Иванова И.И. "Изучение логики и философии в России как начало и начала российского образования"

Секция “Философия образования”

Изучение логики и философии в России

как начало и начала российского образования

Иванова Ирина Ивановна,

доктор философских наук, профессор

г. Бишкек, председатель Киргизского философского общества с 2001 г.,

член Президиума РФО с 2005 г.

Кыргызско-Российский Славянский университет,

зав. философским отделением, зав. кафедрой философии науки

ivanova_ii@mail.ru

С учетом того, что в русской традиции, начиная со времен христианизации Руси и, пожалуй, до конца XVIII в., философами назвали самых что ни на есть разных мыслителей, но никак не специально подготовленных в этой сфере профессионалов, не приходится удивляться ни отсутствию в России вплоть до XX в. специально подготовленных философских кадров, ни оформлению в рамках ее культуры малорационалистических (а нередко и псевдорационалистических) ориентиров философствования, ни, в конечном счете, складыванию специфически русского отношения к философии как пустому резонерству. Между тем, действительная философия (порой даже в сопровождении логики) в общественное сознание россиян все-таки проникала. И основными путями такого проникновения становились сначала переводы на русский язык имеющих отношение к философии и логике текстов, затем попытки утвердить не просто светское, а высшее светское образование и, наконец, базирующиеся на накопленном мастерстве философствования (в том числе через переводы) опыты в создании справочно-энциклопедической философской литературы на родном языке.

Что касается переводческой деятельности, то первыми здесь доступными для русичей текстами, в той или иной степени относимыми к философии и логике, можно считать некоторые статьи Изборника 1073 г. и «Диалектику» Иоанна Дамаскина, славянский перевод которой хотя и был осуществлен в X веке (очевидно, Иоанном Экзархом Болгарским), но на Руси, однако, появился вряд ли ранее века XV-ого. В XV-ом же веке (приблизительно в 80-е гг.) производились и первые переводы собственно логических сочинений, причем переводы не на один из доступных (для русских) славянских языков, а на язык непосредственно русский. Ими стали «Книга глаголемая логика» (выдержки из сочинений Моисея Маймонида) и «Логика Авиасафа» (аналогичные выдержки из сочинений аль-Газали), переведенные, согласно последним исследованиям, скорее всего новгородско-московскими еретиками-жидовствующими (об этом, по крайней мере, свидетельствует тот факт, что указанные книги до сих пор, пусть не вполне корректно, называют, объединяя, просто «Логикой жидовствующих»).

«Книга глаголемая логика» и «Логика Авиасафа» сразу же вошли в известный список «отреченных книг» и тем самым косвенно проявили качество тогдашнего состояния русского интеллектуализма, формально-логический аспект которого не только не доминировал, но и вообще едва обнаруживался (а в своем наиболее отчетливом проявлении непременно вызывал обвинение в ереси). Впрочем, уровень самого перевода оставался пока еще столь невысоким (рукопись «Логики Авиасафа», например, изобиловала такими неадекватными транскрипциями и искусственными словообразованиями, как «лоица» – логика, «одержитель» – субъект, «осуд» – суждение, «роженая» – умозаключение, «самость» – самостоятельность), что об интеллектуализме в собственном смысле применительно к общественному сознанию тогдашних россиян говорить можно было весьма условно. Зато опыт этих первых переводов существенно влиял на проявление дальнейшего интереса русских мыслителей к выбору философских источников и приводил к таким последующим текстам-переводам (произведенным, кстати, скорее всего опять же новгородскими еретиками), как «Аристотелевы врата» (по-другому «Тайная тайных») и «Сказание об Аристотеле». Оба источника также пополнили собрание апокрифов («отреченных книг»), хотя, следует заметить, подобный исход для тогдашнего сознания россиян был как раз закономерен, поскольку указанные тексты в той или иной степени выражали позитивное отношение к Аристотелю[1]: «Нравственно-практический метод, условно называемый сократовским (здесь и далее курсив – Г.М.Н., К.Н.С.), был воплощен на Руси в деятельности многих подвижников духа, представлявших как канонические, так и еретические течения. Метод художественного творчества (платоновский) реализовал себя в творчестве многочисленных писателей, публицистов, деятелей культуры. Аристотелевский же метод логического анализа не нашел широкого распространения в Древней Руси...»[2].

Между тем, применительно к устойчиво популярной «Диалектике» Иоанна Дамаскина производились (правда, только с XVI века) попытки новых переводов на русский язык. И была это работа Андрея Курбского, осуществленная, наконец, вполне квалифицированно и сопровожденная важными – с выраженным акцентом на сугубо рационалистических аспектах – комментариями («Толкования на дщицу кафегорий», «Сказание о древе Порфирия»). Данный перевод, однако, не получил распространения и не оказал сколько-нибудь заметного влияния на состояние русского интеллектуализма того времени: в России и в дальнейшем продолжали изучать и переписывать сочинение Иоанна Дамаскина преимущественно в древнем переводе. Оставались практически незамеченными и другие работы этого русского подвижника логики – его опубликованная в Вильно в 1586 г. первая русская печатная книга по логике «От другие диалектики Иоанна Спанъинбергера о силогизме вытолкована» (перевод и переработка выдержки из сочинения «Trivii Erotemata» немецкого автора Иоганна Спаненберга) и «Сказ о лоике» (первое самостоятельное логическое сочинение, принадлежащее русскому автору). И хотя определенный интерес к логической проблематике в России XVI–XVII веков сохранялся, выражался он, тем не менее, отнюдь не специфическим для логического сознания образом – через переводные «Риторики» (при этом переводы даже такого рода были нечастым явлением), создание весьма слабых по своему качеству Азбуковников (словарно-справочных рукописных книг, включавших в себя и элементы перевода – в том числе логических терминов), начатое с 1687 г. в Славяно-греко-латинской академии (и с 1701 г. – в Киевской духовной академии) преподавание логики не на родном языке. Очевидно, специфика именно тогда складывавшейся русской философской культуры (осуществление выбора из сформировавшихся в мировой философии типов философствования – сократовского нравственно-практического, платоновского творчески-художественного и аристотелевского аналитико-логического – не в пользу аристотелизма) не могла, в конечном счете, не повлиять и на специфику русского отношения к рационализму вообще и логике в частности.

Надо признать, что отмеченная особенность русской философской культуры явилась следствием именно своеобразной зависимости российского просвещения (как в позитивном, так и негативном плане) от русско-православного, церковного сознания[3]. В связи с этим отчасти объяснимы факты оживления в России общественного интереса к логике и иным формам рационалистического сознания всякий раз, как только в упомянутой зависимости намечались какие-либо нарушения привычного баланса (обычно – тенденции к духовной секуляризации). И хотя и здесь не обходилось без известных парадоксов русской ментальности (секуляризация сознания имела место в духовных заведениях ничуть не меньше, чем в заведениях светских, что, очевидно, со временем и приводило к появлению в составе первых весьма заметных фигур российской логики), в целом именно секуляризация «мирской жизни» провоцировала существенные изменения в состоянии русской логической и философской мысли и отношении к ней[4]. Весьма симптоматичным показателем, кстати, стали здесь принадлежащие уже XVIII веку, новые и несравненно более, нежели прежде, качественные переводы сочинений европейской логики (причем, логики преимущественно современной и, при этом, западноевропейской). Так, безусловно оригинальное, но все-таки основанное на переводах с латинского (книги картезианца Эдма Пуршо (1651–1734) и «Логики» вольфианца Х. Баумейстера) сочинение префекта Славяно-греко-латинской академии Макария Петровича «Логика теоретическая, собранная из разных авторов и удобным порядком расположенная» (составлено в 1759 г.) стало не просто первым, пусть рукописным учебником логики на русском языке, но таким, в рамках которого были соединены самые разные традиции интеллектуализма – картезианского и вольфианского, восточно- и западноевропейского, светского и религиозного – и тем самым в значительной степени обеспечены дальнейшие пути творчества в русской логике, философии, образовательном процессе в целом.

Отнюдь не случайными – по количеству и качеству – на этом фоне выглядят появляющиеся один за другим дальнейшие русские переводы XVIII века: «Логика» Х. Баумейстера (1760 г.), «Разумные мысли о силах человеческого разума и их исправном употреблении в познании правды» Х. Вольфа (1765 г.), «Основания умственной и нравственной философии вообще с сокращенною историей философии» И.Г. Гейнекция (1766 г.), «Статьи о философии и частях ее из Французской энциклопедии» (1770 г.), «Логика» Э. Кондильяка (1792 г.). Во многом благодаря именно таким переводам русская философия XVIII – пер. пол. XIX вв. сумела не только создать собственную логическую школу (труды М.В. Ломоносова, Л. Эйлера, В.Н. Карпова, Д.С. Аничкова, А.Н. Радищева, А.С. Лубкина, П.Д. Лодия, П. Пащенко), но и осмыслить себя сначала в парадигме картезианства, затем – вольфианства, позже – французского энциклопедизма и кантианства. Заложенные таким образом теоретические основы русской логики и философии определили и дальнейший – для перевода на русский язык – отбор логических сочинений (исследования индуктивистов Дж. Гершеля, Дж.Ст. Милля и У. Минто в XIX веке, работы по математической, преимущественно, логике – в XX-ом), и уровень собственных, национальных исследований в этой области.

Что касается главного (и при этом действительно отвечающего своему назначению) способа распространения логико-философских знаний, то таковым, с учетом специфики предмета, может быть только система высшего образования. И хотя университетское образование в России сформируется только в XVIII веке, а высшее образование как таковое (пока еще не в смысле европейских университетов) появится лишь в конце XVII-ого[5], более или менее систематическое обучение философии и логике (а чаще – философии через логику) начнется здесь в середине XVII века. По крайней мере, попытки организовать такую учебу (а заодно и создать некоторую образовательную систему) именно в указанное время в Российском государстве имели место. Это были школа Ф.М. Ртищева (1648) и школа Симеона Полоцкого (1665), которые хотя и функционировали в Москве, однако учебные программы базировали на украинских образовательных традициях, имевших своим истоком латино-польские[6], то есть западноевропейские образцы. И поскольку философия и логика, в соответствии с такими образцами, занимали центральное место в учебном процессе, начинать отсчет российского философского образования вполне позволительно именно с середины XVII века. Конечно, предлагаемый тогда вариант обучения еще не соответствовал критериям требуемого для философии высшего образования, но он уже вполне соответствовал критериям того образования, которое рано или поздно порождает высшее. Понятно, позже появятся не только похожие на университеты так называемые академии, но и действительные Московский, Дерптский, Харьковский, Казанский, Виленский и Петербургский университеты с их внушительной философской составляющей в программах всех факультетов (а кроме того, сюда следует добавить еще и гимназии с их логико-философскими предметами), но они появятся именно позже. И возникновением своим они будут обязаны разнообразному по негативно-позитивным последствиям опыту образовательных учреждений-первопроходцев.

И, наконец, как завершающий момент процесса закладывания основ изучения логики и философии в России, создание на родном языке справочно-энциклопедической философской литературы. Если учесть, что даже в мировой практике появление энциклопедий как литературного жанра относится только к самому концу XVII века[7], то выход в 1819 г. (в Санкт-Петербурге) первого философского словаря на русском языке можно считать национальным выходом на авангардные позиции. Понятно, что это был труд, опять же основанный на переводах (изложенный экстраординарным профессором Главного педагогического института А. Галичем в приложении к «Истории философских систем, по иностранным источникам составленной» «Опыт философского словаря»)[8]. Понятно и то, что он располагался пока всего лишь на 40 страницах. Однако потребовалось совсем немного времени, чтобы уже в 1845 г. тот же А. Галич создал «Лексикон философских предметов» – достаточно обширное и вполне самостоятельное произведение. Далее будут: Гогоцкий С.С. Философский лексикон. В 4т. – Киев, 1857–1873[9]; Гогоцкий С.С. Философский словарь, или Краткое объяснение философских и других научных выражений, встречающихся в истории философии. – Киев, 1876; Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Полутома 1-82. – СПб., 1890–1904 (дополнительные полутома 1-4 вышли в 1905–1907); Новый энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Т.1-29. – СПб., 1911–1916[10]; Философский словарь логики, психологии, этики, эстетики и истории философии /Под ред. Э.Л. Радлова. – СПб., 1911[11]; Народная энциклопедия научных и прикладных знаний. Т.9. Философия и педагогика. – М., 1911; Ищенко Т.С. Краткий философский словарь. – М., 1930; Краткий философский словарь /Под ред. М.М. Розенталя и П.Ф. Юдина. – М., 1939; Философская энциклопедия. В 5т. /Гл. ред. Ф.В. Константинов. – М., 1960–1970. Качество последнего в этом списке источника, одновременно явившегося первой на русском языке философской энциклопедией (список и вообще, надо заметить, составлен таким образом, чтобы в него вошла лишь та справочная литература, которая представляет собой определенный новый для национальной философии шаг), продемонстрировало необычайно «...высокий уровень философской культуры в стране, который был бы невозможен без соответствующего философского образования»[12].

[1] Первый представлял собой западнорусский перевод популярных в Европе наставлений в разных областях Secretum Secretorum (восходящих к арабскому оригиналу VIII–IX вв.), второй – сильно сокращенный перевод из Диогена Лаэрция.

[2] Громов М.Н., Козлов Н.С. Русская философская мысль X–XVII веков. – М., 1990. С.27-28.

[3] См.: «В ереси уходило из православия то, что по умственному развитию стояло выше общего уровня: еретики были все люди начитанные и книжные. Глубокое невежество господствовало между духовенством. Во всяком свободном споре еретика с православным первый всегда мог взять верх» [Костомаров Н.И. Новгородский архиепископ Геннадий и жидовствующая ересь //Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. – М., 1991. С.197].

[4] «Оригинально, по-православному богословствовать начал не профессор богословия, не иерарх Церкви, а конно-гвардейский офицер в отставке и помещик Хомяков. Потом самые замечательные религиозно-философские мысли были у нас высказаны не специальными богословами, а писателями, людьми вольными. В России образовалась религиозно-философская вольница, которая в официальных церковных кругах оставалась на подозрении. Вл. Соловьев был философ, а не богослов. … Он менее всего походил на специалиста-богослова и специалиста-философа. Интересно, что, изгнанная из университетов, философия находила себе приют в духовных академиях. Но духовные академии не создавали оригинальной русской философии, за очень редкими исключениями» [Бердяев Н.А. Русская идея //Бердяев Н.А. Самопознание: Сочинения. – М.-Харьков, 1999. С.157].

[5] Имеются в виду Московская славяно-греко-латинская и Киевская духовная академии.

[6] В данном случае следует обратить внимание на очередной пример неадекватности, в условиях России, соотношения формы и содержания некоторого духовного феномена. В самом деле, организация и расположение учебных заведений являлись московскими, а их программы – западно-украинскими, учреждаемое образование предполагалось делать светским, а на самом деле просматривалось – богословское, ориентиром образующейся таки религиозной учебы имело право быть только православие (в условиях тогдашнего-то Московского государства), а фактически выступало – вечно отвергаемое «латинство» (то есть схоластика).

[7] Такой отсчет принято начинать с появившегося в 1695–1697 гг. двухтомного «Исторического и критического словаря» («Dictionnaire historique et critique») П. Бейля (а лучшим его изданием признан четырехтомник, вышедший в 1720 г. в Роттердаме). Справедливости ради надо, однако, признать, что у этого словаря были довольно многочисленные предшественники.

[8] С известной натяжкой к категории первых можно было бы, пожалуй, отнести даже работу Г.Н. Теплова «Объявления слов, которые в философской материи по необходимости приняты» (//Знания, касающиеся вообще до философии для пользы тех, которые о сей материи чужестранных книг читать не могут. Кн.1. – СПб., 1751).

[9] Этот словарь был посвящен главным образом истории философии и являлся переложением знаменитого французского словаря А. Франка (Dictionnaire des sciences philosophiques. Sous la dir. A. Franck. Vol.1-6. – P., 1844–1852).

[10] Помещенные в этой энциклопедии философские статьи представляют интерес до сих пор (редакторами философского отдела энциклопедии являлись В.С. Соловьев и, после его смерти, Э.Л. Радлов).

[11] Справочное издание, которое можно считать первым русским словарем по логике.

[12] Русская философия: Словарь /Под общ. ред. М. Маслина. – М., 1999. С.584.