедеятельности общества.

Технологические революции, как принципиально существенные причины последующих социальных преобразований, оказывают воздействие на всё общество в целом, вызывая радикальные преобразования все его аспектов. Технологическая революция, связанная с появлением новых информационных технологий, радикально влияет на все социальные взаимосвязи.

Наряду с инфосферой, в качестве особой сферы Тоффлером обозначаются техно-, социо- и психосфера. Необходимо заметить, что, по-видимому, такой подход не исключает возможности их определённого сочетания. Очевидно, что информационная сфера может сочетаться с другими сферами, например, информационная техносфера, информационная социосфера.

Тоффлер придаёт информации статус, аналогичный статусу мускулов или машинной технологии, и особую роль и значимость им придаёт технология использования информации и способов её преобразования, порождения, тем самым, нового социального класса «когнитариата». Это связано с тем, что когнитариат становится социальной группой, играющей наиболее активную роль в производстве информации.

Также возникает новый тип — соединение производителя и потребителя информации — произтребитель, то есть потребитель, активно вовлечённый в процесс производства информации.

Одной из интересных и важных идей О. Тоффлера является понимание информационности как особой парадигмы социальной организации. Информационность как социальная парадигма может пониматься как информационный способ организации социальных взаимосвязей.

Информационные технологии есть технологии материально- технического воздействия и преобразования информации как предмета деятельности.

Процесс информатизации общества включает в себя не только появление новых компьютерных средств и соответствующих возможностей, осознание сложных информационных взаимосвязей, без которых невозможно осуществление функционирования социальной системы, то есть более полное осознание роли социальной онтоинформации. Информатизация есть процесс увеличения доли и значимости информации в жизни современного общества. Информатизация есть процесс развития информационных технологий, приобретающих доминирующее значение для всех технологических систем общества. Вместе с тем информатизация есть процесс становления информационной культуры.

Можно встретить утверждение того, что результатом процесса информатизации является возникновение информационного общества. В таком подходе получается, что становление информационного общества прекращается в результате осуществления процесса информатизации, который проявляется и в самом информационном обществе. Например: «Результатом процесса информатизации является создание информационного общества».

Можно, конечно, согласиться с тем, что процесс информатизации действительно существовал и до возникновения информационного общества. Единственное, что следует отметить в этом случае: необходимо более точно и определённо обозначить различные этапы процесса информатизации. Соответственно, этап процесса информатизации был осуществлен и до возникновения информационного общества.

Логика информационных взаимосвязей с развитием общества становится более сложной и многоаспектной: увеличивается многомерность ее внутренней организации. Это приводит к увеличению характера информационно-логической детерминированности.

 См. Информатика / под. ред. Н. В. Макаровой. — Спб.: Питер, 2001. — С. 15.

Информационная структура общества есть структура информационных взаимосвязей. Изменение этой информационной структуры общества подчиняется определенным закономерностям, которые можно сформулировать следующим образом:

– закономерность расширения информационных взаимосвязей;

– закономерность усложнения информационных взаимосвязей.

 

Критерии информационного общества

 

Одним из признаков информационного общества является то, что основная дееспособная его часть связывает свою профессиональную деятельность с современными информационными средствами и тем самым оказывается вовлечённой в сферу информационной деятельности всего общества.

Количественный подход к анализу информационно-коммуникативной структуры современного общества приводит к выявлению преимущественно экстенсивных параметров, оставляя в тени главные характеристики интенсивного порядка, что, естественно, является недостаточным для полного представления и понимания.

В информационном обществе качественно изменяется коммуникативная система взаимосвязей, в результате чего изменяется и привычная социальная структура общества. Хотя социальные группы во многом сохраняют своё положение и значение, происходит изменение общего пространства социокультурных коммуникаций. Появляется особое информационное, киберпространство общения, взаимовлияния, в которое на одинаковых условиях оказываются вовлечёнными представители самых различных социальных групп.

К числу основных признаков информационного континуума общества можно отнести следующие моменты.

Рассматривая то, какими были первые модели информационного общества, насколько они соответствуют той реальности, в которую они превратились в настоящее время, становится очевидным, что первоначальные проекты и прогнозы информационного общества были несколько упрощенными по сравнению с их реальной практикой становления.

Исходя из ретрологического анализа современного информационного общества, можно полагать, что всё предшествующее развитие с исторической необходимостью предопределило на длительных периодах времени его появление в качестве необходимого этапа. То есть, констатируя факт становления и возникновения информационного общества, становится более очевидным процесс информационного постепенного изменения общества и культуры в результате прогрессирующего чередования информационных форм, необходимых для нормального функционирования общества на каждом конкретном этапе его развития.

Обобщая сказанное, можно отметить, что важным является точное определение основных сущностных признаков процесса информатизации.

Информация является особой ценностью и особым ресурсом современного общества. Как отмечал О. Тоффлер, для современного общества становится характерной борьба за интеллектуальные ресурсы, позволяющие получать новую информацию, приобретая тем самым более приоритетные позиции по сравнению с другими конкурентами.

Важным признаком информационного общества является наличие информационной системы, под которой чаще всего понимается совокупность элементов, задействованных в процессе обработки данных. Основные составляющие информационной системы в порядке значимости следующие: 1) человек, 2) программные средства, 3) технико-компьютерные средства.

В результате взаимодействия этих составляющих, которым присущи свои конкретные особенности, образуется, проявляется общий характер информационной системы. Характер информационной системы проявляется в зависимости от того, какие процессы происходят в ней. Процессы, происходящие в информационной системе, заключаются в приёме информации, поступающей из определённого источника — далее, её обработка, то есть преобразование, далее — информация должна быть определённым образом сохранена при помощи соответствующих средств хранения, она должна быть передана в качестве полученных результатов преобразования либо конкретному, либо потенциальному потребителю.

Неосемантиум как объект исследования требует своего более полного осмысления, и данная статья в качестве основной своей цели рассматривает постановку в качестве обсуждаемой проблемы данного подхода к пониманию современного информационного общества.

 

 

в. и. кудашов

 

БУДУЩЕЕ СИБИРИ В ГЛОБАЛЬНОМ МИРЕ

 

Нельзя не согласиться с тем, что эффективнее конструировать будущее инноваций, чем механическое будущее, которое строится и без нашего участия. Механическое будущее, по сути дела, — это улучшенное сегодня, воспринимаемое через стереотипный набор грядущих катастроф и кризисов (войны, перенаселенность, голод, СПИД, загрязнение среды, истощение ресурсов, оледенение, таяние льдов Антарктиды, падение метеоритов, комет, астероидов). И футурологический, и эсхатологический подходы вводят в заблуждение, поскольку описывают живой и даже одушевленный объект, каким является ноосфера, в терминах «мертвого времени». Приведем отдаленную, но по крайней мере понятную аналогию: пусть в качестве системы выбран двухлетний ребенок. Тогда футурологический анализ, продолженный на двадцать лет вперед, предложит в качестве модели ползающее четырех-пятиметровое существо, способное к примитивному общению. Эсхатологический анализ сведется к материализации детских страхов (потеряться, описаться при гостях, оказаться в темноте…) Ни в том, ни в другом варианте не будет построена модель хотя бы подростка, не говоря уже о взрослом.

В настоящее время развитые страны, население которых удовлетворено собой и довольно своей жизнью, тяготеют к концепции «мертвого будущего», к остановке реального исторического процесса. Настоящее как система стремится продлить себя из вечности в вечность и щедро платит за это, предоставляя своим адептам необходимые финансовые, информационные, духовные ресурсы. Будущее стремится к статусу «текущей Реальности» и тоже готово платить за это. Пытаясь остановить развитие, США и западноевропейские страны накапливают огромную потенциальную энергию «отсроченных изменений». Эту энергию могут использовать в своих целях другие страны и, прежде всего, Китай и Россия. Когда-то именно таким способом третьеразрядные Северо-Американские Соединенные Штаты превратились в мировую державу.

Хотелось бы использовать потенциальную энергию будущего, накопленную прежде всего в остановившихся «развитых» странах, преобразовать ее из информационной формы в финансовые потоки и производственную деятельность и тем самым создать плацдарм, через который будущее проникнет в настоящее. Конструирование будущего можно рассматривать как последовательное осуществление ряда проектов — от региональных до национальных и международных, каждый из которых привносит ту или иную инновацию, но ни в коем случае ничего не зачеркивает в «мире существующем». Речь ни в коем случае не идет о переустройстве общества и человека. До сих пор все попытки совершить это — от раннехристианских до постиндустриальных — либо не приводили вообще ни к какому осмысленному результату, либо оборачивались реальностью, не вполне согласующейся с замыслами разработчиков. Это было связано с претензией революционеров знать и понимать Вселенную целиком, во всем ее бесконечном многообразии. Поскольку человеческий мозг ограничен в своих возможностях, они были вынуждены предельно упрощать будущее и добивались реализации весьма экзотических и примитивных его вариантов. Примечательно, что почти все эти проекты семантически строились на понятиях «вернуться» и «отказаться». Напротив, нет необходимости бороться за «семью без абортов», «общество без мусульман» или «мир без ядерного оружия». Сама постановка задачи в таком виде абсурдна: Будущее не может оказаться беднее Настоящего, потому следует стремиться не к сокращению, а к расширению индивидуального пространства решений каждого гражданина России. То, что на Западе сейчас возобладала противоположная тенденция, для России есть весьма позитивное обстоятельство.

Говоря о будущем как о проекте, нужно исходить из того, что любая реалия, без которой ныне невозможно представить себе мир обитаемый, когда-то существовала лишь в виде проекта, плана, надежды, желания. Преобразуя воображаемое в действительное, человек, нация или государство творили историю, превращали застывшее время в живое и создавали в настоящем элементы будущего. Такими проектами могут быть выпуск книг, строительство школ или парков с неизвестными до сего дня приключениями и развлечениями, организация новых форм массовых мероприятий, преобразование больших систем-технологий, таких, как, например, шоу-бизнес, в социальные институты, альтернативные собственно государству. Это может быть любое научное исследование любых динамик, любых систем. Вряд ли стоит тешить себя иллюзиями, что все эти малые и большие дела и грандиозные научные или социальные открытия сразу дадут место в парламенте, деньги и славу. Важно другое: когда инновации станут оптовым товаром, российский деловой мир, как бы консервативен он ни был, примет их за норму жизни. И в таком случае создание нового будет частью любого процесса не потому, что так выдумали умники, а потому, что за другое особых денег-то не получишь. Важно, чтобы будущее в России стало модным. Если это не национальная идея — ну хотя бы молодежь делом займется! Будущее есть совокупность проектов, и конструирование понимается как построение в стране условий для реализации тех вариантов будущего, которые считаются успешными с точки зрения хотя бы одного из граждан страны.

Если до 90-х годов XX века идея М. В. Ломоносова о том, что «российское могущество будет прирастать Сибирью» была не более чем констатацией факта, то за последнее десятилетие она все более и более приобретает если не спорный, то уж во всяком случае вопросительный характер. По сравнению со временами Ломоносова сильно поменялось (и меняется до сих пор) представление о могуществе государства, изменилась сама Россия, образ будущего, которому она следует, а значит, изменилось место Сибири в этом будущем и в пространстве сегодняшней жизни нашей страны. Причем все изменилось настолько разительно, что сейчас встает вопрос, который на протяжении последних четырех веков интенсивной русской колонизации Зауралья был просто немыслим: «Грозит ли России потеря Сибири?» Видимо, изменилась не столько Сибирь, сколько страна, а еще точнее, мир, в котором сегодня живет Россия. Что же изменилось за последние десятилетия в Сибири настолько, что потребовало корректировки образа будущего этой огромной и богатой земли?

Государство отказалось от комплексного и целенаправленного проектирования будущего Сибири До 90-х годов ХХ века проектирование развития Сибири выполняло российское государство. Казаки, солдаты, православные священники были русскими конкистадорами, которые по заданию государства осваивали новые пространства, возводя на них остроги и церкви — форпосты империи и православия. Позже именно российское государство спроектировало хозяйственное освоение Сибири, проведя Транссиб, инициировав переселение крестьян в результате Столыпинской реформы. В советские годы Зауралье превратилось в гигантскую площадку для равномерного размещения производительных сил, сырьевую базу для индустрии СССР, а позже и всего СЭВ. Во время второй мировой войны в Сибири были созданы оборонные заводы-дублеры расположенных в европейской части страны предприятий, в расчете на будущую затяжную позиционную войну. Еще в 1983 году половина новостроек РСФСР размещалась в Сибири. Существовал государственный комплексный план, в соответствии с которым во всех сибирских и дальневосточных территориях последовательно создавалась индустрия освоения богатых природных ресурсов, включая индустриальное освоение сибирской целины. Все это сопровождалось масштабной миграцией населения из западных регионов страны. Переселение людей служило модернизации экономики и социальной сферы осваиваемых территорий. Малая плотность населения позволяла с «чистого листа» планировать и хозяйственное освоение региона, и его народонаселение. Но вот в последнее десятилетие российское государство фактически отказалось от целенаправленного и планомерного развития Сибири как единого региона. Хотя постановлением Правительства РФ № 1510 от 19.12.1998 г. и утверждена Федеральная целевая программа «Основные направления cоциального и экономического развития Сибири на период до 2005 года», но федеральное финансирование проектов этой программы фактически не производится.

Итак, что касается вопроса о «проектировщике будущего» для Сибири, то федеральный центр фактически сложил с себя эти полномочия. В какой-то момент казалось, что на смену ему придут так называемые «новые капитаны» российской экономики — банкиры и хозяева созданных на базе приватизации государственной собственности крупных интегрированных групп бизнеса. Они активно устанавливали контроль над экономическим потенциалом Зауралья, скупая предприятия, расставляя своих людей на ключевые посты во властных структурах. Но 1998 год похоронил эти надежды. Лопнули многие банки, продемонстрировав ошибочность своей экономической политики. Выжившие предприятия сырьевого комплекса свернули свои технологические комплексы до размеров «трубы» на Запад. Освоение огромного пространства Зауралья свернулось как шагреневая кожа до локальных зон разработки природных ресурсов. Сибирские территории мгновенно расслоились по состоянию экономики и уровню жизни в зависимости от того, есть в их земле нефть, медные руды и прочие полезные ископаемые, продаваемые на внешнем рынке, или нет. Эксплуатация оставшейся от Советского Союза сырьевой индустрии стала самым прибыльным бизнесом в восточных регионах страны. При этом за последнее десятилетие наши российские «олигархи» не построили ни нового «Норильского Никеля», ни нового Самотлора. Они во многом живут как рантье, отпихнув других бедных родственников от наследства отцов. Если транснациональные корпорации сейчас и проектируют будущее Сибири, то делают это лишь на ограниченных пространствах, закладывая технологическую привязку к добыче сырья и сильную зависимость от внешнего рынка. Причем ответственность за развитие территорий транснациональные корпорации берут на себя весьма неохотно, стремясь избавиться от социальной сферы, изобретя все новые схемы минимизации налогов, организуя «бегство капитала».

Пытаются выступить в роли «проектировщиков» власти сибирских субъектов Российской Федерации. Но это им плохо удается. Административные границы больше не совпадают с границами экономических регионов. По крайней мере, все наиболее значительные экономические проекты, которые рассматриваются в качестве возможных «локомотивов» развития Сибири: «транспортные коридоры» в виде Севморпути, Транссиба, кросс-полярных воздушных трасс; экспорт газа и электроэнергии в страны АТР — являются трансрегиональными. Очевидно, что у отдельных регионов не хватит ни средств, ни властных полномочий, чтобы реализовать эти проекты. Как это ни парадоксально звучит, но чуть ли не единственным реальным «проектировщиком» будущего Сибири, способным вписать это пространство в новый глобальный мир, остается федеральный центр, формирующий единую экономическую и социальную политику в данном регионе, устанавливая единые правовые нормы жизни. Правда, составляя новый государственный проект развития Сибири, важно учитывать ту «рамку» современной жизни, в которую данный проект нужно вписать. В зависимости от того, каким будет будущее мира, таким будет будущее и российского Зауралья. Поэтому, казалось бы, очевиден ответ на важнейший вопрос современной государственной политики в отношении нашего региона: «Откуда придет его будущее?». Из глобального мира, в котором живут не только Сибирь, но и вся наша страна.

Страна, а вместе с ней Сибирь оказались включенными в глобальный мир и глобальную экономику, которые во многом девальвировали ценность Зауралья как гигантского пространства роста российского государства. До последнего десятилетия XX века территория была привычным, искомым богатством России. Все крупные модернизационные рывки страны были связаны с колонизацией, освоением новых территорий. Пространственное расширение страны было связано с ее экстенсивным ростом. Вполне естественно, что Сибирь для России на протяжении последних веков была основным оперативным театром, на котором разворачивались колонизационные процессы. Но постиндустриальный мир с его постмодернистскими ценностями переструктурировал общественную, в том числе хозяйственную, жизнь. Географическая протяженность еще не перестала быть ценностью, но уже не является необходимым фактором жизнедеятельности мира финансовых, интеллектуальных и товарных потоков. Границы стали проницаемы, а уровень развития локальных регионов стал превышать уровень развития огромных пространств. Как подсчитал автор известной работы «Конец национального государства» Кеничи Омаэ, если бы Токио и три прилегающие к нему префектуры образовали самостоятельное государство, оно бы заняло третье место в мире после США и Германии по объему ВВП. Другой регион Японии (Осака, Киото, Кобе) оказался бы шестым после Великобритании. Такие же высокоразвитые «регионы-государства» возникли по всему миру: Северная Италия, Баден-Вюртемберг в Германии, Силикон-Вэлли и Сан-Франциско в США. Ежегодный экспорт компьютерных программ маленького Нью-Дели превысил 7 млрд. долларов США, что вполне сопоставимо с продажами вооружения на внешнем рынке всей Россией.

Вследствие этого огромные пространства Сибири из богатства превратились в удаленность от центров принятия решений в стране и от границ глобального мира. Мир передвинул систему координат развития, и мы в этой системе оказались периферией. Более того, не только обширные пространства, но и многие из сырьевых ресурсов этих территорий больше не являются столь необходимыми для России и открытого мира.

Глобальный мир повлиял на социально-экономическое развитие Сибири гораздо больше, чем мы обычно себе это представляем. Конкуренция с мировым хозяйством заставила переоценить индустриальный потенциал Сибири. Индустрия, созданная в основном в 60-70-е годы, относится к числу сомнительных достояний и нуждается в коренной модернизации. Однако самое трудное в процессе модернизации заключается не в острой нехватке денег, не в огромных трансфертных расходах по преодолению пространственной удаленности регионов, а в отсутствии четкого образа будущего российского Зауралья, ясного представления о пути развития этого огромного региона. Без такого понимания трудно ожидать серьезных инвестиций в сибирские территории. Кто будет вкладывать в них средства, если их будущее неясно? Поэтому мы не можем привлечь иностранных инвесторов. Собственный капитал пользуется малейшей возможностью, чтобы сбежать в те регионы, перспективы развития которых более определены. Он перетекает в Европейскую часть России и даже за границу.

Можно привести один из исторических примеров, когда во время Великой Отечественной войны в 1941 году, в условиях острого недостатка резервов, сибирские дивизии сыграли решающую роль в битве под Москвой, создав новую военно-стратегическую ситуацию. И тогда, и в 1990-е годы, и теперь, в новейшее время, в основном за счет сибирских нефти и газа удалось стабилизировать экономическую ситуацию страны, создать предпосылки для роста, в конце концов поставить заслон необратимым процессам социальной деградации. Для этого достаточно посмотреть на структуру российского экспорта и вспомнить экономическую географию. Практически все месторождения Сибири были открыты еще в советское время. В то время СССР был крупнейшим в мире нефтепроизводителем с объемом добычи существенно выше, чем в США и в Саудовской Аравии. В 1988 году уровень добычи в стране достигал 11,4 млн баррелей в день, в Западной Сибири — 8,3 млн баррелей в день. Значительного падения уже невозможно было избежать из-за устаревших технологий управления добычей. Несмотря на резкий рост капитальных вложений, Советский Союз мог сдержать падение добычи только до начала 1990 года. Примерно с середины 1990-х началось «проедание» запасов. По оценкам Института геологии нефти и газа СО РАН, сохранить достигнутые масштабы добычи нефти и газа возможно еще в течение 7–10 лет. Дальше — неизбежное падение, противодействовать которому можно, расширяя геологоразведочные работы и смещая естественным образом добычу в новые перспективные месторождения Восточной Сибири. То и другое требует серьезных инвестиций.

Между тем, отношение федеральной власти к регионам Сибири, имеющим огромные запасы стратегически важного природного ресурса, нельзя признать справедливым. Во всяком случае, оно отличается от отношения к другим центрам нефтедобычи. Один пример. Длительное время провозглашается необходимость ужесточения политики в отношении особого бюджетного статуса республик Башкортостан и Татарстан. Практически ужесточение проявилось, например, в том, что в законе о федеральном бюджете предусмотрено финансирование из фонда регионального развития федеральной целевой программы «Социально-экономическое развитие Республики Татарстан до 2006 года» в объеме 11,3 млрд рублей и аналогичной, касающейся Башкортостана, но в меньшем объеме —7,4 млрд рублей. Любопытно, что общий объем фонда составляет всего 23 млрд рублей. Примерно те же самые пропорции были заложены в законе о федеральном бюджете на 2003 год. О чем-либо подобном в отношении автономных округов на территории Тюменской области, Красноярского края или нефтедобывающей Томской области не слышно.

Существует много сигналов, свидетельствующих о нарастающей в обществе неудовлетворенности, как сейчас говорят, качеством экономического роста. Один из них — крайняя нестабильность инвестиционного процесса. Как известно, деньги в России девать некуда, и, например, покупка, возвращение из-за океана на историческую родину яиц Фаберже — далеко не худший вариант их расходования. Другое дело, что у них нет склонности превращаться в капитал. Они становятся инвестициями в реальный сектор российской экономики лишь тогда, когда у собственника, топ-менеджера, появляется возможность ухватить, причем немедленно и без особого риска, огромный куш. Такого рода политика характерна не только для естественных монополий, но и для ряда крупных корпораций. Не всегда это видно столь отчетливо, как в случае с РАО ЕЭС, поскольку многие из них экспортируют значительную часть своей продукции. Полученная таким образом добавочная прибыль в силу рентной составляющей и по некоторым другим причинам позволяет избежать непопулярной ценовой политики на отечественном рынке. Впрочем, иной политики трудно ожидать от современного собственника крупного капитала в России с учетом теневых схем его приобретения. Пока нет оснований считать, что и в дальнейшем она изменится. Иначе говоря, решающее влияние на инвестиционное поведение будут, как и ранее, оказывать текущие, а не стратегические проблемы со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями.

В самом деле, зачем капиталу идти в Сибирь? Здесь повышенный расход энергоресурсов, производство, как правило, дороже, чем в европейской части страны, а инфраструктурное обеспечение намного хуже. Продолжительность отопительного сезона в Сибири почти на месяц больше, чем в среднем по России. То обстоятельство, что многие компоненты сибирских кладовых не имеют альтернатив в европейской и других частях страны, не так уж важно. Значительная часть индустриально развитых стран вообще не имеет практически никаких особых природных ресурсов. Более того, с точки зрения федерального центра в лице Министерства финансов РФ и Министерства по налогам и сборам РФ, сибирская экономика — это бездонная пропасть, похожая на советский агропромышленный комплекс 1980-х годов, куда вкладывались огромные средства, но страна продовольствия так и не получила. Скажем, в 2002 году предприятия СФО обеспечили 7,1 % российской прибыли и 17,7 % убытка, за 2003 год — 9 % и 16,5 %, соответственно. Хотя в целом экономика Сибирского региона рентабельна.

Случайно ли то обстоятельство, что регионы Сибири в 1990-е годы оказались едва ли не на задворках социально-экономического развития страны? Отнюдь. Это закономерное явление, вытекающее из сложившейся парадигмы управления страной. Опыт и теория убедительно свидетельствуют: не вглядываясь в контуры будущего, не создавая условия для решения вероятных долгосрочных проблем, нельзя решить и текущие задачи. Между тем, фактически государство отказалось от попыток долгосрочного программирования национальной экономики. Произошло это не в связи с пришествием рынка и началом перестройки, а гораздо раньше. Последние советские пятилетки во многом были фикцией. Реальным объектом ответственности и поощрения являлись годовые планы, которые способны в лучшем случае регулировать текущее развитие. Ориентация исключительно на решение сиюминутных задач объективно способствует исключению из государственного рассмотрения долгосрочных и капиталоемких проектов. Политика выживания и активная инвестиционная деятельность несовместимы.

Сибирь в принципе не вмещается в формат малых мероприятий, краткосрочных решений. Ценность и значение Сибирского региона далеко не исчерпываются экономическими характеристиками и не могут быть измерены с использованием традиционных методов, базирующихся лишь на показателях экономической эффективности, требуют учета геополитических и стратегических факторов, безусловного приоритета интересов национальной безопасности. Они могут быть раскрыты лишь вместе с развитием всей страны в долгосрочной перспективе. Не случайно и в более тяжелые для России времена Сибирь была одним из центров притяжения капитала. Это было всегда связано с ясным осознанием того, что Сибирь — неотъемлемая часть России, ее тыловая база. Транссибирская магистраль, построенная царским правительством на французские и немецкие кредиты, имела очевидные геополитические основания. И в советское время парадигма сдвига производительных сил на восток, строительство здесь мощных экономических баз, военных заводов, в том числе до войны, во многом базировались на стратегических интересах страны. Из сравнительно недавних примеров — Байкало-Амурская магистраль, цель строительства которой далеко не исчерпывалась экономическими задачами.

О какой геополитике в связи с развитием Сибири на современном этапе может идти речь? Мир меняется невероятно быстро, как и соотношение сил в нем. Неумолимо возрастает народонаселение планеты. Не нужно быть большим провидцем, чтобы понимать: уже близко время, когда главной ценностью станет место, где можно жить, территория, способная обеспечить продовольствием, чистой водой, нормальным воздухом. Конкуренция в жизненном пространстве неизбежно и объективно будет нарастать. Александр Солженицын писал: «Невозможно представить, что перегруженная планета будет и дальше, и дальше спокойно терпеть запущенную неосвоенность российских пространств». А уж к сибирским пространствам это относится в первую очередь. Сибирский федеральный округ занимает 30 % территории страны. Плотность населения здесь вдвое ниже общероссийской, и оно продолжает сокращаться примерно на 100 тыс. человек ежегодно. Сибирь, по оценкам ООН, имеет статус биосферного ресурса планеты. Ее леса, чистый воздух, питьевая вода обладают планетарным значением. Плодородные почвы, энергетические и минерально-сырьевые ресурсы Сибири не могут не стать лакомым куском в самом широком контексте мировой геополитики.

Решение этой проблемы требует нетривиальных подходов. Идея одного из них состоит в том, чтобы из минуса сделать плюс: огромные неосвоенные территории, остающиеся российскими, превратить в уникальный ресурс — источник саморазвития. Речь идет о разработке стратегии нового заселения и обустройства Сибири с использованием инструментов долгосрочной аренды земли. Задача состоит в том, чтобы сибирские территории на основе эффективной иммиграционной политики стали магнитом для капиталов и нового человеческого ресурса. Россия, конечно, не является страной с традициями массовой иммиграции, скорее, наоборот. Между тем, был период, когда страна принимала. В конце XVIII — начале XIX веков десятки тысяч разоренных немецкими князьями крестьян по приглашению царского правительства переселились в Россию. Они создали свои колонии в Поволжье, на Украине и в Крыму, занялись хлебопашеством, ремеслом и торговлей. По царским указам они имели некоторые привилегии: получили послабление в налогах, наделы земли, были освобождены от службы в армии. Приглашались не только крестьяне, но и мастера, специалисты. Царский Манифест 1702 года приглашал иностранцев в Россию не только для поступления на государеву службу, но и для занятия частной деятельностью, подтверждал их права на беспрепятственный выезд из России и свободу вероисповедания. Иностранные специалисты много сделали в России для развития стекольного и металлургического производств, оружейного, кузнечного, слесарного и ювелирного дел и прочих ремесел немецкого образца. Между прочим, подробные описания Урала и Сибири были сделаны немецкими учеными еще в первой половине ХVIII века. В ряде случаев иностранцы селились в особой слободе в связи с требованием православной церкви ослабить их «злокозненное» влияние на русское население. Политика в отношении немецких колоний меняется в зависимости от характера российско-германских отношений. Например, в 1887 году принимается закон, по которому приобретение земли в западных губерниях разрешается только российским подданным, а в 1892-м — закон, в соответствии с которым те, кто, хотя и принял российское подданство, но не перешел в православие, лишались права покупать землю, им разрешалось жить только в городах.

Есть ли какой-то современный опыт, на который можно опереться? В нефтегазовых провинциях Сибири практикуют привлечение иностранной рабочей силы из стран СНГ в режиме маятниковой миграции (работа вахтовым методом). На более стабильной основе — преимущественно на Дальнем Востоке России, где расстояние между буровыми и дешевой рабочей силой значительно меньше. На первоначальных этапах освоения русскими Дальнего Востока по побережью Амура создавались казачьи поселения, жители которых выполняли функции защиты границы и хозяйственного освоения. В последующем близость границы обеспечила регион значительным контингентом китайской рабочей силы, создающим условия для интенсификации хозяйственной деятельности. А что изменилось сегодня? Например, в Еврейской автономной области за счет привлечения иностранной рабочей силы в местное сельское хозяйство за пять лет шестикратно увеличилось производство сельхозпродукции. Китайцы в основном занимаются там выращиванием овощей, бахчевых. В Омской области, начав лет десять назад выращивать огурцы, помидоры, капусту, китайские предприниматели практически вытеснили с рынка ранние овощи из Средней Азии.

Специалисты отмечают высокие качества иностранной, и в частности китайской, рабочей силы: неприхотливость, усердие, организованность, дисциплинированность, высокая квалификация в некоторых областях. Бизнес всегда прагматичен и часто предпочитает иностранную рабочую силу. Очень важно, формируя основы иммиграционной политики, придерживаться основополагающих принципов: сведение к минимуму конкуренции с местным населением на региональных рынках труда и получение изначально ясных и ощутимых экономических выгод от присутствия иммигрантов для населения и местного бюджета.

Ресурсы инвестиций — отдельная тема. По нашему мнению, они постепенно придут вслед за иммигрантами. Первоначальные инвестиции, конечно, потребуются, и их источником могут стать кредиты международных организаций. Но главное, надо научиться наконец превращать «лишние» деньги в инвестиции вместо того, чтобы продолжать накапливать золотовалютные резервы Центробанка России. Массовая иммиграция несет с собой риски. Но это очень мощный инструмент, которым активно пользуются многие преуспевающие государства, например, Канада, Австралия, США, а сейчас и Германия. Контролируемые риски безболезненнее, чем стихийные процессы: лучше отдать часть и на время, чем потерять все и навсегда.

Вроде бы нет недостатка в долгосрочных и среднесрочных программах развития страны. Но в них региональный срез часто практически отсутствует. Это означает, что условия, предпосылки развития принимаются на уровне среднесрочных, то есть тех, которых попросту нет. Ведь Россия с ее региональной контрастностью — это все-таки не Нидерланды. Необходимо наряду с многостраничными программами обсуждать альтернативные идеи развития конкретных регионов с учетом их особенностей. Конечно, высокие мировые цены на нефть помогли справиться с наиболее тяжелыми последствиями кризиса. Но что дальше? Созданы ли условия для роста и развития в стране, в частности, в Сибири, при менее благоприятных внешних обстоятельствах?

В свое время наши восточные соседи в Китае и других странах азиатско-тихоокеанского региона при проектировании своего будущего привлекли внешних инвесторов — агентов глобального мира, представителей наиболее развитых государств. Для этого они создали на своей территории особые экономические зоны — экспериментальные площадки для нащупывания пути в будущее, инвестировав предварительно в развитие данных зон значительные средства в сумме от 30 до 50 млн. долларов США на кв. км. Очевидно, что возможность последовать примеру стран АТР по созданию таких зон мы упустили в 80-е годы, когда у страны еще были необходимые для этого ресурсы и в мире были сильны ожидания скорого экономического роста на постсоветском пространстве. Сейчас глобальный мир направляет развитие не только стран, но и таких регионов, как Сибирь, а возможности участвовать в выборе направлений у России и у ее субъектов федерации, к сожалению, не столь уж велики.

Будущее превратилось в общемировой технологический процесс развития и больше не является собственностью отдельного национального государства. Может быть, поэтому, столкнувшись с удаленностью от границ «большой семерки», сибирские регионы обратили свои взоры на страны АТР и в первую очередь на Китай как на самые быстрорастущие государства в наступающем столетии. Можно слиться с ними в единые хозяйственно-экономические комплексы, предложив свои нефть, газ, электроэнергию, лес, металл, транспортные коридоры в обмен на «пропуск» в постиндустриальный мир. Территориально эти «держатели пропуска» к нам гораздо ближе, чем Западная Европа или США. Однако не все очевидные истины просты. Как только мы начинаем разбираться с конкретными сценариями интеграции в мировую хозяйственную систему и мировое культурное, социально-политическое пространство, перед нами встает проблема многовариантности будущего этого глобального мира.

Если нас ожидает в XXI веке «плюралистическая однополярность» мира, выделение в нем в качестве лидеров США и «большой семерки», то, становясь сырьевой базой АТР, мы встраиваемся даже не во второй, а в третий эшелон, сознательно идем на первоочередное развитие затратных и экологически небезопасных сырьевых технологий в ущерб развитию интеллектуальных технологий. В развитии новых интеллектуальных производств страны АТР для нас являются скорее конкурентами, нежели партнерами.

С другой стороны, если мы исходим из конструкции «многополярного мира», подразумевая в первую очередь соревнование между США, Западной Европой, Японией и Китаем, то выбор стратегического партнера в этом соревновании (а ясно, что Россия в нынешнем ее состоянии не способна вести самостоятельную и масштабную экономическую и политическую игру на мировом пространстве) предопределит судьбу страны и ее регионов. Хотя здесь же появляется и возможность развития для Сибири. Входя в АТР своим урало-сибирским ядром, Россия может выступить своеобразными геоэкономическим «мостом» между Западной Европой и АТР. Но для этого необходимо обустраивать пространства этого «моста», делать его удобным для передвижения товаров и людей, насыщать инфраструктурой бизнеса и жизни.

Принципиальная неопределенность будущего глобального мира ставит в качестве новой проблемы выбор приоритетов в развитии Сибири. Все так называемые «три кита» будущего социально-экономического процветания этого региона»: нефтегазодобыча, электроэнергетика и транспортный комплекс — видятся как отрасли, устремленные в будущее в основном с позиций сегодняшнего дня. Есть много «но», не позволяющих относиться к перспективам их развития чересчур оптимистично.

Во-первых, само технологическое состояние этих отраслей в Сибири оставляет желать лучшего. Требуются гигантские инвестиции в обновление основных фондов уже существующих производств. Что уж говорить о разворачивании новых, в частности, разработке новых месторождений полезных ископаемых, развитии транспортной инфраструктуры. Во-вторых, даже если страна и ее партнеры найдут капиталы и решатся на их направление в восточные регионы России, следует учитывать, что инвестиции, которые нам сегодня кажутся бесспорными и эффективными, могут быть завтра обесценены развитием новых технологий. Скажем, никто не даст гарантий в сохранении типа перевозимых грузов и характера перевозок в будущем. Вложившись в теплоэнергетику, мы можем столкнуться с нехваткой энергоносителей или принципиальным изменением энергетических технологий. Представим себе, что все же реализуется проект со строительством электростанций на «холодном термояде»! Что будет со сложившейся системой энергоснабжения?

И все же констатация того, что строительство будущего, тем более для такого огромного региона, является рискованным проектом, не должно останавливать нас в своем движении вперед. Думается, что российская государственная политика по развитию Сибири должна учитывать следующие обстоятельства. Развитие привело к нарушению гомогенности экономического и социального пространства Сибири. Интенсивно идет расслоение регионов по уровню социального и экономического развития. Выявляются регионы-лидеры и депрессивные территории. Пока к числу первых относятся только сырьевые зоны. Причем стала реальной конкуренция между разными сибирскими и дальневосточными регионами не только за получение инвестиций, но и за продвижение своих товаров на мировых рынках. Для каждого типа регионов, очевидно, должны быть выработаны собственные планы развития. Активно действующие на сибирском пространстве ТНК формируют собственные программы и планы развития, зачастую определяя судьбу региона. Если государство хочет, чтобы эти планы соответствовали его программам, оно должно найти новые инструменты регулирования деятельности ТНК, поскольку последние все более и более утрачивают характер национальных резидентов, перемещаются в пространство глобального мира, и традиционные средства государственного влияния на их деятельность становятся все менее эффективными.

Растущая зависимость от внешнего мира для Сибири, во-первых, поставила ориентированную на освоение сырьевых источников региональную индустрию в конкурентную позицию ко всем аналогичным предприятиям мира, во-вторых, привела к включению сибирского сырья в технологические цепочки, выстраиваемые не столько в России или на постсоветском пространстве, сколько во всей мировой экономике. При этом глобальный мир проявил заинтересованность только в получении отдельных видов сибирского и дальневосточного сырья. Более того, зависимость от внешнего мира в последнее время выражается и в демографическом вызове данному региону России со стороны его азиатских соседей. В этом отношении, развивая кооперационные связи со странами АТР, нельзя выступать в этом процессе только «ведомыми», отдавая им на откуп определение направлений технологического и экономическогоо сотрудничества, а также установление «правил игры» в межгосударственных отношениях.

Основное конкурентное преимущество Сибири в прошлом — огромное пространство как площадка для освоения — на сегодняшний день становится обузой для экономики страны и проблемой для регионов. На сегодняшний день в глобальной экономике ресурсом является освоенное пространство, а неосвоенное — балласт. В связи с этим чуть ли не основным проектом построения будущего для депрессивных территорий Сибири, наиболее остро переживающих сейчас демографический вызов со стороны азиатских соседей и вступивших в фазу деградации индустриального наследия СССР, мог бы стать проект создания на огромном пространстве «природного резерва» человечества. В тотально освоенном пространстве мира может появиться культурно обихоженная и международно защищаемая рекреация неосвоенных территорий — легких планеты, последнего ресурса человечества в будущем, своего рода «неприкосновенный запас» перехода в постиндустриальный мир. Реализация этого проекта могла бы привлечь средства на снижение антропогенного давления на природную среду Сибири изнутри и извне страны, сформировать новый имидж государства, артикулировала для регионов и страны их новую мировую миссию, позволила бы сформировать новый кластер технологий постиндустриального мира на территории России.

 

 

и. а. Пфаненштиль, М. П. Яценко

 

АЛЬТЕРНАТИВЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ КАК ОБЪЕКТ ИЗУЧЕНИЯ

 

Современные исследования в социальной сфере показывают, что радикальные изменения, которые окажут наиболее сильное влияние на всю дальнейшую судьбу развития цивилизации, произойдут именно в гуманитарной сфере. Поэтому сегодня можно вполне обоснованно говорить о том, что мировое сообщество находится на пороге новой гуманитарной революции, напрямую связанной с образовательной революцией, благодаря которой можно будет сформировать новое системное мышление, развить новый глобальный инновационный образовательный проект — образование в интересах устойчивого развития, — нацеленный на экологически безопасное развитие всего человечества [1: 135]. Поэтому актуально звучит утверждение Э. Морены: «Суть дела не в том, чтобы отказаться от познания частей в пользу познания целостностей или отказаться от анализа в пользу синтеза; надо соединить и то и другое. Это — вызов сложности, с которым мы неотвратимо сталкиваемся в нашу планетарную эру». Понимание глубины глобальных проблем провоцирует в обществе вызов неопределенности, который, согласно Э. Морену, состоит прежде всего в утрате будущего: «В ХХ в. люди обнаружили, что утратили будущее, ибо установили, что будущее непредсказуемое… Будущее остается открытым и непредсказуемым». Кроме того, люди осознали, что «история отнюдь не представляет собой линейную эволюцию… История — это сложное сплетение порядка, беспорядка и организации» [2: 16-19].

Историческая гносеология охватывает все формы познания, все познавательные структуры, присутствующие в обыденном знании, в художественном, философском, политическом и научном познании. Поскольку «… логика истории первая вскрывает глубочайшую сущность логического вообще, она не может ограничиться областью истории, но должна охватить весь мир, следовательно, природу… Обычная же логика естественных наук может быть лишь логикой скользящего по поверхности мышления, сводящегося на опосредованное впечатление и его расчленяющую рефлексию, логикою, которая еще не принимает во внимание взаимного опосредования подвижной действительности в ее частях и в целом. Эта логика может быть только абстрактной рефлексией, которая абстрагирует из подлинного жизненного единства всякое единичное, изолирует его в рефлексии и затем внешне связывает его в известную совокупность» [3: 214].

Историческая гносеология имеет свою специфику, которая связана в первую очередь с многослойностью информационного поля, которое включает в себя понятие «история». Как отмечал О. Шпанн: «История есть осмысленная иерархия находящихся в состоянии взаимного соответствия периодов развертывания различных структурных элементов человечества, т. е. культур, которые развивают различные духовные направления, обладают различной скоростью развертывания и потому находятся на различных стадиях процесса развертывания» [4: 359]. По мнению Л. П. Карсавина, «история в узком и точном смысле этого слова усматривает и изучает развитие там, где оно полнее всего обнаруживается. А оно обнаруживается в материально-пространственном бытии не сразу, с большим трудом и при помощи определенных метафизических положений бессознательно и безотчетно выставляемых философски необразованными естественниками, систематически и обоснованно — философией» [5: 81]. Как видим, совершенно разные мыслители отмечают многоаспектность влияния на человека и социум исторического прошлого, что особенно актуализируется в условиях глобализации.

Тем не менее было бы неверно считать, что единство человечества может быть сведено к ведущим константам человеческого существования и рассматриваться как состояние неизменное, внеисторическое. В разные эпохи человечество обладало целостностью, отличавшейся количественно и качественно по объему содержания и форме проявления. Длительный период в человеческой истории преобладала пространственно-территориальная дезинтеграция, расселение и рассеяние родоплеменных общностей по земной поверхности. Лишь отчасти эта тенденция сдерживалась непосредственным общением разрозненных коллективов. Переход от присваивающей экономики к производящей («неолитическая революция», по Г. Чайлду), от кочевого образа жизни к оседлому, оживление и рост городов, постоянно действующих коммуникаций, территориально государств, а затем империй с мессианской идеологией мирового господства на основе идеи единобожия — все это вело к перелому в ходе всемирной истории, наступлению «осевого времени» (по К. Ясперсу). Процесс дивергенции, обособляющей специализацию этнокультурных и этнополитических общностей, постепенно сменяется конвергенцией, сближающей универсализацию способов их воспроизводства активнее всего в духовной сфере по мере распространения мировых религий. Объективно преобладание конвергенции над дивергенцией закрепляется в эпоху утверждения индустриальной цивилизации, капиталистической общественной формации. И если на этапе ее возникновения временно усиливается тенденция к национальному обособлению, формированию национально-региональных хозяйств, рынков и государств, то на зрелой стадии ее развития окончательно верх берет тенденция образования мирового хозяйства (международное разделение и кооперация труда), мирового рынка (международное обращение капиталов и товаров) и государств-империй нового типа, их коалиций, разделяющих между собой экономически, политически, идеологически территорию геосферы.

Однако победа целостности над дискретностью оказывается «пирровой», поскольку выигрывают лишь отдельные коллективно-собирательные субъекты международной жизни, действуя в ущерб остальным. Отсюда антагонистичность этих процессов, вплоть до проявлений геноцида. Показательно, что пространственное единство не исключает, а предполагает борьбу за самосохранение и передел мира для всех участников «игры» на международной арене. Временное же единство достигается стремлением к динамике расширенного воспроизводства «передовых» держав за счет стагнации и деградации слабых и отставших.

Эволюционной парадигме противостоят мультилинейные теории, сторонники которых подчеркивают вариативность моделей, этапов развития. Данный подход нашел яркое выражение в теории локальных цивилизаций, обращающей внимание на особенности динамики отдельных цивилизаций или культур. В основе второго подхода лежит идея множественности цивилизационных законов. При этом, однако, фактически элиминируется идея единства истории, исчезают тенденции развития человечества.

В своем нынешнем буржуазно-либеральном варианте концепция постиндустриализма не представляет никакой реальной альтернативы экологически разрушительному индустриализму, инструментально потребительскому отношению к миру. Самая главная опасность, однако, состоит в том, что глобализация, как она сейчас разворачивается в горизонте подчиненности субъективным интересам, ведет к изменению, а в тенденции и к устранению национальных культур, до сих пор выступающих основой цивилизационного разнообразия человечества.

В условиях глобализации перед историками стоят, как минимум, две проблемы, касающиеся структуры и элементов исторического действия, а именно: 1) необходимость нового рассмотрения проблемы субъекта исторического действия, формирующего современные процессы развития в условиях кризиса модели национального государства; 2) оценку жизнеспособности концепции суверенного государства в условиях глобализации и развития информационных технологий, а также установление связи деятельности элит с «духом народа», esprit genera.

«Историчность» знания измеряется событийным временем и может быть понята как его другая динамика, отличная от линейной. «Картина истории» в таком случае определяется экзистенциальными состояниями сознания (ментальность эпохи, дух времени и т. д.) Познавательные интенции сознания входят в ткань истории. При этом состояния социальной реальности становятся историческими в той мере, в какой ситуация содержит в себе акт возникновения нового в ней. Чаще всего понятия, используемые в историческом познании, не являются строгими в логическом отношении. Вместо понятий в большинстве случаев историк имеет дело с концептами. Например, само понятие «история» трансформируется в концепт. К таковым также можно отнести понятия «община», «революция», «крестьянин» и т. д. Они отличаются от понятий своей пластичностью, многозначностью, полифункциональностью и в этом качестве не так строги в логическом плане.

Проблемы возникают при конструировании систематик исторического знания, синтезирующих эмпирический (или описательно-историографический) и теоретический уровни (философия истории, теоретическая история, социология) исследовательской деятельности, ибо здесь историк в полной мере должен обладать качествами философа, способного распутать, если не решить, сложнейший клубок гносеологических и онтологических проблем. А поскольку «соединение качеств историка и философа в одном лице — довольно редкий случай» [6: 331], к тому же эти качества в классической рациональности относились к разным типам деятельности — знание фактическое и знание теоретическое — скорее, оказывается разведенным по разным дисциплинам (собственно исторические дисциплины и теоретические дисциплины: методология и философия истории), чем синтезированным. Поэтому классическая рациональность не может справиться с дилеммой исторического познания, где нельзя без значительных уступок признать научность описательных историографических трудов, в которых нет «общих компактных мыслительных конструкций (собственно, теорий и концепций), способных служить для целостного представления, понимания и объяснения растущей, как снежный ком, громады разнородных данных и фактов, там нет речи о «закономерностях исторического развития общества» [7: 138] и отсутствует соответствующий категориально-понятийный аппарат. Однако в чувственном переживании рождается яркий образ прошлого; возникает человеческое понимание смыслов прошлого уже в настоящем.

На основании этого формулируются тезисы, выходящие за пределы классических представлений об историческом знании и способах его экспликации в иных систематиках: об уникальности исторического знания, характерной для различных эпох с «особыми обстоятельствами» и «индивидуальным смыслом» (Гегель); о нелинейной динамике исторического знания; о динамике социальной реальности, определяемой настоящим временем; о людях, включенных в ситуацию на правах агентов, сотворяющих социальную реальность; о самосотворяющейся истории через порождение смыслов в уникальных ситуациях настоящего; о возможности поступать свободно в определенной социальной ситуации, создающей условие-содержание возникновения других идей; об организации исторического знания как открытой системы.

Именно тогда историческое знание становится средством поиска возможных вариантов дальнейшего развертывания общественных процессов, а инструментом этого поиска является мышление в его операционно-процедурном исполнении. Историческое знание в этом случае организуется в проекты, прогнозы в соответствии с возможными альтернативами развития ситуации на основании избранных приоритетов. Это особенно важно, потому что глобальные изменения в будущем столь масштабны, что ни одна страна и ни один народ в мире не готовы к их восприятию. Исчезают одни и появляются другие отрасли производства. Станут бессмысленными самые современные технологии и их заменят новые, пока еще не известные; сегодня процветающие территории опустеют, другие будут страдать от перенаселенности; сегодняшние добродетели станут предметом насмешек, а вчерашние пороки — условием успеха. Поэтому сегодня во всем мире говорят о необходимости «открыть себя заново», «изобрести себя заново» или хотя бы «осознать себя в новом мире» [8: 28].

Еще одна характерная тенденция современности состоит в том, в мировой исторической науке изменяется также соотношение между социальной и ментальной историей. Все более популярным становится полидисциплинарный подход. Предпринимаются попытки достижения нового исторического синтеза, предполагающего отказ от идеи всеобщего детерминизма. Внимание профессиональных историков привлекают новые теоретические подходы: цивилизационный; культурологический; антропологический. В конечном счете все это ведет к отказу от единой универсальной доктрины исторического процесса. В свою очередь, специалисты в области теории и методологии науки отмечают, что можно выделить 3 уровня научного знания, по-разному влияющих на культурное самоопределение любого народа: парадигмальный, методологический, конкретно-научный.

Механизм выбора обществом того или иного варианта своего исторического пути неизбежно включает в себя процедуру анализа социально-исторического опыта, не только и не столько собственного (приобретенного всем обществом или его значимыми социальными слоями в ходе разного рода исторических коллизий), но и транслированного иными социальными системами (заимствованного, возникшего таким же образом у других народов). Второй тип влияния связан с анализом и усвоением опыта других народов, государств, культур. Открытым остается вопрос об эффективности и возможных ограничениях и использовании «внешнего» опыта.

Наличие соответствующим образом интерпретированного исторического опыта других народов в значительной мере облегчает элите, ответственной за принятие решения, транслирование этого решения в массы. Значительно уменьшается необходимость теоретического обоснования выбранного пути, иногда достаточными становятся лишь ссылки на здравый смысл общества и положительный пример.

С точки зрения ведущих отечественных ученых, история — фундаментальный процесс развития человечества, критериями которого выступают: совершенствование качества жизни людей, их образа жизни, развитие личности, прогресс, означающий движение людей «к благоденствию, удобствам, комфорту, к твердому и надежному жизнеобеспечению, к материальному достатку, к культурному и духовному развитию, к совершенствованию личности и в целом к повышению качества жизни во всех ее материальных и духовных проявлениях» [9: 2]. Использование данных базовых параметров позволяет рассматривать историю стран и народов в качестве органических составляющих глобального развития человечества. При этом указанные параметры выступают индикаторами степени интеграции отдельных потоков истории в общечеловеческий процесс цивилизации. Однако в глобализирующемся мире контрасты по-прежнему сильны и имеют тенденцию к углублению, а сам процесс, главным мотором которого являются США, американизирован. Возникают определенные противоречия, сопротивление — и в «ядре», и на «периферии». Вот здесь и навязывается всем народам теория общечеловеческих ценностей, понимаемых в сугубо прагматическом западном понимании, т. е. то, что ценно для «ведущих» государств.

По мнению одних ученых, «принцип приоритета общечеловеческих ценностей — не просто благое пожелание и красивая фраза, а аксиологический императив,… без осуществления которого человечество прекратит свое существование» [10: 96,97]. Однако многие современные российские философы ставят под сомнение такую постановку вопроса, поскольку она противоречит, в первую очередь, истории. «Что же касается теории общечеловеческих ценностей, преувеличивающей значение идеалов и стандартов жизни индивидуалистического общества, то она в данном преувеличении внутренне несостоятельна. Во-первых, ценное — это всегда имеющее отношение к субъекту из числа многих субъектов, следовательно, ценное исключает общечеловеческое. Во-вторых, ценностное, потребительское отношение к содержанию мира — это одно из возможных отношений к нему, а потому такое отношение, традиционное для Запада, реально оказывается неприемлемым в других регионах мира, особенно там, где имеется традиционно более дальновидное отношение к внутреннему и внешнему миру людей. В-третьих, ценностное отношение к содержанию мира — это прикрываемое положением о непознаваемости мира циничное пренебрежительное отношение к объективным законам природы и общества (в частности, к законам объективной диалектики), к действию законов микро- и макрокосмоса. В-четвертых, ценностное отношение к содержанию мира и навязывание прагматизма и эгоизма всему миру на практике привело к развертыванию на планете трагедии под названием глобальных проблем современности. И стало очевидным, что с позиций ценностного отношения к содержанию мира разрешить указанные глобальные проблемы не удастся» [11: 264]. Дело в том, что индивидуализированное общество складывается не усилиями индивидов по обособлению, а действием объективных сил и процессов, среди которых первоочередное место занимает глобализация. Последняя подменяет универсализацию и снижает способность как отдельных обществ, так и индивидов контролировать ситуацию. В современных оценках ценностного состояния Запада намечается образ того главного врага, который разрушает универсальные ценности, заменяя их локальными, партикулярными или отказываясь от них. Главный враг демократии западных обществ — либертаризм, требование неограниченной свободы, которое разрушает общественную солидарность и нормы [12: 4-18]. Безразличие к качеству внутреннего мира, характерное для западного общества, и упование на формально-правовые гарантии в правовом государстве могут трагическим образом сказаться на его судьбе. Наилучший правовой порядок теряет свою жизнеспособность, если больше не находит добросовестных интерпретаторов, сохранивших приоритет нравственности.

Вот почему ключевым для понимания новой геополитической ситуации, которая в значительной мере определяет собственно исторический взгляд, является тот факт, что в силу своего географического и социокультурного положения российская цивилизация в течение длительного времени являлась одновременно водоразделом и мостом между Востоком и Западом. Пересыхание этого водораздела и крушение моста, по мнению О. Смолина, «… при определенных вариантах исторического развития может подтвердить правоту гарвардских сторонников социокультурного детерминизма» [13: 9]. Известно, что С. Хантингтон и другие ученые этой школы полагали, что границы цивилизаций являются одновременно потенциальными линиями фронта.

Еще одну важную особенность, которая принципиально влияет на понимание роли истории в современных глобализационных процессах, подчеркивает В. А. Кутырев: «На XXI век объявлен пост-модернизм, и, словно издеваясь над критиками гегелевско-марксистской диалектики, в развитии мысли происходит буквальное, типовое отрицание отрицания. Возврат к прошлому на новом уровне. В аналитической философии процесс самоотрицания начался несколько раньше, в 70–80-е годы. Эта философия перестает избегать онтологических утверждений и прямо заговорила о необходимости «реабилитации матафизики» (П. Стросон), «переоткрытия субъекта» (Д. Сёрль), «реализма с человеческим лицом» (Х. Патнэм). Несмотря на подобную приспособительную активность к «вновь открывшимся обстоятельствам», сейчас ее теснит еще более органичная им эволюционная эпистемология, включающая проблему человек — среда непосредственно в свое концептуальное ядро» [14: 68].

В настоящее время с расширением роли коммуникативных процессов особую актуальность приобрела проблема трансляции социального опыта «со стороны», попыток легитимизировать модернизационные процессы, инициатором и источником которых выступает сила, внешняя по отношению к данному обществу (вплоть до «гуманитарной интервенции). Сомневаться в том, следует ли транслировать чужой опыт, очевидно, уже поздно — процесс идет весьма интенсивно и в самых разнообразных формах: от разного рода общественных и государственных фондов и институтов — «агентов влияния» — до международных и межгосударственных организаций. Вместе с тем наличие чужого социально-исторического опыта может стать помехой на пути накопления своего собственного, затормозить или не допустить выработки альтернативных стратегий. Исторический опыт свидетельствует: нельзя общество, относящееся к одному типу развития, перевести в одночасье на принципиально иной путь [15: 385–387]. Дело в том, что народы уходили с исторической арены не только в результате военных поражений — поражения военные порой, напротив, побуждали народ к жизни, к новому самоутверждению. Народы растворялись, уходили в небытие, если утрачивали свою культуру, свои корни. Специфика нашего времени в том, что утрата национальной культуры приобретает глобальный характер. Такого еще не случалось в истории. Культура народов вытесняется своим антиподом — племенным националистом [16: 23]. Например, отцы-основатели американской демократии вместе с продолжателями их дела до самого последнего времени были страшными ксенофобами, бдительно оберегающими американскую идентичность. А потому, как отмечает А. Мелихов, «… неуклонно стремившимся, и территориально, и культурно, растворить пришельцев, временами просто ограничивая, а то и вовсе прекращая их приток. Но это была ксенофобия умная, добивающаяся искомого результата» [17].

Доказательством необходимости учета исторического опыта в условиях формирования нового мира под воздействием глобализации является и попытка создания основы единого федеративного европейского государства путем заключения конституционного договора, который предусматривал постепенный отказ от национальных парламентов и институтов. Она, как известно, не только провалилась, она четко продемонстрировала, что единого европейского народа (демоса) нет. И соответственно не может быть никакой европейской Конституции и никакого единого европейского государства [18: 12].

Не менее сложные исторические задачи стоят перед современной Россией. В конце XXXXI веков в России и других государствах на постсоветском пространстве происходят изменения, связанные со структурной перестройкой всей системы общественных отношений. Стратегическая задача, определенная Президентом России В. В. Путиным как «понимание, в каком месте нашей истории мы находимся, каково наше место в современном мире и какие ценности цивилизации следует выбирать», имеет первостепенное значение для укрепления национальной безопасности России. Безопасность как социально-философская и политологическая категория отражает проблему будущего России. Будущее российской нации может оказаться под угрозой как по причине сильного внешнего воздействия, так и вследствие глубоких внутренних противоречий, приводящих нацию к распаду или гибели. Причем в этом случае национальная безопасность России напрямую зависит от механизма государственного управления, целей деятельности политических сил и общественных движений и, разумеется, от функционирования важнейших социальных институтов, которые призваны обеспечить стабильное развитие общественных отношений в современной России. Вот почему все чаще российские ученые обращают свои взгляды к отечественной истории, традициям самоуправления. Особо подчеркивается, что в соборном государстве главенствующее положение занимают духовность, совершенство, добродетель. Только люди, преуспевшие в добродетели, могут управлять соборным государством [19: 86].

Таким образом, аксиологическое содержание исторического познания в современных российских условиях, как имманентное ему качество, определяет национальные ценности, которые находят актуальное социально-политическое выражение в национальных интересах и далее конкретизируются в национальных целях, что определяет включенность исторического познания в сферу национальной безопасности России. Однако, когда заходит речь о перспективах России применительно к процессам глобализации, то обычно российское общество ставят в ситуацию т. н. «цивилизационного выбора». Представляется, что такая постановка проблемы неадекватна и бесперспективна, оставляя наше общество на распутье жестких альтернатив и противостояний.

Тем не менее. все чаще российские граждане убеждаются, что не надо во всем бежать наперегонки с современной Европой. «Мы в своей истории, особенно в ХХ в., наделали массу собственных ошибок. Не надо наше, и без того кризисное, больное, общество наполнять «соблазнами»… Может быть, есть своя польза и в том, что в наших людях все же больше чувства стыда. В консерватизме современного российского человека есть своя большая польза. Не надо превращать борьбу за права человека во вспашку поля скорби и пустоты жизни. Для нас сегодня куда более важны права личности в их первозданном, гуманистическом смысле» [20]. Действительно, о единой линии социальной эволюции можно было бы вполне обоснованно говорить, если бы существовала полная, стопроцентная корреляция (или, другими словами, функциональная зависимость) между всеми основными одномерными показателями социальной эволюции. В реальности, по мнению А. Коротаева, «… нет ни одной пары значимых эволюционных показателей, между которыми бы наблюдалась стопроцентная корреляция (функциональная зависимость). По крайней мере, более чем за 100 лет поисков подобных корреляций ни одной реальной функциональной зависимости между какими-либо социоэволюционными показателями обнаружено не было» [21: 30–31].

Сейчас мировая историческая наука переживает смену парадигм, методологических установок, сближаясь с психологией, двигаясь к истории социальных представлений и ментальностей [22: 149]. Отечественные ученые, творчески используя идеи мирового обществознания, вновь, но теперь уже более взвешенно, с учетом реальных (а не умозрительных) потребностей России и возможностей их реализации возвращаются к проблеме альтернативности российского исторического процесса на различных его этапах.

Своеобразие российского исторического пути часто, с точки зрения Запада, рассматривалось как выпадение нашей страны из общемирового контекста, хотя на самом деле стремление аккумулировать положительный опыт Европы и Азии означал перспективность именно российского общества. В этом смысле выход в свет тома, посвященного России, многотомной «Истории человечества», издаваемой под эгидой ЮНЕСКО, — крупное событие не только для российской историографии, но и в целом для нашей страны. Россия впервые основательно вписана в контекст мировой цивилизации, что принципиально важно в современных условиях. Понятно, что ученым при этом пришлось столкнуться с непростой дилеммой, ведь известно, что проблемы единства и вариативности исторического процесса по-разному трактуются в различных теориях общественного развития.

Тем не менее, как показывает практика, выбор модели, по которой будет фактически строиться политика России, определяется не наукой (подобного прецедента в истории не было), а реальными интересами правящих элит (включая глобальные компоненты таких интересов) [23: 149]. Диалектика противоречий между первыми, происходящими на макро-, и вторыми, развивающимися на микроуровне, порождает необходимость регулирования и разрешения этих противоречий на каком-то пограничном уровне. Выход из конфликта этих противонаправленных сил — в поиске переходной ступени, выполняющей роль своеобразного социального редуктора от общемировых к местным процессам. Этот промежуточный мезоуровень позволяет общие тенденции приспосабливать к местным специфическим условиям, что дает возможность в нарастающем процессе унификации и стандартизации сохранить разнообразие социального мира, защитить уникальность каждой отдельной культуры. В отличие от макроуровня, промежуточная ступень дает возможность операционального выхода на конкретную этнокультурную самобытность, что повышает гарантии ее защиты и сохранения. Взаимодействие социальных низов и верхов объективно рождает необходимость мезоуровня. Так и локальные социумы нуждаются в таких же посредниках для выхода на макросистему. С другой стороны, на место государств единообразного большинства приходят мультикультурные государства, т. е. государства различных меньшинств (социальных, культурных, этнических, конфессиональных и других), оберегая исторические традиции и сохраняя этнокультурный плюрализм [24: 21-22].

Вместе с тем ни «американский» индустриальный проект, куда Россия сейчас подключается просто в силу цивилизационной инерции, ни «евразийское направление», предлагающее по сути ту же индустриализацию, но в экстенсивно-архаической форме, не способны служить путями перехода к новой реальности. В первом случае Россия оказывается не в собственном будущем, обеспечивающем самостоятельность, а в чужом прошлом и фактически лишь удерживает прежние цивилизационные рубежи, а во втором, кстати, являющемся до сих пор чисто кабинетной, схоластической разработкой, отказывается от будущего вообще и становится «застывшей цивилизацией» восточного типа. Ясную социальную перспективу эти идеи образовать не могут. России нужен проект, который бы обеспечил ей реальное присутствие в будущем [25: 48].

Вследствие этого информатизация культуры должна стать важнейшим элементом государственной политики, особенно для России, ибо модернизация России как проявление нового большого инновационного цикла без информатизации культуры и сопряженных с ней процессов и структур просто невозможна. Однако данный процесс должен идти, по нашему мнению, вне русских либералов, потому что «либерализм для России — это тяжкий крест, форма политического идиотизма. Либерализм в России выступает как удел политических проходимцев, как идеология политического маргиналитета. В России кризис либерализма в марксистской или какой-либо иной форме — это не перманентный кризис, не кризис либерализма как формы социального конструирования реальности, а кризис отторжения, отчуждения либерализма как формы общественного самоубийства» [26: 163].

А. Зубов, рассматривая циклы российской истории, пишет: «Тяжкие испытания, выпадающие на долю общества в период смуты, как правило, порождают нравственную рефлексию, возбуждают чувство раскаяния в делах отцов, усиливают религиозные настроения. Перед смутой для общества характерны эвдемонические ценности, ориентация на благо этой земной жизни, равнодушие к вечности и к спасению в Боге. Религия в предсмутное время превращается в служанку земного благоденствия, в его идеологическую подпору, утрачивая в глазах большинства самоценную значительность, замыкается в самодовлеющий обряд. Напротив, на выходе из смуты религия занимает центральное место в жизненных ориентациях… Однако, усиливаясь, и власть, и народ все более начинают обращать внимание на эвдемонические задачи политического и хозяйственного характера. Напрягая все силы для восстановления былого величия и незаметно даже превосходя его в новых присоединениях, Россия неизменно платит за это растущее внешнее могущество золотом веры и благочестия, собранным в первые десятилетия по выходе из смуты. Из цели государственной деятельности люди превращаются постепенно в средство для достижения национального величия, а вера, из залога Царствия Небесного, в консолидирующую народ политическую идеологию» [27: 162].

Однако именно в современных условиях, как справедливо отмечает А. Фурсов, «… впервые за весьма длительный период русской истории у русских есть возможность построить нацию-государство на основе характерных для русского народа принципов и ценностей. Прежде всего — социальной справедливости» [28]. Дело в том, что в современных условиях «… само время становится антиметафизическим и антидогматичным, требуя в отношении философии истории ХХ в. нелицеприятного суда диалектического разума» [29: 18].

Определенный оптимизм в решением задач, связанных с историческим выбором пути России и всего мира, многие ученые видят в том, что «отечественная историческая наука переживает новый плодотворный период, когда в работах ее лучших представителей происходит не переписывание, а переосмысление истории России» [30: 125]. Это связано с тем, что плюрализм мнений и разнообразие оценок исторических событий, а также отсутствие четких концептуальных линий породили несколько опасных тенденций в современном преподавании истории. Первая из них связана с пренебрежением известными подходами к отбору содержания учебного исторического материала. Это привело к определенным перекосам в преподавании: одни учителя больше внимания уделяют историческим личностям, другие — краеведческому материалу, третьи строят свое преподавание на базе социально-экономической истории и экономики, четвертые в основу уроков кладут изучение внутриполитической истории и жизни правителей, пятые предлагают изучать предмет с уклоном в историю церкви и религии, их взаимоотношений с государственной властью, шестые настаивают на изучении культуры, быта, нравов как первоосновы жизни общества [31: 28]. Однако важно в поиске своего подхода не забыть, что принципиальная задача исторического образования — становление исторического мышления, под которым понимаем набор мыслительных стратегий, дающих возможность самостоятельно выстроить интерпретацию тех или иных событий. Этот аспект приобретает особое значение в условиях глобализации, когда унификация приобретает всеобщий характер.

Очевидно, имеют резон авторы, когда отмечают, что если история есть процесс практической идеализации человека, т. е. последовательного ослабления его отрицательных черт и усиления положительных, то общечеловеческие черты, присущие разным историческим поколениям, обязательно должны быть исключительно положительными. Тем самым абсолютный человек диктует абсолютный идеал человека. А этому идеалу должна соответствовать выразительная модель, которая и является образом сверхчеловека. Благодаря этому образ сверхчеловека концентрирует в себе те же положительные общечеловеческие черты, но уже не в абстрактной, а в наглядной форме [32: 51].

Роль методологического и философско-исторического знания прежде всего понимается с позиций его прагматической, функциональной значимости, когда результаты оформляются в отдельное систематизированное знание. Его объективированные формы вырастают из доминирующей на данный момент дискурсивной практики научного исследования и выступают некоей принудительной силой, диктующей выбор метода исследования. Таким образом, проявляется стремление упразднить другое измерение дискурса: его событийность и случайность — и обеспечить производство знания, соответствующего сложившимся критериям научности [33: 83–84].

Организация исторического знания на основе логических принципов отражала его динамику на макроуровне и была приспособлена для институционального функционирования в обществе. Однако такая организация проявляет свою ограниченность в осуществлении научного поиска и выражения динамики знания, обеспечивающей обновление им своих оснований. Систематики исторического знания имели крен либо в сторону описательной истории (максимальное количество фактов, установленных, проинтерпретированных и концептуализированных на основе простейших теоретических конструкций, заимствованных из неисторических дисциплин или из здравого смысла), либо склонялись к теоретизированной (логоцентристской) истории (максимум логических схем, перенесенных из других общественных дисциплин, и минимум фактов). Что касается динамики исторического знания, то она неизбежно становится нелинейной. В этом случае историческое знание не формализуется и не организуется ввиду строгих теоретических схем. Поэтому историки в научном исследовании, как правило, имеют дело с концепциями или с доконцептуальными формами существования знания, отличающимися от жестких схематик своей мобильностью и индивидуальностью, способностью эксплицировать содержательно изменяющиеся состояния социального бытия. А это требует, в свою очередь, дополнить картину познания как процесса конструирования знания аналитическим мышлением и организационных структур — актуальным феноменолого-экзистенциальным его измерением и нелинейной динамикой, которые разрабатываются в неклассической и постнеклассической рациональности.

В современной исторической науке предпринимаются попытки достижения нового исторического синтеза, предполагающего отказ от идеи всеобщего детерминизма. Внимание профессиональных историков привлекают новые теоретические подходы: цивилизационный; культурологический, антропологический. В конечном счете, все это ведет к отказу от единой универсальной доктрины исторического процесса. В свою очередь, специалисты в области теории и методологии науки отмечают, что можно выделить 3 уровня научного знания, по-разному влияющих на культурное самоопределение российского народа: парадигмальный, методологический, конкретно-научный [34].

Права истории философии на существование гарантируются только наличием метаисторического, «синхронистического» смыслового уровня в самом предмете этой науки. Понятый слишком односторонне и доведенный до своих предельных последствий, «историзм» подрубает тот сук, на котором сидит история: история как понимание. В то же время остается истиной, что историческое понимание есть понимание особого рода, которое по самой своей сути должно быть тождественно «непониманию» [35: 376–377].

В условиях современной России возникает необходимость реализовать исторический шанс на базе коллективистского общества, поскольку Западная Европа оказалась неспособной воплотить христианский идеал цельности жизни, потому что она переоценила логический способ познания и рациональность. Россия же до сих пор не смогла воплотить в жизнь этот идеал по той причине, что полная и всеобъемлющая истина по своей сущности развивается медленно, а также и по той причине, что русский народ уделяет слишком мало внимания разработке логического способа познания, который должен сочетаться со сверхлогическим пониманием реальности [36: 41].

В значительной мере вследствие неадекватности западной модели глобализации потребностям выживания современно человечества его современное состояние можно определить как «цивилизованный» слом или особого типа переходное состояние, где жестко сопряжены относительно новые и весьма опасные процессы: экологический, демографический, антропологический, социально-политический, финансово-экономический, этический, религиозный и другие кризисы.

А. И. Субетто считает, что на пути к ноосферному единению человечества именно гуманитарное знание в силу его диалогической природы способно во многих ситуациях выполнить посредническую миссию в диалоге идей, концепций, культур, парадигм, так как на основе гуманитарного познания осуществляется важнейшая историческая миссия подготовки человечества к осознанной кооперации в противовес конкуренции [37].

Дело в том, что дальнейшее использование идей западной цивилизации является уже неестественным (искусственным) давлением (насилием) над естественным (эволюционным) порядком вещей в мире. Поэтому если традиционная философия уже безвозвратно ассоциируется с формами рациональной западной философии, то разумным может оказаться введение в общественную (эволюционную) практику новых направлений целостного исследования действительного мира, полагающих основы универсального справедливого устройства общественной (в достойной личностной) жизни. Такими научными направлениями могут стать, например, философская космология, универсальная системология и т. п. В своем исследовании вопроса возвращения россиянам и мировой цивилизации истинного мировоззренческого базиса ученые все чаще полагаются на эволюционное развитие культурных потенциалов российской цивилизации [38: 188–189].

Положительной альтернативой и глобализму, и антиглобализму могла бы оказаться ноосферная традиция, которую следуют поставить в основу исторических концепций. Идея ноосферы — панацея от всех неприятностей глобализма, как некоторые полагают; это «всего лишь» теоретический проект, за которым есть мировоззренческая перспектива, в которой примирены религиозные и исторические притязания очень разных и даже враждебных этноязыковых общностей [39, c. 46-47].

Действительно, «нет сомнений, что прекрасные и трагичные страницы нашей национальной истории — это прелюдия к грядущим и еще более масштабным подвигам и свершениям. Не зря же на нашу долю выпало столько страданий. Такое не бывает впустую. История готовила наш удивительный народ к чему‑то небывалому, высшему, запредельному. И то, что предначертано, случится. Никаких сомнений» [40].

Можно сделать вывод о том, что эвристическая мировоззренческая сущность исторического познания и вследствие этого его важная нравственно-воспытывающая составляющая находят наиболее полное выражение в современной учебно-исторической литературе, формирующей нравственные и общественно-политические взгляды нового поколения, определяя его жизнедеятельность в будущем. Мировоззренческая сущность исторического познания детерминирует процесс создания учебных вариантов национальных историй государств на постсоветском пространстве, что является способом переосмысления места и роли локальных этнических культур в прошлом и настоящем, показывает влияние данной литературы на внутриполитические и внешнеполитические аспекты национальной безопасности России.

В условиях переоценки ценностей, проявления русофобии и национализма задача историка состоит в том, чтобы на каждом занятии пытаться проводить исторические параллели, что дает возможность учащимся избавиться от комплексов («тюрьма народов», «кровавое прошлое» и т. п.). Только благодаря истории мы можем доказать, что многополярный мир сможет остановить американский глобализм, и именно в таком мире у России есть шанс не утратить свой суверенитет и идентичность. Сохранение и развитие национальной культуры также будет способствовать этому процессу.

Таким образом, история играет принципиальную роль в воспроизводстве «коллективной памяти», в возможности связать в историческом производстве интересы формирования личности с целым рядом базовых исторических категорий (этнос, мировое сообщество, цивилизация), что приобретает особое значение в условиях глобализации.

 

Библиографический список

 

1. Габинская, А. А. Гуманитарный смысл образования / А. А. Габинская / / Диалог поколений и культур в контексте глобализации: материалы Международной конференции «Конфликт поколений в контексте информационной глобализации». — СПб.: Изд-во политех. ун-та, 2007.

2. Морена, Э. Принципы познания сложного в науке ХХI века. / Э. Морена; отв. ред. Н. К. Удумян / / Вызов познанию: Стратегии развития науки в современном мире. – М., 2004.

3. Трёльч, Э. Историзм и его проблемы / Э. Трёльч — М.: Юрист, 1992.

4. Шпанн, О. Философия истории / О. Шпанн. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005.

5. Карсавин, Л. П. Философия истории / Л. П. Карсавин. — СПб., 1993.

6. Кисель, М. А. Философия истории / М.А. Кисель / / Современная западная философия. — М., 1991.

7. Розов, Н. С. Теоретическая история — место в социально познании, принципы и проблематика / Н. С. Розов / / Время мира. Альманах. Вып. 1: Историческая макросоциология в ХХ веке / под ред. Н. С. Розова. – Новосибирск, 2000.

8. Юрьев, А. И. Политическая психология терроризма / А. И. Юрьев / / Философские науки. — 2005. — № 10.

9. История человечества: в 8-ми т. Т. VIII. Россия / общ. ред. чл.-корр. РАН А. Н. Сахаров. — М.: Издательский Дом «Магистр-пресс», 2003.

10. Столович, Л. Н. Об общечеловеческих ценностях / Л. Н. Столович / / Вопросы философии. — 2004. — № 7.

11. Чуринов, Н. М. Совершенство и свобода / Н. М. Чуринов. – Красноярск, 2001.

12. Федотова, В. Г. Факторы ценностных изменений на Западе и в России / В. Г. Федотова / / Вопросы философии. — 2005. — №11.

13. Смолин, О. Н. Социально-философские основания стратегии модернизации России: роль образования и науки / О. Н. Смолин / / Философские науки. — 2006. — № 3.

14. Кутырев, В. А. Крик о небытии / В. А. Кутырев / / Вопросы философии. — 2007. — №2.

15. Трофимович, Д. А. К вопросу о возможности использования исторического опыта в процессе социального выбора / Д. А. Трофимович / / Диалог поколений и культур в контексте глобализации: материалы Международной конференции «Конфликт поколений в контексте информационной глобализации». — СПб.: Изд-во политех. ун-та, 2007.

16. Корольков, А. А. Конфликт или преемственность поколений / А. А. Корольков / / Диалог поколений и культур в контексте глобализации: материалы Международной конференции «Конфликт поколений в контексте информационной глобализации». — СПб.: Изд-во политех. ун-та, 2007.

17. Мелихов, А. Голод голодных и слабость сильных / А. Мели-хов / / Литературная газета. — 2006 . — 13–19 декаб.

18. Зайфферт, В. Что будет с европейским союзом? / В. Зайфферт / / Литературная газета. — 2006. — 22–28 февр.

19. Верховцева, Т. Е. Соборность: русская традиция и русский идеал / Т. Е. Верховцева / / Теория и история. — 2004. — №3.

20. Ципко, А. Третье средневековье / А. Ципко / / Литературная газета. – 2006. – 29 марта–4 апр.

21. Коротаев, А. В. Альтернативы социальной эволюции (вводные замечания) / А. В. Коротаев, Н. Н. Крадин, В. А. Лынша / / Альтернативные пути к цивилизации. — М., 2000.

22. Дубровский, А. М. Александр Александрович Зимин: трудный путь исканий / А. М. Дубровский / / Отечественная история. — 2005. — №4.

23. Косолапов, Н. А. О месте геополитики в эпоху глобализации / Н. А. Косолапов / / Восток (ORIENS). — 2003. — № 4.

24. Симонян, Р. Х. От национально-государственных объединений к региональным / Р. Х. Симонян / / Вопросы философии. — 2005. — №3.

25. Кудашов, В. И. Русский мир и национальная идея / В. И. Кудашов / / Теория и история. — 2003. — № 2.

26. Чуринов, Н. М. О кризисе либерализма / Н. М. Чуринов / / Теория и история. — 2005. — №2.

27. Зубов, А. Б. Циклы русской истории / А. Б. Зубов / / Вопросы философии. — 2003. – №2.

28. Фурсов, А. Круглый стол «В бывшем царстве, многонациональном государстве» / А. Фурсов / / Литературная газета. — 2007. — №22–23.

29. Бойко, П. Е. Идея России в русской философии истории / П. Е. Бойко. — М.: Изд-во «Социально-политическая МЫСЛЬ», 2006.

30. Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. XVI-XX веков / В. В. Алексеев, Е. В. Алексеева, К. И. Зубков, И. В. Побережников. — М.: Наука, 2004.

 

 

в. и. красиков

 

СМЫСЛОВЫЕ СТРУКТУРЫ НОВОГО РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ: КРИТЕРИИ И КЛАССИФИКАЦИИ

 

Появление во второй половине ХХ в. так называемых «новых религиозных объединений» (далее НРО), которые характеризуются чертами, не свойственными как традиционным религиям, так их обновленческим версиям Нового и Новейшего времени, ставит проблему концептуализации их особенностей. Классические концепции религиогенеза (М. Вебер, Г. Зиммель, В. Дильтей и др.), сформированные на основе анализа закономерностей формирования религиозного сознания в традиционном и в раннем индустриальном обществе, требуют своего переосмысления в контексте реалий второй половины XX в., приведших к новому «взрыву религиозности». Актуальность проблемы концептуализации новых особенностей современного религиогенеза заключается в необходимости преодолении мировоззренческой растерянности, связанной с тем, что новые факты религиозной жизни получают односторонне негативную оценку, будучи оцененными по меркам и клише прежнего религиозного опыта. Это часто ведет к конфронтации с НРО, порождает религиозный экстремизм.

Кто же они, современные «ловцы человеков»? Помимо того, что они воспроизводят собой древние архетипы религиозной психологии и древние технологии евангелизации (и западной, и восточной), — это все же наши современники, и действуют они в современной чрезвычайно диверсифицированной среде с разными образовательными и интеллектуальными стандартами. Это обусловливает большое разнообразие новых религиозных объединений, которое следует все же как-то упорядочить для создания единой, представимой картины.

Классификации НРО многочисленны, но большинство из них страдает, на наш взгляд, серьезными методологическими недостатками, главные из которых: монокритериальность и использование старых шаблонов в понимании религиозности (исследовательские шаблоны, возникшие при анализе классического религиогенеза древности). Монокритериальность проявляется в том, что в качестве основания анализа используется традиционно-конфессиональный определитель, т. е. отталкиваются от опять-таки «базовых» религий типа «псевдохристианские», «псевдоисламские», «ориенталистские» или «неоязыческие», т. е. упор делается на историко-культурные признаки.

Другой популярный критерий, полагаемый в качестве фундаментального, — так называемый «вероучебный»: чему учат, как представляют себе мир, человека, личность основателя и т. п. Подобный критерий вообще не может быть эффективным в силу теоретической и ценностной несоизмеримости разных учений и в силу своей скрытой ангажированности.

Главный же методологический недостаток в интерпретации НРО — отношение к ним скорее как к либо «мутации», либо издержкам адаптации все тех же базовых религиозных форм (библейского либо индуистского циклов, двух

 Неокульты: «новые религии века»? Минск: Изд. «Четыре четверти», 2000. — С. 25. Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник… » — С. 73–74, 76, 80.

 Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник… » — С. 81–82.

 Если о достоинствах и недостатках теории говорит представитель определенной конфессии, то заведомо ясно, что у него будет масштабом истины: лишь собственные догматы. Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник… » — С. 82–87. Любопытна классификации А. Л. Дворкина, разделяющего НРО на гностические и катарские: первые дают открывающее знание, вторые — обещают спасение.архетипическо-религиозных народов). В классификации же необходимо исходить из того основания, что современные события в религиозной жизни последних 50 лет — начало нового витка религиогенеза, определяемого складывающимися новыми цивилизационными реалиями. Его основной, новой качественной чертой можно признать своеобразное религиозное выражение (опережение, предвосхищение) радикализации человекобожеских интенций в человеческом развитии, чувства кануна антропологической революции. Помимо традиционного апокалипсических настроений, свойственных обновленческим версиям традиционных религий и периодическим историческим переживаниям (к примеру, смены тысячелетий), возникают прямо перфекционистские (улучшающие природу человека) и даже революционно-антропологические религиозные мотивации.

Отталкиваясь от подобного основания и «просеяв» в соответствии с ним имеющийся эмпирический материал, выделим четыре наиболее явственных критерия, по которым можно создавать классификации, ориентирующиеся на суть происходящего в том или ином НРО, а не на формальное внешнее сходство.

Это критерии: предметный, антропологический, авторитарности, рефлексивности. Рассмотрим их в предложенном порядке.

Предметный критерий традиционен для характеристики специфики научной деятельности, описывая область действительности, на которую направлен интерес данной дисциплины, и особенности операций, которые здесь осуществляются. Этот критерий мы полагаем уместным и от

 Это сходство, ссылки, заигрывания НРО с прежними идеями и практиками религиозной жизни имеют, по крайней мере, два объяснения: эксплуатация преимуществ «раскрученного брэнда» (использование консерватизма потребителей) и особенности самоидентификации (собственная респектабилизация).носительно эффективным и в характеристике различий в деятельности современных религиозных групп. Содержание их активности разительно отлично от традиционно интерпретируемой религиозности. Последняя определялась посредством критерия «признания и поклонения сверхъестественному». В настоящее время этот критерий, похоже, узковат. Помимо НРО, мимикрирующих под ту или иную религиозную традицию, есть те, которые вообще не только не признают личного божества-демиурга, но даже что-то в виде особой направляющей Силы, подобно нашему сознанию. Так, сциентистские секты вообще представляют себе трансцендентное как еще не познанное, еще не рационализированное, т. е. своего рода «временно сакральные области». Потому все же основным критерием современных НРО следует, по всей видимости, признать критерий авторитарности: где есть харизматический лидер, способный что-то связно сказать, возникает, рано или поздно, его культ и какая-то, более или менее удачная, религия. Предметный критерий позволяет, помимо очевидных НРО, прямо мимикрирующих под конкретную религиозную традицию с обновленческой мотивацией, выявить и другие, действительно новые религиозные феномены, где религиогенез идет в новых областях знаний, новых сферах человеческого опыта. Мимикрирующие, обновленческие НРО собственно лишь с существенной оговоркой могут называться «новыми» — лишь по времени их появления: они также наши современники. В остальном это «старые новые религиозные объединения» — секты и ереси существующих тысячелетия религий: брахманизма, буддизма, иудаизма, христианства, ислама, как и язычества. Ересиация, как и догматизация (унификация, кодификация), — имманентная сторона существования

 В истории философии много тому примеров: конфуцианские, даосские церкви, школы (по сути «церкви») Пифагора, Платона, Эпикура, церковь Огюста Конта и т. п.массовых вероисповеданий, на жизнь которых существенное влияние оказывают уже скорее нерелигиозные, собственно социально-организационные (внутренние законы развития больших корпораций) и социально-сословные (борьба групп людей за ранг и блага) факторы. Потому обновления, «возвращения к чистоте исходного учения», «подлинное прочтение», «новое откровение» (в рамках понятий и символики традиционного религиозного брэнда), «второе пришествие» — тривиальные сюжеты предшествующей религиозной истории.

Также по предметному критерию (чем занимаются, что является предметом деятельности) выделяется еще одна разновидность «старых новых» — это экуменические НРО, претендующие на «последнее и окончательное» объединение различных религиозных традиций в «Большой Истине». Такие попытки были и ранее, тем более они не могли не появиться в современных условиях религиозного ренессанса: «Белое братство», «Аум Сенрике», Миссия Чайтаньи, «Институт знания о тождественности» и др.

Несколько старше, чем НРО последнего полустолетия, оккультные объединения, так называемые многочисленные «сатанистские» секты, а также современные последователи классического спиритуализма (в частности Э. Сведенборга). Сатанизм и спиритуализм также не новы, являя собой итог легализации прежней нонконформной обыденной атеистичности (радикальный гедонизм) и магического мышления.

Мимикрирующие, экуменические и оккультные разновидности и создают впечатление повторяемости, дублирова

 Из недавних мимикрирующих под христианство — «Церковь Последнего Завета» (Виссарион), «Богородичный центр» (Иоанн Береславский) и др., под восточную религиозность: Международное общество сознания Кришны, Сахаджа-йога, Ананда Марга, секта «Фалуньгун», «Брахма Кумарис» и мн. др., под язычество: друиды, учение Карлоса Кастанеды, «внутренний круг» последователей Порфирия Иванова, «бажовцы», группа Доброслава, учение Александра Дугина, «Школа диворга» и т. п.нии уже имеющегося религиозного содержание. Это не совсем так. Известно, что новое зачастую любит выбирать для своего явления старые одежды, ставшие респектабельными формы (продолжить традицию, выполнить пророчество) и лишь впоследствии «сбрасывает старую одежду». Однако собственно «новыми» в сравнении с прежней религиозной традицией следует, по-видимому, считать другие три разновидности НРО: культы здоровья, сциентистские религии и фэнтазийные группы.

Предмет активности культов здоровья — «духовное и физическое оздоровление» человека с помощью разных средств: бега и медитации (Шри Чинмой), массажа и изучения ведических текстов (Центр «Униведа»), обучение технике управления некоторыми интеллектуальными процессами (трансцендентальная медитация или «Наука созидательного интеллекта» Махариши), обсуждения и поиска решения проблем здоровья, воспитания и лидерства (многочисленные организации, «улучшающие» человека: «Белая экология», группа В. Д. Столбуна, некоторые «валеологические» группы), развития экстраординарных способностей человека (школа О. Андреева, «Храм Шеол», Рэйки, группы нейролингвистического программирования, «Тетрада», центры психического совершенствования и мн. др.).

Что делает их НРО? Как и в классических религиях, центральная фигура здесь — харизматический лидер, одержимый профетической либо мессианской страстью, этическим пафосом, которые являются сублимацией его авторитарных наклонностей. Что-то, кому-то, в известных случаях, на время и может помочь или развить, однако большинство в этих центрах и группах «развития-здоровья» — те же зависимые и внушаемые люди, обретающие религиозность в современной, броско-товарной упаковке «трансцендентальной медитации», «сверхвозможностей человека», «нейролингвистического программирования».

Другой тип НРО — сциентистски организованные объединения: Церковь саентологии, многочисленные радикальные уфологические организации. Особенности этих новообразований: прокламирование своей научной основы, особой антропологической миссии — создание новой расы людей: бессмертных и совершенных. Обязательно создаются свои квазинаучный язык и системы представлений о мире — по сути, профанированные переописания в своей терминологии древних идей (реинкарнации, спасения от смерти) и тривиальных истин, причудливейшие комбинации научных и архаических образов типа «пространство между электронами как бы заполнено патокой или липким астральным клеем», «атомы сознания загрязнены миазмами астральных сгущений».

Это подводит нас еще к одной категории НРО, которые уместнее будет назвать фэнтазийными (от слова fantasy — современного литературного жанра). В литературе «фэнтази» конструируются иные, неземные миры, либо действия перемещаются в иные темпоральные измерения Земли. Здесь чудеса и магия имеют вполне материалистическую (энергетическую) и законосообразную подоплеку, являясь естественным компонентом естественного мира.

 Саентологии заявляют ничтоже сумняшеся: «знания, лежащие в основе этого вероучения, берет свое начало в ядерной физике, высшей математике и в понимании, которым обладали древние на Востоке» — цитировано по: Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник… » — С. 117. Они создают особые технологии, которые спасут людей (не вера, как раньше, а технологии!) в ходе грядущих катастроф, уфологи — так те вообще постоянно находятся в контакте с внеземным могущественным Разумом.

 Потрясающие банальности подаются с умнейшим видом. Так, Л. Рон Хаббард во «Введении в саентологическую этику», пиная как хотя философов античности и Древнего Востока, выдает затем феерическую мысль: «много лет тому назад, я открыл и доказал, что человек в своей основе — хороший…» http: / / www. philosophy. ru / library / lib7. html

 Веб-сайт «фиолетовых», оккультно-сциентистская секта, связывающая свое происхождение с мифическим графом Сен-Жерменом http: / / tsl. msk. ru/violet_flame. htmlМожно сказать, что это update, современная версия магического мышления.

Как мы могли чуть ранее убедиться на примере «фиолетовых», fantasy — это когда соединяются элементы привычного, авторитетно полагаемого за реальность (атомы, электроны), и необычного, неповседневного (астральные сгущения и пр.). Сциентистские НРО имеют явные признаки магического мышления, как, впрочем, и любое религиозное объединение. Однако выделение «фэнтазийных» НРО в отдельную рубрику имеет целью отделить группы людей, у которых проявления магического мышления наиболее явственны и ярки. Если остальные религиозные люди, признавая существование Бога, трансцендентного существа, его свиту, медиаторов и супротивника, все же достаточно резко разводят естественное и сверхъестественное, то для людей магического мышления сама повседневность становится иной. Сторонники теософии, рерихианства, движения New Age, «бажовцы» живут в значениях реальности, сконструированной их харизматическими лидерами, начиная с Елены Блаватской, и совпадающих в своих базовых квалификациях с мифологическим, архаичным мировидением: «все едино», «все одухотворено и оживотворено, есть Бог», реинкарнация, потому для реализации наших потребностей вполне эффективны магические манипуляции (использование скрытых законов мира).

Качественное отличие фэнтазийных культов от сциентистских — все же ретроспективная ориентация на древнее знание и практики. Качественное же отличие от архаического коллективистского мышления и традиционно-оккультных практик — индивидуализм («сотвори свою собственную действительность») и социальный активизм революционно-антропологической ориентации: преобразовать личность, потом — мир. Эти объединения, которые можно отнести к «фэнтазийным», имеют весьма разнородный характер. Это и группы любознательных по изучению теософии, произведений Рерихов, восточных учений, толкиенисты, и культистские группы — все зависит от наличия в группах харизматических лидеров с профетическими наклонностями, суггестивными способностями, мессианской мотивацией.

Приведенная классификация по предметному критерию достаточно условна, ее задача — не в жесткой, однозначной дифференциации НРО. Это просто невозможно — в силу общего синкретичного характера идейных оснований, практик НРО как отражения современной унификации, интернационализации жизни человечества. Полезность предложенной схемы видится в вычленении двух основных тенденций в современном религиогенезе: воспроизведении в адаптированных формах прежних закономерностей (мимикрирующие, экуменические, оккультные) и формировании, реализации новой закономерности — радикального человекобожия (культы здоровья, сциентистские, фэнтазийные).

Посредством использования в определительной работе одного критерия вряд ли можно представить объемную картину описываемого. Мы считаем целесообразным дополнить предлагаемую классификацию еще и членением по трем другим признакам-критериям, что отчасти позволит внести другие точки обзора современной новой религиозной жизни, сообщить обзору большую объемность и содержательность: помимо того, «чем» они занимаются, надо иметь представление о том, «как» они это делают, «какие идеалы» при этом преследуют.

Антропологический критерий определяет отношение НРО к природе человека. Здесь возможны три основных варианта оценки и политики в отношении эмоционально-волевой его натуры, страстей человеческих:

– наиболее классический — селективный: строгая «прополка» человеческой природы, устранение негодного, греховного и сохранение, совершенствование приемлемого, богоугодного;

– «принять и понимать, не осуждать», все, что дано человеку, — не зря, а имеет внутренний смысл, потому надо разумно пользоваться данным, отведенным для человека;

– «улучшить, трансформировать человеческую природу в сверхъестественном направлении».

Согласно этим имеющимся мировоззренческим решениям в составе НРО действуют аскетические, гедонистические и радикально-перфекционистские разновидности. Конечно, выделенные разновидности представляют собой скорее «идеальные типы», к которым в реальной жизни приближаются лишь некоторые НРО, большинство же остальных выбирают комбинативные решения.

Существуют все же серьезные теоретические резоны для выявления подобных «идеальных типов»: четкое определение возможного диапазона религиозно-идеологических решений «проблемы человека» со стороны НРО, описание «чистых типов» как наиболее репрезентативных примеров современного религиозного экстремизма. Действительно, деятельность тех НРО, в которых наиболее явственны и однозначны указанные отношения-оценки, характеризуются и соответствующими ясными, радикальными решениями и линиями поведения.

Конечно, наиболее ожидаемо от религий (в «осевом» понимании), соответственно их вековой моральной репутации, — это борьба с людскими слабостями и пороками, наставление на путь истины. НРО, выбирающие этот традиционный путь, дабы преуспеть в конкуренции с традиционными же конфессиями, должны резко интенсифицировать религиозную требовательность. Однако для того чтобы реально, действенно осуществить ее исполнение, необходимы радикальные меры по обособлению новообращенных от остального, погрязшего во зле мира. Большинство НРО действует все же в сессионном режиме: обращенные живут в миру, в семьях, имея мирское, кормящее их (и НРО) занятие — встречи, коллективные сейшн имеют регулярный характер. И лишь наиболее радикально, аскетически настроенные НРО разработали изоляционные, стационарные формы организации своей жизни, которые резко увеличили возможности контроля над поведением своих членов. Три их основные формы можно условно назвать моделями «ашрама», «религиозного гетто» и «городских партизан».

Все три модели не новы, а были придуманы вековыми нонконформными религиозными практиками. Ашрамы или отдельные, удаленные поселения давно были известны как форма радикально-сепаратного религиозного существования: брахманистские, буддистские, раннехристианские, исламские секты классических религиозных периодов, многочисленные протестантские секты, секты Нового и Новейшего времен (раскольники, мормоны, духоборы и мн. др.). Последний российский прецедент — «Церковь Последнего Завета», которая организовала «экспериментальное экологическое поселение» в Красноярском крае у о. Тиберкуль, «землю обетованную». Преимущества этой модели очевидны: собственная социальная организация (свои негласные суд, полиция, экономика), максимально возможная изоляция и религиозно-бытовое самоутверждение.

Модель «гетто» также апробирована многовековой сектантской практикой. «Гетто» означает совместное компактное проживание только верующих в общих квартирах, домах, районах. Радикализм аскетических требований здесь существенно повышается в сравнении с «ашрамом», ибо рядом более свободная жизнь, полная информации и соблазнов. Потому: «кратковременный сон 3–4 часа в сутки, скудное питание (в день — 100 граммов сухой крупы или макарон, пакет молока, немного хлеба и иногда яйцо), спят на полу в одежде» («Аум Сенрикё»).10 Сходный, вегетарианский, бессонно-медитативный режим жизни в сектах «Брахма Кумарис», «Богородичном центре», «Международном обществе сознания Кришны», «Ревнителей истинного благочестия».11

Вероятно, наиболее экстремальный в отношении с окружением вариант — модель «городских партизан», когда либо секта по своим взглядам и практике изначально одиозна (скопцы) либо секты уходят в подполье после одиозных акций (Аум Сенрикё, Белое братство). Странствующие ордена аскетов-рыцарей, дервишей, русские «бегуны» — предшественники современных религиозных партизан.

Здесь трудно говорить о возможностях повседневного контроля со стороны руководства как в первых двух моделях, тем более, что задачи мимикрии требуют не выделяться среди остальных, однако здесь большое значение приобретает сектантский, корпоративный аскетизм внутренней самодисциплины, самоцензуры мысли представляющий в общем-то более развитые формы аскетизма, чем тот, который требует постоянного бдительного внешнего контроля.

Другая разновидность НРО проповедует альтернативное, гедонистическое отношение к человеку. Потакание человеческим слабостям, возможно, также привлекает в подобные НРО определенные категории людей. Подобное отношение вполне «современно» для нынешней потребительской культуры, однако разительно противоречит привычно-ожидаемой, морально-стандартизующей, ограничивающей функции религии. Гедонистические секты могли иметь ограниченный успех среди молодежи, да и то только в известное революционное время «битнически-хиппистского

10 Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник… » — С. 242.

11 Там же. С. 334, 382, 268–290, 252-253.золотого века» молодежных субкультур: 50–60 гг. ХХ века. Сексуальное раскрепощение от пут викторианской ханжеской морали «двойных стандартов», сексуальное экспериментирование стали визитными карточками наиболее скандальных НРО («Дети Бога» Дэвида Берга, культ Раджниша (Ошо), сатанизм Лавея)12 и излюбленной мишенью торжествующих обвинений со стороны устоявшихся конфессий.

Терпимое отношение к юношеской (детской) сексуальности, свобода нравов (адюльтер, «божественная проституция») и сексуальных ориентаций, может, и отвечают в общем, «мягком» режиме либеральным ценностям тотальной индивидуальной свободы, но обязательно — в формате сопряжения с индивидуальной ответственностью и рационализмом. Такой формат недоступен многим из вульгарных гедонистов, просто слабым и потакающим себе, недалеким людям, которые и устремлялись часто, как мотыльки на огонь, в подобные НРО. Идеологически более выдержан сатанизм А. Лавея, который прямо устанавливает свою преемственность от древнего гедонизма (Эпикур). По сути это доктрина «разумного эгоизма», основанная на идеях и действиях, не противоречащих людской природе (эгоизм, месть, стремление к сексу, богатству, славе и силе), контролируемой собственным разумом и чувством меры, где «Сатана» — скорее «лейбл» догмы и исторический символ нонконформизма.

12 «Развивайте свою сексуальность, — проповедует жизнерадостный Раджнеш, — не подавляйте себя!… Нет ничего грешного в чистом простом сексе… нет нужды скрывать его за прекрасным словом «любовь». «В сексе нет абсолютно ничего дурного, — авторитетно подтверждает Д. Берг, — до тех пор, пока все идет по любви… и не важно, с кем, не важно в каком возрасте». Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник… » — С. 294, 378. «Сатанизм одобряет любой способ сексуального самовыражения, который вы найдете для себя наиболее приемлемым, если только он не причиняет никому вреда». Satan Bible, кн. II. — http: / / www. gothica666. sitecity. ru / ltext_0704024336. phtml? p_ident=ltext_0704024336. p_0704032709

Радикально-перфекционистские НРО — одна из индикаций нынешней фазы религиогенеза. Ориентация на радикальное улучшение человеческой природы — вообще родовой признак религий «осевого формата». Обещание преодоления смерти и трансцензуса (перехода из мира естественного в мир сверхъестественный) — что может быть радикальнее? Однако по мере хабитуализации (опривычнивания) осевых религий идея спасения утрачивает свою индивидуально переживаемую напряженность и постепенно перемещается в плоскость абстрактного (в конце времён) коллективного, конфессионального спасения, а совершенствование стало скорее назойливым моральным напоминанием. Сектантские обновления религиозного перфекционизма прежде, до ХХ в., носили также утопически-коллективистский характер «земли обетованной», «нового Сиона», где «избранные» обретут царство Божие и вечное спасение. Современный религиозный перфекционизм представляет собой во многом проекцию господствующих в современной культуре ценностей радикального индивидуализма, прагматизма и инновации и выделился в отдельный религиозный профиль. Назойливые абстрактные обещания традиционного перфекционизма (станете добродетельными, гармоничными, святыми, богами) стали конкретными — в связи с развитием наук о человеке. Обещают не только улучшение, но качественную трансформацию в новый вид сверхсуществ с экстраординарными (левитация, телекинез, телепортация, контроль над материей) и экстрасенсорными (проницание, предвидение) способностями. Такие религиозные целеполагания мы можем встретить в уже упоминавшихся культах здоровья и сциентистских сектах.

Критерий «степени авторитарности» делит НРО на две неравномерные части. Большинство — лидерские, возглавляемые яркими религиозными харизматиками, определяющими учение и жизнь своих последователей, вообще смысл всего этого действа. Это «солнца» сектантских вселенных, определяющие железные законы «психологического тяготения»: Шри Матаджи, Порфирий Иванов, Сёко Асахара, Виссарион, Шрима Прабхупада, Лазарь Каширский, Махариши, Антон Лавей, Иоанн Береславский, Мария Цвигун, Рон Хаббард и десятки других. Меньшинство — олигархические секты, характеризующиеся коллективным руководством, где по каким-либо причинам не утвердился культ личности. Соответственно это более эклектичные по характеру учения и предназначению НРО (цели: самопознание, гармонизация, здоровье и т. п.), поскольку все же именно личность, как мы убеждаемся, и определяет четкость религиозного профиля.

Наконец еще один критерий, который представляется уместным для определения степени рефлексивности разных НРО.

Религиозная мировоззренческая страсть просыпается, формируется в качестве жизнеполагающей у разных по социальному происхождению и интеллектуальным задаткам людей. Птицы собираются в стаю по оперенью, гласит английская поговорка,13 тоже относимо и к людям. Социологический анализ НРО требует более обширных количественно-статистических данных, которые в настоящее время невозможно собрать или иметь доступ к возможно собранным (к примеру, спецслужбами). Однако возможен качественный анализ более доступных религиозных идей многих НРО, которые относительно свободно циркулируют по информационным каналам и справочным изданиям. Идеи, которые проповедуют люди и всерьез убеждены в их правомерности, — многое говорят о них. Как их можно качественно оценить, учитывая их имманентную несоизмеримость? Полагаем, что их все же можно сопоставить со здравым смыслом, соразмерить убеж

13 Birds of feather flock together. Русская пословица: «рыбак рыбака видит издалека».дения с основными реалиями житейской практики, повседневности на предмет их «вменяемости», соотнести также с имеющимися культурными стандартами знаний, стандартами полемики и владения мыслью, определить как итог степень их самокритичности (рефлексивности). По этому, может, несколько в большей степени ценностному критерию,14 можно выделить среди НРО три категории: невменяемые, вменяемые (рассудочные) и интеллектуалистские.

Конечно, проблема интеллектуально-рассудочной вменяемости непроста. Известно, что многое действительно новое имеет обыкновение являться в необычных, а то и «безумных»15 формах. Известно также, что люди хабитуализируют весьма необычные идеи. Так, христианские идеи о воскресении мертвых или «каннибализме» («это Моя кровь и плоть» последней вечери), или восточные о реинкарнации — радикально необычны для повседневности, однако все же прижились и сейчас представляются вполне рассудочными, т. е. соразмерными — по степени их принятия многими в качестве вполне «нормальных». Потому «невменяемость» квалифицируется нами здесь весьма осторожно: не будем оспаривать вменяемость по содержанию (мало ли какие могут быть взгляды?), а посмотрим на степень самокритичности и на степень способности к артикуляции плодов своего мышления (фантазии) и представлений повседневной практики. Проще говоря, клинический нарциссизм и чудовищная эклектика — признаки невменяемости, отсутствия способности

14 Большинство критериев ценностны и субъективистичны. Данный — не исключение, представляя точку зрения человека, знакомого с историко-философской и религиозной традициями. Здесь оценивается не «новизна» или «степень обоснованности» — качеств довольно относительных, а именно степень рефлексивности: способности к самокритике, самоиронии, к позиционированию в отношении традиции, других религий и учений, видению себя в соразмерении.

15 «Достаточно ли это безумно, чтобы быть правильным?» — поговорка физиков-теоретиков ХХ в.соразмерения своих убеждений с основными пропорциями здравого смысла.16

В чем выражается клинический нарциссизм? В безудержном, даже эпатирующем самовосхвалении. Можно скромно называть себя время от времени Им, Сыном Бога или же инкарнацией, мессией. А можно называть себя «Матерью Мира» и утверждать» «Небо и Земля, Луна и Солнце, Большая Медведица и Орион, Сириус-Сотис, Звезды и Планеты, Туманности и Кометы, Воинства Небесные и Элементалы, Силы и Престолы, Вода и Воздух, Огни и Пространства, Золото и Камни, Звуки и Радуга, Стороны Света и исподняя — все Живое и Дышащее подвластно Моей ЛЮБВИ! И движет ОНА Временем, Космосом, Сотворенным! Ибо Сильнее Ея нет, не было и не будет ничего! Она — всепобеждающа, ибо Есть Истина Всего Сущего!»17 Этот эпиграф в сайте «Великого Белого Братства Юсмалос», радикальных религиозных «городских партизан», весьма репрезентативен для иллюстрации этих признаков. Клинический нарциссизм: тексты учения и «божественных песен», которые любит сочинять Мать Мира, испещрены словами с заглавных букв, что, вероятно, должно сообщить чувство их сакральности; и нет нужды говорить о явном переборе с атрибутами. Чудовищная эклектика: перечисляемый ряд подвластных Марии Цвигун феноменов решительно неоднороден, включая в себя мифологические, алхимические, сциентистские (туманности и кометы), библейские смысловые моменты, и все это круто замешано на христианской идее любви креатора (все той же Марии) к сотворенному ей.

16 Вместе с тем не будем забывать и о такой функции «невменяемого» как шокирование, заявка на трансцендентность, знак неестественного как сверхъестественного. Тертуллиан: верую, хотя нелепо.

17 Матерь Мира Мария ДЭВИ Христос. «Песнь Свободы — танец ЛЮБВИ: БОГОСОИТИЕ! http: / / www. usmalos. com / epohasveta / 5pesnvob. shtml

Современные «древние люди» (А. Бергсон), как и их классические мифологические предшественники, не способны четко дифференцировать субъективное (свои образы, фантазии, облеченные в историко-религиозные и литературные идеи) и объективное (социоматериальные реалии), естественно для себя создавая жутко эклектические построения. Так, «согласно доктрине бажовцев, как Алтаем и Гималаями управляет Зороастр, так покровительницей-демиургом Урала является Хозяйка Медной горы — хозяйка Урала, являющаяся помощницей Матери Мира… сотрудницей Иерархии Света… Ее помощниками являются Великий Полоз, бабка Синюшка, Огневушка-поскакушка и прочие бажовские персонажи»18. В списки «Кармического Совета» некоторые невменяемые последователи Рерихов включают архангелов, боголюдей, мифологические персонажи, реальных людей (типа Порфирия Иванова и Сергея Радонежского), возглавляемых «Божественным Директором Леди Порцией».19

Вменяемых лидеров и НРО все же большинство. Они могут проповедовать довольно странные убеждения или причудливые (вызывающие) жизненные стили, однако они пытаются их рассудочно объяснить, используя все же общепринятый словарь и круг разделяемых многими понятий и образов. Они прагматики и четко различают идеи и жизнь, отличают политику с окружением от «внутренней реальности» НРО. Степень вменяемости со временем только возрастает в связи с опривычниванием, стилизацией, легализацией наиболее жизнеспособных НРО, которые могут постепенно переходить в разряд «религиозных тяжеловесов».

18 Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник… » — С. 218.

19 Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера: Справочник… » — С. 81-82.

Однако наиболее интересны для философско-религиоведческого анализа те НРО, которые можно квалифицировать как «интеллектуалистские», характеризующиеся развитой рефлексивностью. Они, конечно, имеют свою, более образованную и развитую аудиторию и паству, нежели совсем уж «нищих духом» невменяемых НРО. Рассмотрим два религиозных проекта: один — 60-х гг., другой — 90-х гг. ХХ в.

Религиозный проект Антона Лавея появился во второй половине 60-х гг. Вполне в духе и в контексте того времени, это, можно сказать, контррелигия — псевдорелигиозная форма молодежной контркультуры, издание в формате 60-х гг. ХХ в. — гедонизма античности и человекобожия Ренессанса, продолжение традиции критики христианства Вольтера, Штирнера и Ницше. Культ человека, радикальный гуманизм, человекобожие вроде бы как уже устарели ко времени Лавея, и он находит новый — старый эпатирующий символ — Сатану, провозглашая «новую религию, основанную на естественных человеческих инстинктах» (что уже было, но в эзотерически-философской форме у Л. Фейербаха).

Реально, судя по «Сатанинской Библии»,20 Лавей не верит ни в Бога, ни в Сатану. Бог и Сатана — скорее культурно-исторические символы, выражающие «врожденную потребность человека излить свои эмоции через догму в чуде и фантазии» (изъян человеческого рационализма). Скорее это символы могущественных, обезличенных, взаимоуравновешивающих естественно-природных факторов. Религии — плод рук человеческих, так почему же не создать аутентичную ее форму, если человек без того не может? Подразумевается религия честная, рациональная и самоироничная. Честность видится в отказе от религиозного ханжества

20 http: / / www. gothica666. sitecity. ru / ltext_0704024336. phtml? p_ident=ltext_0704024336. p_0704032709культа выдуманных добродетелей. Лавей — вполне ницшеанец и провозглашает культ сильного, активистского человека («Здесь и сейчас! Я — сам себе Спаситель!»), активистского гедониста, переборовшего впитываемый с молоком матери комплекс виновности, последствия тотальной индоктринации религии «бессильного и сумасшедшего Спасителя».

Никому нет до нас дела, все в наших руках. Позитивное мышление и позитивное действие всегда приносят результат. Рационализм религиозного проекта Лавея проявляется и в характерном видении греха — для него это именно недостатки разумности, самодисциплины, самоконтроля, хорошего вкуса. Это: глупость,21 претенциозность (пустое позерство — тоже проявление глупости), солипсизм (отсутствие рефлексивности), самообман (единственно допустимый — «ради потехи»), стадное соглашательство (следствие глупости), отсутствие широты взглядов, забывчивость об ортодоксиях прошлого, гордость, мешающая работе, отсутствие эстетического начала.22 Как можно видеть, это своего рода кодекс именно радикализма, где самое предосудительное — отсутствие разумности и критичности.

Лавей не только ироничен по отношению к своим противникам («Сатана — лучший друг Церкви — поддерживал всегда ее бизнес»), но и по отношению к себе и своей религиозной деятельности. Понимая фундаментальное противоречие между его утверждениями о безличной (пантеистической) природе и ритуалами служения Злу, он рассматривает последние как род самотерапии, психологического самотреннинга — для перевода накапливаемой время от времени негативной энергии на своих обидчиков. Это единственно допустимый вид греха (самообман) или, как говорит Лавей, «временное,

21 Афоризм Лавея: «плохо, что глупость не вызывает болевых ощущений».

22 Антон Шандор Лавей XXII Аппо Satanas (1987 г. н. э.).умышленное невежество» в «комнатах интеллектуального раскрепощения». Здесь сатанист знает о своем самообмане, однако, в отличие от приверженцев догматических религий, отдает себе отчет во временном, умышленном, поддерживаемом некоторое время невежестве — для сознательной (рациональной) реализации своей иррациональной страсти. Потому место сатанизма — «заполнить пустоту между религией и психоанализом». Однако такие интеллектуальные изыски доступны немногим. Как и во всех религиогенезах, масса отбирает иррациональное именно как иррациональное и вполне истово начинает верить в «перевернутого Бога», «игры с Богом» превращаются во вполне заурядный религиозный театр.

Религиозный проект Виссариона и его компаньонов начался в 90-х гг. ХХ в. и вполне успешно продолжается по сей день. Это также вполне интеллектуалистская «новая религия», основатели которой, в отличие от Лавея, пошли по традиционному, мессианистско-личностному пути. Судя по продолжающемуся «Последнему Завету»,23 который представляет записи многочисленных живых бесед, интервью Виссариона — последний находится в активно-деятельном периоде и отличной интеллектуальной форме. Это мессия-интеллектуал, и он ориентирован в своих проповедях именно на интеллектуалов. В чем это проявляется? Он сознает себя аватарой Христа, но вместе с тем четко идентифицирует свое человеческое место и исключительно просветительскую миссию перехода к будущей цивилизации посредством «нового микрообщества». Никаких чудес, мессия есть просто человек, сознание которого заменено на сверхсознание, но без всяких сверхъестественных последствий.

Виссарион вполне хорошо знаком с современными научными данными, говоря о постоянно расширяющейся

23 http: / / www.vissarion.ru / rus / main.htmlВселенной, мире изначально несотворенной материи, где «Великий Бог» есть «особо тонкое измерение, духовная энергия, который сотворил человека, в смысле поместил свой дубликат в «биологический сосуд» — душу».

В проекте Виссариона акцент сделан не на психотерапии, как у Лавея, а на другой, уже скорее нашей «злобе дня» — экологии и культурно-религиозном изменении основ цивилизации. В обеих религиях явственно прослеживаются такие «современные качества», как рационализм и «распыление идентичности».

Итак, подытоживая, мы вновь возвращаемся к исходно полагаемому. Недавний всплеск религиогенеза показывает следующее:

– Традиционные религии мало адекватны современным состояниям человеческой души и общества в их радикально-индивидуалистских ценностных формах. Вместе с тем «мысли мертвых крепко держат умы живых» именно проявлением прежних тоталитарных религиозных схем в деятельности современных харизматиков (методы евангелизации, синдром исключительности) и этим можно объяснить известные эксцессы в НРО аскетического направления.

– Актуализация религиозной потребности — дело каждый раз «живое», требующее, хотим мы этого или нет, опыта непосредственного общения религиозных харизматиков и части людей, алкающих веры в ее истовой форме. Западная религиозная традиция в ее догматизированных и тоталитарных формах, в отличие от восточной, существенно ограничила легальность и диапазон теофаний в своих рядах, получив в итоге конкурентоспособных соперников в виде НРО.

– Основная причина религиозного экстремизма видится все же в подавлении со стороны традиционных конфессий. Они же, как обладающие монополией на религиозную сертификацию эксперты, имеющие влиятельное лобби среди интеллектуалов и в средствах массовой информации, организуют враждебное отношение к НРО, подоплекой которого являются сугубо чувства ревнования, зависти и конкуренции. Именно враждебное отношение чрезмерно радикализует естественные явления самоидентифицирующего противопоставления НРО (мы — они) и провоцирует складывание конфронтационного настроя.

– Религиозный радикализм (не экстремизм) — имманентная, живая, напряженная фаза развития религии, постоянно идущих процессов религиогенеза, которые особенно усиливаются во времена серьезных антропологических, цивилизационных сдвигов. Они — не ошибки, недочеты, вывихи, а неизбежное явление человеческой природы. Надо научиться их понимать и принимать, сосуществовать с ними, разумно ограничивать, цивилизовывать — раз есть и постоянно появляется соответствующая часть людей, не «лихоимцев и обманщиков и их доверчивых жертв», а людей с более чувствительной, реактивной религиозной психологией, с обостренной потребностью в «живом» религиозном опыте. Только толерантность и понимание способны нормализовать НРО, органично перевести их в фазу умиротворения и конструктивного сосуществования в контексте плюралистичной среды. Поощрение рассудочных и талантливых лидеров может принести много положительного в виде благотворительности, волонтёрства, миротворчества и т. п. Нагнетание враждебности, по сути дела, провоцирует дестабилизацию и так не особо стабильных психологических структур НРО и возможности «апокалипсического» направления в их развитии, породившие всем хорошо известные трагические инциденты.

Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ в рамках научно‑исследовательского проекта Кузбасс — РФФИ №07‑06‑96006‑р_урал_а

 

 

в. и. кудашов

 

ТЕРРОРИЗМ КАК ПОРОЖДЕНИЕ ГЛОБАЛИЗМА

 

Наступление эпохи глобализации человечества отмечено перерастанием разрозненных и нерегулярных террористических действий во всемирно организованный и планомерный терроризм, то есть старая идея террора реализуется на глобальном уровне. Глобализм ведет свою родословную от европейского Просвещения, которое искало объективное и, следовательно, ясное и полезное знание, дающее власть над миром. Сегодня если мы и имеем о чем-то ясное знание, так это об ограниченности просвещенческого проекта. Глобализированный гражданин, утопающий в водовороте пропагандистских и обывательских мифов, ничего по сути не знает, и в его мире, по формуле Мишеля Фуко, не знание дает власть, а власть декретирует знание.

Впрочем, всеобщая бюрократизация делает знание недоступным даже для номинальных обладателей власти: экспертные советы дробят знание на мелкие и несовместимые фрагменты, в лабиринтах административной машины вопросы не решаются, а «прорабатываются», «вентилируются», «выдерживаются» и т. п. Самовластный субъект развенчан — оказалось, что добываемое им знание не способно охватить мир в его цельности. Более того, оно дается только в той мере, в какой человек отрывает себя от полноты своего духовно-телесного бытия. Современная технократическая цивилизация, будучи целиком порождением ума и рук человеческих, оказалась ужасно похожа на бесчеловечный мир кошмаров Франца Кафки.

Большинство вдумчивых комментаторов современного терроризма полагают, что он обладает каким-то тайным родством с глобальным порядком. Тут нет вроде бы ничего нового — нас с детства учили, что «насилие — повивальная бабка истории». Правда, однако, в том, что внешнее насилие — это всегда продолжение насилия внутреннего, которое человек совершает над собой, урезая себя до самотождественного субъекта. Такой субъект не может знать множественности жизненных миров и вообще присутствия «другого». Между тем эмпирическая жизнь — то, что среди философов принято называть повседневностью, — отличается бесконечным разнообразием. Если террор есть радикальное отрицание плюрализма, то глубинные его причины следует искать в несоизмеримости отвлеченной рациональности и текущей повседневности. И чем радикальнее (а значит, и глобальнее) просвещенческий проект, тем больше террор превращается в терроризм — этот зеркально-симметричный ответ ущемленной повседневности.

Если кошмары — это мечты людей, которым отказано в праве мечтать, то терроризм — это проявление свободы, которая не способна выразить себя конструктивно. Как темный двойник глобализма, терроризм наглядно демонстрирует исчезновение самого предмета «позитивного знания». Не имея собственного бытия, он питается страхами и тревогами обывательской массы, угрожает и скрывается между несовместимыми и откровенно демагогическими лозунгами, требуя то национальной независимости, то религиозной свободы, то «достойного существования». В целом же терроризм порождается внутренней агрессивностью просвещенческих идеалов самой западной цивилизации.

Если посмотреть при этом на цивилизации Востока (и в первую очередь — на древний и динамично развивающийся Китай), то можно увидеть, что эти цивилизации основаны на интуитивном опознании конкретных качеств существования, рассеянных в органической полноте жизни. Поэтому в них первостепенное значение придается иерархическому строю бытия с его требованиями преодоления субъективности и церемонно-обходительного поведения. Проблема насилия в культурах этого региона практически отсутствует: насилие там сводилось к справедливому наказанию (например, казни преступника), а в быту исключалось настолько, что, к примеру, в китайских эротических романах, которые по причине их откровенности до недавнего времени даже не решались переводить на западные языки, совершенно отсутствуют садистские мотивы. Если в глазах западных идеологов Просвещения восточная традиция «подавляет личность», то с точки зрения восточной мудрости «великого единения» жизни, Запад культивирует антиобщественное «отщепенство».

Силовые действия, предпринимаемые для нейтрализации террористов, необходимы и оправданны. Но призывы «Раздавить гадину!» не могут снять саму проблему терроризма хотя бы в силу крайней неопределенности адресата. А вот послужить оправданием полицейской диктатуры и некомпетентности властей они очень даже могут. Но еще более бесперспективна позиция гуманистов-» голубей», смешивающих божий дар жизни с яичницей обывательского комфорта и по-страусиному прячущихся от вызова «другого» мира. Миротворчество голубино-страусиной стаи только увеличивает возможности и силу террора.

Сущность глобальной цивилизации, пожалуй, ни в чем не раскрывается с такой очевидностью, как в современной, почти маниакальной, заботе о безопасности — личной, общественной, государственной, всемирной. Не странно ли, что именно мания безопасности воздвигает самые большие преграды для той самой всеобщности, которой добивается глобалистское мышление? Именно сверхозабоченность безопасностью парадоксальным образом порождает страхи и тревоги, из-за которых люди чувствуют себя в опасности. Этот парадокс проявляется по-английски: если слово «insecurity» (опасность, уязвимость) преобразить в словосочетание «in-security», то увидим, что опасность создается как раз стремлением к безопасности. Смутная тревога, преследующая искателей безопасности, как раз и заставляет их проецировать свои страхи вовне, в виртуальный мир зрелищ. Так, терроризм становится главным героем телевидения и порождает бессознательных подражателей.

Нельзя принять философские глубины миропонимания, не меняя своего отношения к жизни и смерти. Должно прийти убеждение, что человек не может остаться верным себе, замыкаясь в круге обыденного, возможного и доступного; что он становится истинно человечным, лишь избрав своим уделом необыденное и, казалось бы, невозможное. Такая «этика невозможного», требующая довериться творческой мощи бытия, может подарить человеку покой, потому что учит его предоставить всему свободу быть и позволить свершиться неизбежному. Этика невозможного не знает одномерного бытия, а только со-бытие, совместность умирания-рождения — абсолютное событие или всеобщую событийность. В событийности нет противостояния субъекта и объекта, главного и незначительного, общего и частного. Тот, кто обрел младенчески-безмятежный покой, чувствует себя надежно схороненным миром и сам хранит в себе неисчерпаемое богатство бытия. Сила современного терроризма прирастает по мере отпадения человечества от этого идеала неуязвимой беззащитности.

Покой событийности, предвосхищающий все события, выявляет вечно живые качества человеческого существования. Политолог Глеб Павловский сказал, что ответ терроризму «будет дан на уровне рода». Событийность как преемственность моментов существования, отмеченных печатью одной индивидуальности, и есть род — не этнографический, а обретший всечеловеческую значимость.

Как ни странно это звучит для сторонников либеральной версии «конца истории», современный терроризм есть порождение этого самого конца. Он — прямой наследник отрицательности, двигавшей историей, а в постиндустриальном обществе вследствие исчезновения объекта ее воздействия деградировавшей в нигилизм. Кстати сказать, именно в этом пункте теоретики постмодерна, сводящие реальность к «множественности без объединяющего субъекта», усматривают гуманистический пафос своей позиции. Известный английский социолог Зигмунд Бауман полагает, например, что в эпоху постмодерна в жизни людей происходит «решительное смещение центра тяжести от внешних норм к самоопределению», и каждый человек теперь «может руководствоваться своими собственными целями».

Неясно, правда, что именно заставит человека соблюдать требования этики, если он целиком предоставлен самому себе. У Мишеля Фуко, к примеру, свобода есть нарушение произвольно установленных норм — разумеется, столь же произвольное и бесцельное. В известном смысле терроризм можно рассматривать как наследие модерна (затаенное насилие), давшее обильные всходы на почве постмодерна, культивирующего, хотя и в виртуальном виде, всяческое «отличие» и «сопротивление». Постмодернистскому человеку, любующемуся своей непохожестью на других, следует относиться к миру так, чтобы центр тяжести его жизни сместился к простейшему факту встречи сердец, которая и создает человеческое со-бытие.

Западные проекты либеральной модернизации обнаружили свою несостоятельность: они раскололи человека, теперь он одновременно и гордый царь мироздания, и брюзжащий раб своей похоти. Поворот к этике событийности требует не создания нового или сохранения старого человека, а изменения самого взгляда на человека, смены перспективы гуманитарного видения. Правда событийности проверяется простым фактом открытости сердца, глубиной покоя, хранящей в себе семена явлений и действий. Терроризм демонстрирует странное смешение вседозволенности и подавленности. Опыт духовной встречи убивает эту адскую смесь, утверждая равноценность, взаимную проницаемость «этого» и «того», своего и чужого. Встреча случается внезапно; она даруется тому, кто смог превзойти себя. Для нее требуется не просто сила ума или чувства, а, так сказать, умная чувствительность. Творчество невозможно без способности ощутить себя «другим». И оно приносит радость, потому что, превозмогая себя, мы открываем в себе беспредельные потенции жизни.

Настоящая война — это война за жизнь. Единственная потеря в ней — свое ограниченное «я» — приобретают же в ней весь мир. О такой войне свидетельствуют загадочные слова древнекитайского мудреца Лао-цзы: «Кто больше скорбит на поле брани, тот победит». На войне больше скорбит тот, кто чувствительнее других. Он скорбит об утрате, но его утрата есть его победа. Мысль Лао-цзы напоминает о том, что в пустоте открытости сердца внезапно обнажается гранитная твердость духа. Тот, кто живет правдой встречи, одерживает победу, не вступая в борьбу. Унифицированная глобальность должна быть преодолена, но не показной экстравагантностью и придуманной экзотикой, а безыскусной правдой сердца, хранящей всечеловеческое богатство. Тогда и порождение глобальности — терроризм — погибнет как паразит, лишенный питательной среды.

Московская Русь была цивилизацией преимущественно восточного типа — она противилась абстрактному просвещению, но имела своих просветителей, учивших постигать внутренний свет всеединства. Наиболее проницательные умы России считали свою родину не просто Востоком или обособленным евразийским миром, а ареной столкновения Запада и Востока, где выявляются самые общие и глубокие конфликты, раздирающие человечество. Россия парадоксальным образом строится на расстройстве, она живет порывами, разрывами и срывами. Весь уклад русской жизни основывается на каком-то безграничном попустительстве; так что в итоге авторитарность власти, порой свирепая, благополучно уравновешивается неуправляемостью народной стихии.

Очень может быть, что подобное положение свидетельствует не столько о пресловутом русском нигилизме, сколько о мудрой осторожности народа, слишком хорошо чувствующего темные глубины человеческой души и опасающегося бередить их. Но, видно, за большую мудрость нужно платить большую цену. Не оттого ли в прошлом террор, а теперь уже и терроризм в России не ограничиваются единичными нападениями, а составляют постоянный фон русской жизни? Не Америка, а Россия призвана разрешить загадку терроризма. Не разрешив этой загадки, Россия не поднимется, а решив ее, поведет за собой весь мир.

 

Сведения об авторах

 

Колмаков Владимир Юрьевич.

Кандидат философских наук, доцент, Сибирский государственный технологический университет.

Область научных интересов: социоментальные закономерности развития современного общества

Красиков  ВладимирИванович.

Доктор философских наук, профессор, Кемеровский государственный университет.

Область научных интересов: экзистенциальная антропология, социальная философия, глобалистика, философия религии.

КудашовВячеславИванович.

Доктор философских наук, профессор, Сибирский юридический институт МВД России

Область научных интересов: антропология, философия сознания, глобалистика, философия здоровья и биоэтики.

МосквичЮрийНиколаевич.

Кандидат физико-математических наук, профессор, директор Центра стратегического прогнозирования и программ развития Красноярского государственного педагогического университета им.В.П.Астафьева,

Область научных интересов: социальная философия, философия и социология образования, сценарии развития мира и России

ПфаненштильИванАлексеевич.

Доктор философских наук, профессор, Сибирский федеральный университет

Область научных интересов: философия образования, глобальные проблемы, русская философия

ЯценкоМихаилПетрович.

Кандидат философских наук, доцент, Сибирский федеральный университет.

Область научных интересов: философия глобализации, историческое познание, методология гуманитарногро знания.